Фазы гравитации
Шрифт:
– Зато я – постоянно, с самого детства. Господи, Ричард, я объездил тут все вдоль и поперек. Как, скажи мне, как можно протащиться столько пешком или на воловьей упряжке?! Чем больше думаю, тем больше понимаю, что всякий, кто метит в президенты США, по гордыне переплюнет Сатану. Погоди минутку. – Он метнулся к вертолету. Бедекер стоял на краю обрыва, остывая на ветру и прислушиваясь к пению невидимой птицы. Дейв вернулся с тарелкой-фрисби под мышкой. Пластмассовый кругляшок поблескивал в темноте флуоресцентными полосками.
– С ума сойти! – ахнул Бедекер. – Не может быть.
– Она самая, – ухмыльнулся Дейв.
На последней лунной вылазке, когда
Оператор связи с экипажем передал новостную подборку астронавтам за четыре часа до возвращения в плотные слои атмосферы. На вопрос, не желает кто-нибудь прокомментировать шквал критики, Дейв сперва уточнил у Хьюстона, надежен ли канал, а после выдал лаконичное:
– Пусть идут в жопу! – став первым в истории астронавтом, отважившимся употребить в эфире этот специальный космический термин.
В НАСА выходку не простили. Дейва временно отстранили от программы «Скайлэб» и продержали в резерве пять лет. Потом программа загнулась, напоследок выполнив показушную стыковку «Союз – Аполлон», и Дейв уволился.
Он швырнул светящийся бело-зеленый кругляш Бедекеру. Тот отступил на несколько шагов и метнул тарелку обратно.
– По воздуху совсем другое дело, – заметил Дейв.
Пару минут они молча перебрасывали фрисби. От избытка чувств у Бедекера защемило в груди.
– Знаешь, я тут подумал… – начал Дейв.
– О чем?
– Старый Сэм и прочие были правы. Ты оставляешь старое и идешь дальше, думая, что лучшее еще впереди. – Дейв ухватил тарелку. – Только мало кто понимает, что прекрасное далеко прекрасно лишь до тех пор, пока мы в это верим. – Он встал на краю утеса и поднял тарелку вверх, к звездам, точно принося дар. – Все рано или поздно кончается. – Фрисби полетела с обрыва, прочертив изящную дугу в лунном свете, и бесшумно исчезла во мраке над рекой.
Бедекер вышел к причалу. Сын сидел на перилах и смотрел на озеро. По радио наперебой восторгались, с каким достоинством Никсон принял отставку, и обсуждали его преемника, Джеральда Форда. В особенности порадовало журналистов заявление самого Форда, что за долгие годы в Конгрессе он не нажил ни одного врага. Оно и понятно: после Никсона с его манией преследования перемена была явно к лучшему. Но Бедекер помнил слова отца, что выбор врагов говорит о человеке куда больше, чем выбор друзей. Может, Форд просто набирал очки перед избирателями?
Скотт сидел на перилах в конце причала. Белая футболка ярким пятном выделялась в лунном свете. Доски в некоторых местах просели, кое-где не хватало перил. Бедекеру отчетливо вспомнился запах свежей древесины семнадцать лет назад, когда он сам разговаривал здесь с отцом.
– Эй, – позвал он.
– Привет, – вяло, но не злобно откликнулся Скотт.
– Давай мириться.
– Ага, давай.
Бедекер облокотился на перила и тоже стал смотреть на озеро. Вдалеке закряхтел лодочный мотор, звук эхом пронесся над тихими водами, но самой лодки не было видно. На другом берегу носились светляки, мелькая, словно вспышки выстрелов.
– Я был здесь с твоим дедушкой незадолго до его смерти. Озеро тогда было меньше, – заметил Бедекер.
– Правда? – равнодушно бросил Скотт. Бабку с дедом по линии отца он не застал и мало ими интересовался. Зато родители матери были в добром здравии, жили в поселке для престарелых во Флориде и всячески баловали внука с пеленок.
– Давай завтра с утра доразберем мебель и махнем на рыбалку? – предложил Бедекер.
– Да ну… – протянул Скотт.
Бедекер кивнул, еле сдерживая подступающее раздражение.
– Ладно, тогда приведем в порядок дорожку.
Скотт пожал плечами и вдруг спросил:
– Вы с мамой разводитесь?
Бедекер уставился на десятилетнего сына.
– Нет, конечно. С чего ты взял?
– Вы же не любите друг друга, – категорично, с дрожью в голосе заявил Скотт.
– Неправда, очень любим, – отрезал Бедекер. – Что за мысли у тебя, Скотт! Откуда, главное?
Тот по-особенному дернул плечом, как делал всякий раз, когда обижался на друзей или что-то не получалось.
– Не знаю, – буркнул он.
– Если говоришь, значит, должен знать, – парировал Бедекер. – Скажи, в чем дело?
Скотт отвернулся и тряхнул головой, откидывая челку с глаз.
– Тебя никогда не бывает дома, – жалобно произнес он.
– Работа у меня такая, – стал оправдываться Бедекер. – Была. Теперь с этим покончено.
– Ага, и что толку? Мамочке все равно не угодишь. Она же ненавидит Хьюстон, Центр, твоих друзей и моих тоже. Живет только своими сраными клубами.
– Попридержи язык, Скотт! – нахмурился Бедекер.
– Но так и есть.
– Попридержи язык!
Сын отвернулся и снова уставился на озеро. Бедекер перевел дух и попытался сосредоточиться на прелестях августовской ночи. Запах воды, рыбы и бензина настойчиво напоминал о детстве. Прикрыв глаза, он вспоминал, как после войны в тринадцать лет отправился вместе с отцом на озеро Биг-Пайн в Миннесоте, порыбачить и поохотиться. Он тогда вдоволь настрелялся по жестянкам из своего «Сэвиджа», а когда пришло время чистить ружье, выяснилось, что шомпол остался дома. Отец неодобрительно покачал головой, что для мальчика было хуже пощечины, потом отложил удочку, приладил леску к грузилу, продел его через дуло ружья, а к другому концу привязал тряпку. Бедекер потянулся к самодельному шомполу, но отец взялся за другой конец лески, и вдвоем они тянули ее туда-сюда, болтая о разной ерунде. Дуло уже сверкало чистотой, но они все тянули и тянули. Как наяву перед глазами стояла красная клетчатая «ковбойка» отца с закатанными по локоть рукавами, родинка на смуглой от загара левой руке, запах табака и мыла, звук голоса… Но особенно запомнилась тоска от глубокого осознания происходящего, неспособность даже тогда просто прожить и забыть. С удовольствием начищая ружье, Бедекер ощущал свое удовлетворение, знал, что отец рано или поздно умрет, а он сам навсегда запомнит этот момент и чувство осознания.