Файф-о-клок
Шрифт:
Я предпочитаю название «интернет-журнал». Детское отвращение к дневникам и двойкам… Журнал я завел месяца два назад и поэтому не понимаю, когда и как стал известным блогером. Вот что творят современные высокоскоростные технологии! Сегодня – в инете, завтра – в декрете! Ну, разумеется, ко мне это не относится…
Я долгое время не хотел заводить интернет-журнал, поскольку считал, что писателю надо сосредотачиваться на романе – смотреть в потолок, пить пиво, протирать компьютерный монитор, лежать на диване и не расходовать себя по пустякам. Вдобавок издатель тоже шляется по Интернету, и такие новости – сколько ты выпил за день пива – могут пагубно повлиять на его психику. А если серьезно, то Live Journal или Blogger теперь обычный вид коммуникации наряду с электронной почтой, мобильной связью
Чем Вас привлекает интернет-сообщество?
Тем, что можно общаться с людьми, а не просто с читателями. Суммарный тираж моей «кулинарной» трилогии («Легкий завтрак в тени некрополя»; «Реставрация обеда»; «Файф») – около ста тысяч книг, а до недавнего времени я регулярно общался только с четырьмя экземплярами: женой, котом, компьютерным монитором и редактором. Конечно, я несколько утрирую, однако издательство хранило в тайне мое русское происхождение и хитро всем подмигивало, что «погодите, детки, дайте только срок – будет вам и белка, будет и свисток!». Честно сказать, я не разделял с издательством этой интриги, предполагая, что писатель он и в Африке писатель. И если книги его читаются, то какая разница – чех он, русский или турок… И вот – «пришел срок», издательство подобрало себе других писателей, более продуктивных, но теперь я могу общаться с читателями. Пусть и виртуально, зато абсолютно раскрепощенно. Например:
Ник-нейм-один: Что чувствует писатель, когда видит свою книгу на книжных полках?!
Иржи Грошек: Мне сложно судить обо всех писателях, поэтому – отвечаю только за себя… После первой книги – писатель впадает в эйфорию! Он думает, что стал «широко известным писателем». При каждом удобном случае он заходит в книжный магазин, топчется рядом с полкой, где красуется его книга, и осторожно поглядывает на покупателей! «Купят – не купят, плюнут или – к черту пошлют?!»
После второй книги – писатель сходит с ума! Он смотрит на собрание сочинений, к примеру, Льва Николаевича Толстого и думает: «Эка невидаль! У меня тоже – две книги есть!»
После третьей – я хорошо закусываю! И стараюсь обходить книжные магазины квартала за четыре. Потому что покупатели, что не становятся в очередь за твоими книгами, начинают несколько раздражать!
Про переиздания – вообще не хочется говорить. Этот «иконостас» с трудом умещается на книжной полке, что приспособлена для хранения писательского архива. И если ставить по три экземпляра в ряд, то для других книг места не остается! Переиздания – это источник раздора между писателем и женой, между писателем и гостями! «Когда ты спрячешь эту макулатуру в кладовку?! – интересуется жена. – Нормальные книги поставить некуда!» Или… «Я вижу, у тебя полно лишних экземпляров?! – говорит гость. – У меня тут знакомая образовалась – вместе выгуливаем собак, моего Тузика и ее Бобика! Дай-ка свою книгу с автографом, а то приятельница вроде бы и „собачья“, а какой-нибудь малозначительный презент ей сунуть надо!»
Ник-нейм-два: Если бы на «Мосфильме» или в Голливуде (выбирайте сами) снимался фильм о Вас, то кого бы Вы хотели видеть в главной роли?
Иржи Грошек: Шрэка!
Ник-нейм-три: Как можно так гениально писать?
Иржи Грошек: Запросто! Достаточно соблюдать классическую диету: два с половиной литра кофе начиная с девяти часов утра; два пакета кефира в день; полтора литра пива начиная с девяти часов вечера; и Софья Андреевна – одна штука, чтобы как следует это взболтать. А на следующее утро вы будете гениально писать, словно Лев Николаевич Толстой!
Можно ли ждать новых произведений от Иржи Грошека?
Можно и нужно…
Клок
Пять фацеций «а-ля рюсс»
I
Пятнадцатого июня, когда последняя экскурсия покинула гардероб, Иван Петровитч зачищал Эрмитаж от рядовых искусствоведов. Двигаясь по своему определенному маршруту, Иван Петровитч гасил в залах свет и переговаривался по рации с Николаем Сергеевитчем, который шел параллельным курсом. «Чисто!» – докладывал Иван Петровитч, осматривая очередной зал. «Чисто!» – отзывался Николай Сергеевитч. За пару лет служения искусству Иван Петровитч научился отличать картину от скульптуры по некоторым характерным признакам. Под картиной невозможно было спрятаться, зато скульптуру требовалось обойти – по часовой и против часовой стрелки. Время от времени Иван Петровитч манкировал своими служебными обязанностями и не мудрствуя лукаво подкрадывался к статуе и громко топал, отчего у всякого злоумышленника предполагался инфаркт. Как в случае с задремавшей старушкой подле картины Леонардо да Винчи. Очкастый гад, а именно так, по мнению Ивана Петровитча, выглядел музейный злоумышленник, должен был вывалиться из-за статуи – замертво. И больше не досаждать Эрмитажу.
Как обычно, Иван Петровитч встретился с Николаем Сергеевитчем у малахитовой ротонды и обменялся дежурными новостями.
– Говорят, что пару залов закроют на реставрацию! – сказал Иван Петровитч.
– Говорят, что четыре! – ответил Николай Сергеевитч.
Здесь их маршруты переставали быть параллельными. Николай Сергеевитч поднимался на третий этаж, чтобы устроить засаду в зале с импрессионистами. А Иван Петровитч спускался этажом ниже, откровенно завидуя Николаю Сергеевитчу. Потому что под портретом Жанны Самари было приятнее и теплее поджидать злоумышленника, чем на каменной скамейке в отделе античной культуры. Но как утверждают знающие люди, «нет худа без блуда». Николай Сергеевитч находился б'oльшую часть рабочего времени среди развратных картин и пейзажев и постоянно нервничал за их сохранность. Чего не скажешь об Иване Петровитче, который не сомневался в благонадежности своих экспонатов.
«Зевса не вынесут!» – ухмылялся Иван Петровитч, глядя на многотонное изваяние.
«Порнография или шизофрения?» – размышлял Николай Сергеевитч двумя этажами выше.
К этому времени Эрмитаж погрузился в дежурное освещение. Ориентируясь по колоннам, как опытный мореплаватель, Иван Петровитч ловко проскочил между Сциллой и Харибдой на траверзе в античные залы и хлопнул за собой Харибдой. «Пум-пуууум!» – разнеслось по округе. На профессиональном языке музейных работников это означало, что «доступ посетителей прекращен, и лавочка закрыта!» Теперь Иван Петровитч мог откинуть швартовы и в таком непотребном виде затаиться на рейде. Рассчитывая, что злоумышленник запутается в его подтяжках…
В дальнем саркофаге у Ивана Петровитча была припрятана бутылочка пива с хвостиком от леща. По этой причине Иван Петровитч остановился на пороге последнего античного зала и принюхался – не завонялся ли хвостик? Однако пахло черт знает чем, но только не вялеными лещами. Как будто античный зал посетила французская делегация номер пять. И меньше всего Иван Петровитч разбирался в парфюмерных деликатесах, зато ясно слышал причмокивание со стороны саркофага.
«Злоумышленник!» – подумал Иван Петровитч, живо представил себе очкастую морду и стал к ней подкрадываться, надеясь застукать ее на акте вандализма.
От возмущения, что гад проник на подконтрольную территорию, Иван Петровитч решил не экономить на батарейках и осветить кровавую сцену карманным фонариком. Что он и сделал. Но сцены не последовало, и кровь не пролилась, а застыла в органах у Ивана Петровитча. На саркофаге сидела молодая женщина и попивала из бутылки пиво…
– Ваше? – спросила она, болтая ногами.
Эту бутылочку Иван Петровитч купил за два квартала до работы. Протащил сквозь металлоискатель и детектор лжи в образе главного контролера. Поставил в саркофаг охладиться и собственноручно зачистил лещику хвостик… Словом, есть отчего замерзнуть органам! Ведь не антифриз же у Ивана Петровитча в жилах!