Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Тринадцать уже.– - И Прошка заплакал.
– - Ништо, -- сказал дядя, кота за столом семгою ублажая.– Вот ужо! Это еще не слезы -- скоро будут ему подлинные рыдания...
Весною отвел он Прошку на голландский трамп, грузивший бочки с шенкурской смолою. Дядя Хрисанф ударил по рукам со шкипером на уговоре, а племянника рублем одарил:
– - Что останется -- вернешь. И пока голландского не осилишь, в Соломбалу лучше не возвращайся... не приму!
Прошка стал юнгой: подай, убери, брось, подними. Полгода проплавал на трампе в морях северных, пока не заговорил
– - Ноу, -- отказался играть с ним Прошка.
– - А нож у тебя, сын пушки, длинный ли?
– - Не из пушки я выскочил. А нож -- во!
– - Да с моим сравню, не короче ли?– - И нож отобрал.– Клянусь невыпитым джином, -- засмеялся он, -- ты еще не лакал "гаф-эндгаф" с сырыми яйцами. Выпей, и тогда верну тебе кортик.
Жалко было терять нож, Прошка выхлебал горячий, как чай, джин с яйцом. Язык с трудом повернулся в обожженном рту:
– - Мне бы в Архангельск... я ведь-слишта!
...Он валялся на палубе, рядом с ним мчались волны. "Продал меня одноглазый, продал, псина паршивая!" Враскорячку подошел боцман и огрел его "кошкой" с крючками. Началась служба. Язык команды был сбродный, а чаще слышалась трескотня по-испански. Жили в форпике, похожем на ящик. Под кубриком лежали известковые плиты, впитывая в себя мочу и блевотину. От бочек с водою разило падалью, пробовали ее кипятить, но вода воняла еще гаже. Нарастала яростная жарища, будто корабль спешил прямо в пекло, и юнга спросил соседа по койке: куда плывем?
– - За живым шоколадом, -- тихо ответил тот...
Матросы были бездомной сволочью... Из-за каждого куска дрались, ножами резались, еду воровали. Прошка впервые в жизни увидел моряцкую казнь: убийцу на сутки привязали (лицо в лицо!) к трупу, потом, обняв свою жертву, он с криком полетел за борт -- только вода взбурлила, сделавшись красной: акулы! Заодно со всеми голодранцами Прошка тянул упругие шкоты, хрипел черным ртом:
Еще не бывал я на Конго-реке,
Дернем, парни! Дернули...
Там жмет лихорадка людей в кулаке.
Дернем, парни! Дернули...
Ночью, подобрав паруса в рифы, вошли в большую реку, стали загружаться "живым шоколадом". Негров укладывали в твиндекс рядами, будто поленья в печку. Подняли паруса -- понеслись в океан. Мертвых негров никто не видел: их выкидывали за борт еще полуживыми, и теперь акулы приткнулись рылами к самой корме корабля, будто свиньи к сытной неиссякаемой кормушке.
Но однажды пайлот (штурман) вызвал юнгу к себе, велев ему очистить мышеловки. Прошка загнал пойманных крыс в парусиновый мешок, через плечо пайлота глянул в карту: черта курса тянулась к Америке (это был "мидл-пассиж" -- знаменитый маршрут работорговли). Офицер треснул мальчишку кулаком по зубам:
– - Не смей подглядывать в карты... вон!
Прошка выкинул за борт тяжеленный мешок с визжащими от страха крысами. Вдалеке едва забрезжил неизвестный корабль. Матросов "кошками"
– - Уж не пираты ли?– - испугался Прошка.
Рядом с ним, вцепившись в снасти, висел старый бывалый матрос с отрезанным в пьяной драке ухом... Он крикнул в ответ:
– - Англичане! В этом-то и беда наша, щенок...[7]
Прошка скатился по вантам. Ядро вдребезги разнесло релинги, чья-то жаркая кровь, ударив в лицо, ошпарила юнгу, будто в него плеснули кипятком. С губительным треском, разрушая фальшборты, фрегат короля навалился на судно. Морская пехота прыгала на палубу с саблями. Короткий окрик -- шеи капитана, пайлота и боцмана мигом обвили пеньковые "галстуки". Ужасный вопль резко оборвался, когда они повисли над бездной, вровень с бессильно хлопающими парусами... Мальчишка невольно взмолился:
– - Святый Никола, сбереги меня, сиротинушку!
Построив команду, англичане каждого третьего вешали без разговоров. Реи украсились гирляндами покойников. Прошка оказался вторым. Негров так и оставили в твиндеках, а матросов загнали в трюмы. Раз в день давали "потаж" -- варево из объедков победителей. Недели через две люки раздраили, и все разом ослепли: райский город празднично сверкал на берегу -Гавана! Здесь англичане всех подряд перепороли плетьми, и Прошка вылетел прямо в этот блаженный пахучий кубинский рай... Огляделся. Мраморные дворцы, прекрасные сеньориты верхом на осликах. Прошка зашел в харчевню. Толстущая мулатка с цветком в зубах расхохоталась:
– - Мальчик, почему у тебя такие белые волосы?
Прошка уже научился понимать испанскую речь:
– - Это потому, донна-белла, что я приплыл из такой страны, где много-много снега, а он белее вашего сахара...
В гамаке качался янки в штанах из красной замши.
– - Как мне выбраться отсюда в Архангельск?
– - Впервые слышу о таком городе, -- ответил янки.
Спасибо ему: он заказал яичницу с креветками, угостил Прошку и ромом, потом дал дельный совет:
– - Отсюда в Россию никогда не выберешься. Впрочем, попробуй на испанском галиоте добраться до Кадикса или лучше, приятель, плыви сразу в Канаду, где англичане колотят французов, там бывает немало кораблей из Европы... Скажи, ты когда-нибудь стоял ли ночью у штурвала, ведя корабль по компасу?
– - Дело нехитрое. Могу и по звездам.
– - Хочешь, я возьму тебя до Нью-Йорка?
– - Простите, сэр, я не знаю такого города.
– - Но оттуда до Канады -- раз плюнуть.
– - Пошли, -- согласился Прошка...
На американском судне, перевозившем шерсть, юнга впервые попробовал сытный "янки-хаш" (картофель, перетертый с мясом).
После долгих странствий увидел он белых овечек на зеленой траве, издали помахали ему крылья лесопильных мельниц. Дядя Хрисанф сидел в конторе, привычно подсчитывал лесины на складах, а кот нежился на лавке, лениво жмуря янтарные глаза.