Фаворит богов

Емельянова Анна Алексеевна

Макрон предпочитал не задавать Тиберию лишних вопросов.

— Буду рад стараться во благо Империи, — просто сказал он.

— Это для тебя шанс доказать мне свою верность, — хмыкнул Тиберий. — Ведь ты поедешь в Рим уже не в качестве командира вигилов, а в качестве главы преторианцев. Я дарую тебе должность Сеяна, чтобы ты мог беспрепятственно вершить правосудие.

— Август, — заплакала Апиката, цепляясь пальцами за его тунику.

Не обращая внимания на её мольбы, Тиберий продолжал:

— Арестуй и предай казни всех отпрысков Сеяна! Пусть он перед собственной казнью поймёт, что

я чувствовал, когда погиб Друз! К тому же, если Агриппина невиновна в убийстве моего сына, я передам через тебя в Рим приказ о её освобождении. Пусть солдаты привезут Агриппину с Пандатерии.

— А что делать с её двумя старшими сыновьями? — осведомился Макрон.

— Пусть пока будут в изгнании, — понизив голос, молвил Тиберий. — Но Агриппину освободить.

Ему было непросто признать собственные ошибки, но он смог преступить через гордость. Сила его характера подчас удивляла даже его врагов.

— Я составлю необходимые приказы, — сказал он и направился к выходу.

Вскочив, Апиката в отчаянии простёрла к нему руки. У порога он остановился и печально взглянул на неё:

— Ты знаешь, каким образом можешь избежать позора, — прошептал он. — Это для тебя лучше, чем слышать за спиной сплетни о том, что ты жена предателя. Прости, но я не могу помиловать твоих детей, — и кесарь скрылся в своих покоях, сопровождаемый Макроном.

Медленно, не замечая ничего вокруг, Апиката побрела по галерее к лестнице, ведущей в вестибюль. На ступеньках к ней подошли служанки и рабы, пытаясь её утешить, но она не придала значения их ласковым речам.

Самоубийство... Теперь оно стало для Апикаты необходимостью. Жизнь в позоре среди насмешек, среди людского гнева пугала её.

В Неаполь вечером отбывало несколько лодок. Она предпочла оставить Капри на борту одной из них.

Прибыв домой, она сразу же уединилась в своей опочивальне, где хранился яд, много лет назад приобретённый у гадалки и используемый малыми дозами в лечебных целях. Размешав яд в воде и приняв его, она написала письмо, в котором обличала Сеяна. Яд имел быстрое действие. Всего через полчаса Апикаты не стало.

ГЛАВА 60

Лёжа на тюфяке в глинобитной хижине, расположенной среди гор Пандатерии, Агриппина следила за облаками, проплывающими в небе за окном. Сквозь окно в помещение проникало солнце, но Агриппине не было жарко. Глинобитные стены обладали особенностью не пропускать зной.

Она находилась на Пандатерии уже много месяцев. Иногда ей казалось, что она тут пребывала годы, долгие годы...

В здешней хижине когда-то жила её мать, Юлия. Дочь самого Октавиана Августа. Агриппина часто вспомнила свою мать в последнее время. Раньше она редко думала о Юлии, потому что та почти не воспитывала её и не заботилась о ней. У Юлии был любовник Гракх, с которым она рассталась, когда вышла за Тиберия. Но едва Тиберий бросил её и уехал на Родос, как Юлия вновь сблизилась с Гракхом. Вместе они клеветали на Тиберия Октавиану. Прошло время, Гракх казнён, Юлия убита. Тиберий победил.

— Он всегда побеждает! Он же фаворит богов, — прошептала Агриппина.

И её, Агриппину, он победил. Вчера ей доложили, что её первый сын покончил с собой, а второй погиб от болезни. Есть

ещё маленький Гай, которому на роду начертано править Римом, но Агриппина знает, что, пока она жива, её будут обвинять в несуществующих заговорах, а сын продолжит подвергаться опасности.

На улице за окном послышались шаги центурионов, и она нервно сжалась на тюфяке. Её тело болело от побоев. Сейчас никто не узнал бы в этой изувеченной солдатами женщине прекрасную, гордую жену Германика. Условия её содержания были на редкость суровы. Тело Агриппины покрывали ссадины, порезы и кровавые гноящиеся раны. От плохого питания она сильно похудела, а при ходьбе хромала на правую ногу. Во рту её теперь не доставало нескольких зубов. Нос был сломан и очень портил лицо, веко распухло, а глаз не открывался.

Она не знала, кто приказал её мучить. Возможно, что Тиберию даже неизвестно об этих издевательствах. Вряд ли он вообще о ней вспоминает. Он предаётся разврату на Капри, а государственные дела нынче ведёт Сеян. Быть может, это Сеян велел бить Агриппину? А быть может, центурионы, считая, что она неугодна кесарю, изощряются в жестокости, рассчитывая на безнаказанность?

Много дней прошло с тех пор, как её насильно увезли из дома Антонии. Она вспоминала о той ночи, о Лиоде, о спящем Гае, об испуганных рабах и родственниках, наблюдавших за её арестом. Маленькая Агриппина, любимая дочка Германика, тогда обнимала Клавдия за шею. При мысли о ней по щекам старшей Агриппины текли слёзы.

— Я не знаю о том, как сложится твоя судьба, дочь моя... Не увижу, как ты выходишь замуж. Такова участь великих, девочка. Мы боремся, мы властвуем и платим за всё высокую цену...

Она много раз представляла, какой красивой вырастет маленькая Агриппина. У девочки были рыжие волосы, очаровательное лицо во многом напоминало Германика. Уже в детстве Агриппина Младшая проявляла сообразительность. Из родственников, живущих в большим доме Антонии, она дружила со своим дядей Клавдием, потому что он, благодаря простодушию, легко находил с детьми общий язык. Один Гай не любил сестру и ревновал её к матери.

Вновь прозвучавшие за дверью шаги заставили Агриппину настороженно прислушаться. Дверь распахнулась. Вошли два центуриона. Один из них был прежде не знаком Агриппине. Второго она хорошо знала, но он никогда не причинял ей вреда.

Увидав её, избитую, измождённую, изменившуюся до неузнаваемости, незнакомец в растерянности застыл на пороге.

— Приветствую, госпожа, — сказал он. — Вы меня не помните?

— Нет, — глухо ответила Агриппина и покачала головой.

— Я Аррунций. Мне доводилось на Рейне преданно служить вашему мужу, генералу Германику.

Вздрогнув от его слов, Агриппина подняла голову.

— Вы знали моего мужа! — прошептала она.

— И очень хорошо знал, — кивнул Аррунций. — Я был горд служить под его командованием. Нынче я прибыл на Пандатерию на палубе галеры. Меня прислали к вам из Рима.

В тот час ни вдова великого полководца, ни её собеседник — центурион, ещё не знали, что к брегам Пандатерии движется судно, на борту которого находится человек, везущий приказ о её освобождении.

— Оставь нас наедине, — велел Аррунций своему спутнику, и тот неохотно покинул хижину.