Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
Шрифт:
13 января в Успенском соборе Кремля прошла торжественная литургия, на которой присутствовало всё великокняжеское семейство и бояре. После чего Иоанн Васильевич передал послам невесту и проводил её до саней.
В селе Дрогомилове, на московской заставе, сделали остановку на два дня.
Здесь брат Елены, Василий, угощал литовских панов обильным обедом. Софья Фоминична оставалась ночевать с дочерью, а Иоанн Васильевич дважды приезжал обнять любимую дочь и проститься с ней навеки. С собой дал письменные наставления:
«Память Великой княжне Елене. В божницу латинскую не ходить, а ходить в Греческий храм. Из любопытства можешь видеть латинскую церковь или монастырь, но только однажды или два раза. Если свекровь твоя будет в Вильне и прикажет тебе идти с собою в божницу, то проводи её до дверей и скажи учтиво, что идёшь в свою церковь».
Вместе с Еленой отправилась громадная свита. Все попечения в дороге были вверены князю Семёну Ивановичу Ряполовскому, боярам Михаилу Русалке и Прокофию Зиновьеву. С ними следовали: дворецкий Дмитрий Семёнович Пешков, дьяк и казначей Василий Кулешин с супругой, окольничие, стольники, конюшие, ясельничие, дети боярские, всего восемьдесят человек.
Сопровождающим были даны подробные инструкции, как вести себя в дороге и по приезду в литовскую столицу. Была предусмотрена и такая подробность, как объехать худой мост в Витебске, который мог помешать Великой княжне посетить службу в соборной церкви этого города.
Памятную записку Иоанн Васильевич оставил и князю Ряполовскому. В ней было сказано, как вести себя с панами и панночками, чтобы избежать всего, что могло бы уронить достоинство московской Великой княжны. Не были забыты и русские беглецы – Тверской князь Михаил Борисович, сыновья Можайского и Верейского князей, внук Шемяки – всем им настрого запрещалось видеть невесту. Иоанн Васильевич велел Ряполовскому требовать, чтобы Елена, венчалась в Греческой церкви в русской одежде, а если нет, то, при совершении свадебного обряда, на вопрос епископа о любви её к Александру, должна была ответствовать: «люб мне и не оставить его до смерти или болезни, а вере своей не изменю под страхом смерти».
В Маркове, близ Вильно, княжну встретили маршалок Станислав Стромилов, князья Константин Острожский, Иван и Василий Глинские в сопровождении знатных дворян. С ними была прислана карета жениха, запряжённая восемью серыми жеребцами. Шлеи на них были из зелёного бархата, а металлические части упряжи блистали позолотой. Памятуя наказ батюшки, княжна отказалась пересесть в карету и продолжила путь в своих санях.
За три версты до Вильно Елену встретил жених. Александр Казимирович приехал к невесте верхом на жеребце. Остановившись возле саней невесты, он приказал расстелить по земле червлёное сукно. Однако бояре покрыли литовское сукно своим – из «камки бурской с золотом». Так что, спешившись, жених шёл по своему сукну, а невеста – по привезённой отцовской камке. В середине дорожки они встретились, подали друг другу руки, сказали несколько ласковых слов. Так вместе, он на коне, она в санях, богато украшенных, они прибыли во дворец.
Ещё при въезде княжна подивилась красоте литовской столицы, большинство домов которой было построено из камня под красной черепицей.
Дворец находился на невысоком холме, и из окна спальни Елены хорошо видна была площадь, мощённая булыжником, рядом ратуша, недалеко от неё латинская божница.
– А где наша греческая церковь? – поинтересовалась Елена. К счастью, она оказалась близко, с другой стороны костёла.
Решено было обедню отслужить в греческой церкви, а венчание в латинской.
Как и желал государь, дочь его готовили к церемонии по русскому обычаю. Боярыни, сопровождавшие княжну, расплели ей косу, положили на голову кику – убор замужней женщины, покрыли покровом и обсыпали хмелем.
Обедню отслужили в греческой церкви Святой Богородицы, Александр ждал супругу у дверей храма. Затем все вместе в сопровождении литовских панов и свиты княгини Елены направились в латинскую церковь Святого Станислава, впереди шёл поп Фома с крестом и архимандрит Виленский Макарий, наместник киевского митрополита.
Во время венчания, совершавшегося по католическому обряду, поп Фома упорно читал православные молитвы, княгиня Мария Ряполовская держала венец над головой невесты, а дьяк Василий Кулешин – скляницу с вином.
Александр и его брат, епископ Фредерик, не скрывали своего неудовольствия. Они бранили отца Фому и княгиню Марию, но успеха не имели: и поп, и княгиня продолжали упорно исполнять государев наказ.
По совершению обряда Александр торжественно принял бояр Иоанна и закатил пир горой. По всей Литве, в городах больших и малых, началось веселье. Русские люди, составлявшие большую половину населения Великого княжества Литовского, видели в молодой княгине заступницу их прав и греческой веры.
Дело одиннадцатое. Заговор царевны Софьи. Часть 1
В то утро Иоанн Васильевич трижды посылал за супругой своей, великодержавной Софьей Фоминичной, и каждый раз дворецкий, князь Петр Шастунов, возвращался ни с чем.
– Сказывают девки Софьи Фоминичны, что больна она, – испуганно разводил руками князь. – Заперлась в опочивальне и не выходит.
Иоанн Васильевич недовольно наморщил лоб. Литовский посол просил Великую княгиню принять его, а он, государь всея Руси, простиравшейся от Великого Новгорода до Югорской земли и далее за Камень-гору, не ведает, что деется в опочивальне супруги своей. Что ответить Станиславу Петряшкевичу?
И, слава Богу, что не ведает, потому что, если бы ведал, перестал бы уважать супругу свою и бояться – в глубине души чувствовал Иоанн Васильевич превосходство её в знании манер, этикета и придворных тонкостей.
Зашёл государь самолично в хоромы Великой княгини, выгнал всех слуг из светлицы, приложил ухо к массивной дубовой двери. Тихо в опочивальне. Хорошо держат звук толстые каменные стены. На славу постарался Аристотель Фиорованти, выстроив для царевны Софьи первый на всю Москву каменный терем.
А Софья Фоминична рыдала… Рыдала навзрыд, по – бабьи, горько, с всхлипываниями, переливами и завываниями.
Если кто увидал бы в эту минуту её, уткнувшуюся красным распухшим носом в высокие великокняжеские подушки, бьющую в бессильной ярости белыми полными руками по мягкой пуховой перине, ни за что не признал бы царевну Цареградскую.
И сказал бы такой очевидец сам себе: «Ну, баба, чисто баба. С глазами на мокром месте, с руками из белого теста. А чего ревёт, как белуга? Так за грехи свои всегда горестно расплачиваться».