Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Потемкин в несколько могучих гребков разогнал лодку на середину озера, бурно заговорил, что как никто не знает истоков Нила, так не знает она истоков его любви... Екатерина зачерпнула воды с левого борта лодки и поднесла ладонь к его губам.
– - Выпей, смешной, -- сказала она.
Потемкин выпил. Она зачерпнула воды с другого борта лодки и снова поднесла ладонь к его губам.
– - Выпей, глупый, -- снова велела она.
Потемкин выпил. Екатерина рассмеялась:
– - Какая же разница? Да никакой... вода везде одинакова. Так и мы, женщины. Не обольщайся в этом заблуждении:
Вечером Потемкина поманил к себе Алехан.
– - Во!– - показал он ему кулак.– - Не крой чужую крышу, тогда и своя протекать не будет. Понюхай, чем пахнет...
От кулака исходило нежное благовоние пачулей -- самых дорогих духов Парижа, настоянных на травах заморского Цейлона.
11. ТОРЖЕСТВУЮЩАЯ МИНЕРВА
Швейцарец Пиктэ -- гигант с руками гориллы, имевший лицо мрачного злодея, -- прятал под кафтаном острую испанскую наваху. Никто не догадывался, что, будучи секретарем Орловых, Пиктэ -- тайный телохранитель Екатерины, а заодно ее соглядатай за плутнями тех же Орловых... Екатерина частенько была очень откровенна с Пиктэ, и сегодня в его присутствии она разорвала письмо, составленное для ублажения Версаля:
– - Конечно, неотправленные письма всегда честнее и содержательнее отправленных. Но пока версальской политикой ведает герцог Шуазсль, мутящий турок, нам дружбы с Францией не видать. Кстати, если барон Бретейль вернулся из Варшавы, я его приму...
Нуждаясь в русской боевой мощи, Версаль и Вена на время войны с Фридрихом притворились, будто допускают русских в семью европейских народов. Но теперь вчерашние союзники хотели бы загнать Россию в дальний угол международной политики. Франция утвердила императорский титул лично за Елизаветой, но герцог Шуазель не признавал титулатуры имперской за Екатериной...
Бретейля она встретила почти игриво:
– - Однако, друг мой, Россия не такова, чтобы, в театр идучи, на галерке сиживать, -- уготована нам ложа имперская... Правда ли, что вы надеетесь дожить до революции в России, а день возникновения ее сочтете для себя днем счастливейшим?
– - Да, революция в России неизбежна.
– - Я буду счастлива видеть ее сначала во Франции.
– - Сначала пронаблюдаем ее в России.
– - Не будем ссориться, -- ответила Екатерина.– - Вам известно, что все эти годы, с первого же дня моего пребывания в России, я только и делала, что стремилась к занятию престола?
– - Вы слишком доверительны, -- усмехнулся Бретейль.
– - Благодарите меня за это! А зачем скрывать, что я счастлива? Моя империя велика и могуча, она обладает всем, что надо для занятия первого ранга в Европе.
– - О, как вы скромны!– - уколол ее посол Версаля.
– - Пусть герцог Шуазель и дальше бубнит в салонах Парижа, что я выскочка. Но для тех, кто разгадал мой характер (как разгадали его вы, Бретейль!), все происшедшее в России должно казаться явлением закономерным... Так и быть, -- сказала она, -- открою маленькую тайну: мне нужно хотя бы пять лет мира.
– - Забавно! А потом станете воевать?
– - Я не вижу достойных противников. Правда, мой супруг за шесть месяцев правления своего порядком извратил
Бретейль вернулся в посольство, созвал секретарей:
– - Милые Рюльср и Беранже, срочно запросите у герцога Шуазеля новые шифры. Екатерина сейчас слово в слово процитировала мое высказывание о скорой революции в России... Я много бы дал, чтобы узнать, кто из русских академиков расшифровал нас?
– - Может, Ломоносов?– - подсказали атташе.
– - Вряд ли. Он сейчас много болеет...
Екатерина пригласила вице-канцлера Голицына:
– - Михайлыч, желательно наблюдать за кознями не только бретейлевскими, но и его секретарей, которые, чую, не зря по домам вельможным тут шляются, всякие шкоды вынюхивают, а потом, чего доброго, вранье свое опубликуют. Глаз да глаз!
Екатерина перебирала на столе бумаги с таким же усердием, с каким рачительная хозяйка на кухне переставляет посуду. В политике она симпатизировала Англии, Фридриха II называла Иродом, а Панин внушал императрице, что союз с Пруссией сейчас все-таки важнее, нежели вражда с нею:
– - Оставим Пруссию -- яко стрелу, торчащую из окровавленного сердца Марии-Терезии: цесарцы венские тоже враги нам немалые...
Теплые дожди обмывали медные крыши вельможных домов столицы, каскады воды бушевали в трубах и водостоках, плотники набивали обручи на новенькие бочки, казначеи сыпали в каждую по 5000 рублей серебром -- для метания в народ московский, народ строптивый и непокорный... Близилась осень. Екатерина часто спрашивала Бецкого -- что пишет ему Федор Волков?
– - Феденька уже в Москве, сбирается представить вас в мистерии "Торжествующая Минерва", и для сей Минервы уже подобрал девку пригожую из крепостных графа Шереметева...
Сенату она велела тоже ехать на коронацию:
– - Дабы веселье перемежалось заботами государственными.
Перед дипломатами Екатерина всячески афишировала свою активность:
– - У меня здоровье молодой ослицы, и с пяти утра до шести вечера я принадлежу моим подданным. Пусть в Европе все ведают, от королей до нищих, что престол российский восприяла я не ради персональных удовольствий...
В канун отъезда на коронацию Панин доложил императрице, что хан Крым-Гирей поднял свою конницу и прошел через степи, как черный смерч. Это известие ошеломило Екатерину:
– - Неужели прошел по нашим владениям?
– - Да! А при хане-разбойнике состоял ради консультаций военных прусский резидент Боскамп -- вот что для россиян несносно.
Екатерина заварила для себя кофе покрепче:
– - Этого болтуна фон дер Гольца -- ко мне!
Берлинский посол еще от порога распетушился для целования руки, но рука Екатерины убралась за спину.
– - Учинилось, нам ведомо, что при войске хана крымского и ногайского обретается атташе ваш Боскамп, а -- нужда тому какова? Ведь вы извещены достаточно, как я генералов своих за фалды хватала, чтобы они сгоряча Берлин вторично не отнимали. Но я могу и волю дать гневу своих армий -- пускай наступают, и завтра же мы снова будем костры палить на площадях берлинских, а казаки наши всех курят ваших пережарят на саблях своих...