Фатум. Том первый. Паруса судьбы

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

За ручьем послышались выкрики Жюльбера и следом истошный ор. Гулкое эхо аукнуло в чаще. Крик метнулся в сторону, затем в другую… Но, не вызрев покоища, забился о мшистые стволы и со звериными всхрипами стих, как если б захлебнулся молчаливой водой.

Капитан онемел. Под правым сапогом простонала оторванная половица. Предсмертный вопль бретонца еще дол-го грыз ухо, хотя вокруг уже царило безмолвие, нарушаемое лишь треском крыльев неведомой ночной птицы.

– Дьявол!
–  горбатый нос Коллинза был усеян бисером пота.

Тьма чужого берега показала когти. Не отрывая

взгляда от окна, старик вытащил из-за пояса оба мобежских пистолета. Бледный, точно порожняя бутыль, он чуял сединами: кто-то сильный схватил его глотку акульей хваткой, и хватка сих челюстей была мертвой.

* * *

В аспидном провале распахнутого погреба влажно блестели белки каторжника.

– Вылезай!

Гаркуша безропотно подчинился приказу и с воровской ловкостью выкарабкался наверх. Было видно, что и его, дебелого мужика, пощупал за ляжки страх.

– На, держи,- Коллинз протянул Гаркуше один из заряженных пистолетов. Раскострил факел и бросил через плечо:

– Навестим Жюля… Соскучился он без нас. Эй, двигай ногами, сынок.

Глава 12

– Враки! Нынче же фрегат примешь! Клянусь честью, удружу тебе - век помнить будешь. Маневры - м-м-м, песня, Бог свидетель, дорогой Андрей Сергеевич! У тебя славно, но у меня душевнее будет… Крестом клянусь, в три минуты, как невесту, в паруса одену «Орлика», глазом не успеешь… ик… моргнуть! Но прежде, тс-с-с!
– Черкасов крепко обнял Андрея и влажно шепнул ему в ухо: - По последней. Еще раз предлагаю за процветание флота Российского и за Отечество, брат Преображенский. Как?

Затем тряхнул каштановым коком, на щеках заиграли ямочки.

Рука в белом с золотом манжете круто с ног на голову опрокинула бутылку.

Лимонный хрусталь шампанского запузырился, зашипел ужом в бокалах. Взыгралась снежная пена, сползла по стеклу фужеров и искрящимися копьями упала на вишневую скатерть.

«Эх, счастливы дети,- частенько любил говаривать Андрей,- они не ведают, что такое богатство и нищета».

Скудно жил Преображенский, однако нынче раскошелился. Кутил, как бывалоче в Петербурге.

Бражничали офицеры третий день кряду, после того, как с радостной вестью из командирского дома объявился Черкасов. Намолчавшись за долгое плавание, он открыл шлюзы. За звоном бокалов беседы-разговоры велись нараспашку, до слез: помянули не раз Алешку Осоргина, перемыли наново кости старику Миницкому.

Дым от трубок в горнице стоял коромыслом. Однако о приключившейся намедни напасти Преображенский и словом не обмолвился. Суеверен был капитан, боялся наурочить пересудами новую беду.

Палыч - белка в колесе - с красными глазами едва успевал порожние бутылки в чулан стаскивать, проклиная нагрянувшего шумной волной Черкасова, но своего интереса не упускал: палил глотку жженкой с барского стола и, крякая, приговаривал: «Весело веселье, тяжело похмелье! Злая, зараза, а хороша-а, аки Боженька босячкам по горлышку!»

– Русскому оружию и Государю-Императору ур-р-ра-а!
–  залпом грянуло в горнице. Румяные, будто из бани, капитаны опрокинули фужеры.

– Всё, к черту! Знать ничего не

желаю и слышать ничего не хочу, Андрей Сергеевич! Богом клянусь, ты, брат, не представляешь, что за «птицу» в руки тебе вручаю. Истинно быстрокрыл! Оный в любой шторм чертом ломит, и хоть бы что ему, одно слово «Орел»!

Прочно охмелевший после шут знает какой бутылки Черкасов, глубоко качнувшись, встал из-за стола. Как-то по-лошадиному выворачивая белки глаз, огляделся.

– Да будет тебе!
–  Андрей отмахнулся от настояний гостя; звякнуло испуганно подпрыгнувшее серебро на столе, бутылка с грохотом зачертила круг по ковру: - Палыч, не забывай, двухголовый. Шампанского!

Из-за синего бархата вынырнули моржовые усищи денщика, в руках - по увесистой стеклянной кегле в золотистой фольге.

– К черту шампанское!
–  Черкасов, тонко икнув, шумно втянул ноздрями воздух, уперся руками в спинку стула, напугав налитым взглядом Палыча.

– Тогда может лучше чайку, брат?

– Да ты утопил меня в чае.

«Ox, беда, на кривой козе к тебе не подъедешь!» - покачал головой Преображенский, а в голос молвил:

– Ну, куда ты такой, тезка? Нос на квинту, мозги набекрень. Штормит тебя, впору на постель нести. Давай подсоблю…

– Кого? Меня? Боевого капитана-а?
–  взвился оскорб-ленный Черкасов и чуть не ухнулся вместе со стулом на пол. Оба рассмеялись.

– И ударило же тебе в голову, не раньше не позже маневры закатывать. Ну, ей-Богу, остепенись, швартуйся у меня. Хочешь, барышень справим?
–  котом подмигнул Андрей.- Есть розочки, даром, что в сей дыре прозябают. Камелии-душки, на любой вкус… Elles sont trиs jolies!⁴⁵

– К черту баб, Андрэ! Довольно напраслину лить… За тебя ж радею! Ежели ты взаправду уважаешь - катим!

– Тьфу, дьявол.- Преображенский - кафтан нараспашку - с изрядным шумом в голове встал из-за стола:

– Палыч!

– Чаво изволите-с?

– «Чаво», «чаво»! Запрягай, на пристань гоним.

Глава 13

Весеннее солнце, еще холодное, но ослепительное, улыбалось с высоты пронзительно-голубого неба. Оно заливало блеском Охотск, сверкавший мокрыми крышами домов, крестами на куполах церквей, и большой рейд с купеческими судами и сновавшими всюду шлюпками, байдарами, пакетботами и баркасами. Черноголовые чайки гонялись друг за дружкой, оглашая драчливым криком бирюзовую бухту.

Отчаянно надраенная медь сияла и горела огнем на люках и поручнях «Северного Орла». Тишину палубы периодически четвертовал сухой треск отрывистых команд капитана Черкасова, руководившего авралом, да грубая брань боцманов.

Зверем был Черкасов в делах службы, команда кликала его меж собой не иначе как «Черкес», но и любила при этом шибко. Может статься, за то, что во всем ином он был матросам отцом родным, не дававшим в обиду птенцов своих никому.

«Северный Орел» обливался путом показательных учений: в мгновение ока то окрылялся грудастыми парусами, то так же стремительно оголялся и вновь колол прозрачный воздух обнаженными мачтами.