Фатум. Том первый. Паруса судьбы
Шрифт:
– Многие злы на тебя: устали лизать во все места, щерятся и лапы чешут. Короче, сэр, команда хочет услышать веселый звон в карманах, а не свист ветра…
– Значит, лапы, говоришь, чешутся? Ну так почешите и успокойтесь, или я почешу ваши тупые головы пулей. Ну, что ты заткнул язык, сынок? Сдается мне, ты спишь и видишь себя капитаном?
– Между нами два ярда, сэр… Я, может, допрыгну, а может, и нет… Еще раз назовешь меня «сынком», и мы узнаем это…
Коллинз усмехнулся:
– Придется встать в очередь, сынок.
Вместо
– На место, пес!
– Гелль отцедил из кружки.- Кусок свинца в башке - вот цена твоей дури. Ну, да ладно! Считай, что я выдернул тебя с того света. Я мог бы отправить тебя туда, но погожу: мне нужен такой славный парень, как ты. Только услуга за услугу: я спасу твою шкуру, а ты подмажешь мне в одном дельце и заткнешь глотки этим скотам… Да так, чтоб вели себя тихо, как шлюхи в церкви.
Боцман пыхтел под пистолетом. Просмоленные до черноты пальцы комкали широкие полы истрепанного красного кафтана.
– Ну что, хлебнем за это? Видишь, как просто овладеть сердцем старика? У тебя молодость, сынок, а я свою уже исстрелял с девками и в боях.
Стив гоготнул и, еще не веря обещанному, потянулся за кружкой. Когда ром огнистыми ручьями сбежал по их глоткам, капитан поманил пальцем боцмана и, хитро подмигнув, заскрипел вымбовкой:
– Пошевели мозгами, если еще не все пропил, какого дьявола мы застряли здесь?
– Это и команда хотела знать, сэр.
– Так знай, дурак,- старик зашептал тише,- золота мы не увидели, как своих ушей, когда пустили кровь русским на дороге. Но не кажется ли тебе странным,- Гелль не спеша послал новую пару глотков в свой бездонный «трюм»,- что пустой кошелек сопровождала чертова дюжина солдат?..
– Глаза Коллинза недобро затлели.
– Черт! И как вы разгрызаете это собачье дерьмо, сэр?
– Никак! Потому что его нет! Ты уж поверь слову бывалого джентльмена, а доказательством сему - смерть Жюльбера и подброшенная записка,- капитан похлопал себя по карману камзола.- Русские в форт везли не деньги, а гораздо более ценное…
– Неужто золото?!
– Не гавкай. Слушай сюда, в этом мире есть вещи, которые стоят куда больше сокровищ…
– И поэтому ты заякорился здесь?
– волчьи глаза Стива вспыхнули неподдельным восторгом.
– Что б я без тебя делал, сынок!
– старик льстиво потрепал по щеке молодого.- Мы пойдем на дно могилы богатыми, Стив… Это говорю тебе я, а сие как в Библии! Только помни,- пальцы крючьями вцепились в плечо боцмана,- если предашь меня, я приколочу твою башку стальным костылем к мачте.
– Тише, тише, как скажешь… Неужели думаешь, что я нагрею тебя, Гелль? Ведь мы двести лет под одним парусом.
– Вот это и заставляет меня держать зажженный фитиль.
– Не пуши на угрозы время, приказывай, капитан.
– Добрый ответ, сынок. Вот… - пират щелкнул медным ключом и достал из ящика стола широкий конверт,- снесешь к обедне в церковь
– Что дальше, сэр?
– Дальше - смотреть в оба: чей клюв протянется за ним. Но упаси вас Бог сразу щипать эту птицу. Проследите, в какое гнездо она сядет.
Боцман достал из кафтана массивную из моржовой кости зубочистку и поковырял нижний коренной зуб.
– Дайте, я потрогаю вас на счастье, капитан.
– Сто долларов вперед, и ни цента меньше!
Пираты хрипло загоготали.
* * *
Боцман ушел, а Гелль продолжал теребить свою косицу и тускло смотреть на дверь, за которой скрылся ладно скроенный Райфл.
– Будь что будет…- старик достал плитку жевательного табака.- Посмотрим, кто упрямее: мы или они…
Глава 16
Они сидели в черкасовской каюте, пряча глаза друг от друга, словно в воду опущенные. Оба почти одногодки, оба флотские офицеры, получившие одну оснастку жестокой павловской выделки: кнут в обнимку со шпицрутеном. Однако на мир взирали по-разному. Случай с матросом по-рвал общий ремень братства, сшить который снова вряд ли было возможно.
Разговор не клеился. Оба молчали, увеличивая духоту паузы, от чего она была настоящей пыткой. Преображен-ский ощущал на душе что-то вроде изжоги, хотелось уйти и забыться на время. Черкасов не выдержал первый. Дрогнув скулами, он неровным голосом попросил прощения. Андрей Сергеевич хмыкнул в ответ и протянул руку, а сам подумал: «Ничего ты не понял, супротень чертов, не у меня, брат, прощения-то благоволить след… - но говорить нужным не счел,- пустое, дым». Меньше всего Черкасов убивался о гибели матроса. Дело обычное: рука должна тверже быть.
Черкасов вновь повеселел, гоголился, сыпал анекдотами, радуясь нерасстроившейся дружбе. Умолял непременно побывать по возвращении в Санкт-Петербург на Гороховой, в его доме. Упоенно вещал что-то доблестное о покойном батюшке, привлекал внимание Andre к портрету, с коего взирал его родитель, ревностно восхищаясь кистью мастера.
Хлопнули пробки прихваченного на борт шампанского, черным зерном заблестела икра, и голос Черкасова загудел бархатистым баритоном, как прежде, тепло и любезно. В искренности капитана Преображенский не усомнился, но икра казалась на редкость пресной, а шампанское -горьким, точно полынь.
Андрей Сергеевич в ответах был учтив, но холоден; внимал вполуха сентенциям Черкасова, а видел пред собой по-лосатый комок с торчащей ногой в матросском башмаке… И вдруг ощутил, как будто кто-то появился за спиной и горячо дыхнул в затылок: «Дурное знамение тебе было… Душу свою и плоть приготовь к испытаниям…» Терновой веткой сквозанул холодок меж лопаток, представился лабиринт сродни Критскому, что пройти ему предначертано, за последним поворотом встретив Минотавра. Но только неведомо было… окажется ли в его руках путеводная нить Ариадны.