Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
Шрифт:
«Кого там нелёгкая принесла? Я же велел никого не пускать!» – хотел уже выкрикнуть дьяк. Да, слава Богу, не успел. В проёме двери показалась сначала меховая соболья шапка, потом острая бородка, рука с палкой и, наконец, вся сутулая фигура Великого князя, который с годами терял прежнюю осанку, как будто стесняясь своего роста, предстала перед подданными. Такой эффект мог произвести только внезапный разряд молнии или схождение с небес лика святого.
«Невиданное дело! Сам государь!» – служивые люди, дьяки повскакивали с мест, прижались к стенам.
– Всех долой! – закричал Иоанн Васильевич, вращая выпуклыми, ещё более округлившимися от гнева, глазами. Курицын, привыкший к перепадам настроения Иоанна Васильевича, и бровью не повёл. Как сидел с пером в руках в раздумьях, коротая час над государевым письмом, так и продолжал сидеть, остальных же – в мгновении ока как ветром сдуло. Ясно было одно: государю срочно понадобился Курицын, да так срочно, что властитель земли русской пренебрёг правилами, выпестованными для него царевной Софьей. Вопрос в другом. На него, Курицына, направлен гнев государя, или он вызван внешними причинами, которые надлежало срочно обсудить?
Иоанн Васильевич сделал несколько шагов в направлении дьяка.
Курицын поднялся и склонился в глубоком поклоне:
– Извини, государь! Замешкался, над письмом засиделся.
– Что, хлопотно Великому князю Московскому служить? – усмехнулся Иоанн Васильевич. Глаза его потеплели, как будто и не было лютости в этом взоре ещё секунду назад. Он протянул руку к листку на столе дьяка и прочитал вслух.
«Отец Макарий не венчал молодых, как было уговорено, а только поп латинский. Церковь греческую ты не поставил в переходах у своего двора, говоришь, что есть такая близко, а бояре сказывают, что ходить далеко. А как отпустил к нам послов наших князя Семёна Ряполовского и Михайла Русалку, то грозишься отослать от дочери нашей всех бояр и иных людей и хочешь приставить к ней своих людей, всех римского закона. А говорили мы, что побудут у неё бояре наши при дворе, пока привыкнет к новой жизни.
Пишешь, что послы наши, князь Семён Ряполовский и Михайло Русалка, когда от тебя ехали, то по дороге людям твоим шкоду делали, купцов грабили. Учинили мы допрос князю Семёну и боярину Михайле. Крест они целовали и клялись, что не было ничего такого, о чём ты пишешь. Наоборот, они дорогою терпели во всём недостаток.
Жалуешься ты на свата моего и брата Стефана Молдавского, что напал на города твои и разорил Браслав. Пошлём Стефану людей наших и скажем ему, чтобы с нашим братом и зятем с Великим князем Александром был так же, как и с нами: другу бы его друг был, а недругу недруг».
– Дельно написано, Фёдор, ничего из моей речи ты не упустил. Убери только слова «а говорили мы, что побудут у неё бояре наши при дворе, пока привыкнет к новой жизни». Негоже мне показывать слабость и обиды свои. Пусть Мамырев письмо перепишет, печать подвесит да отдаст послу литовскому пану Станиславу. Но знай, не для того я из дворца пришёл, чтобы тебя проверять. Гложет меня дума одна, покоя не даёт: зачем я дочь свою врагу отдал. Посла отправить не могу, пока от Стефана ответ не придёт, а знать хочу, не притесняет ли зять мою Елену. Что делать, не знаю.
Курицын задумался.
– А ты, государь, пошли гонца особого. Скажем, мол, прослышали, что дочь твоя заболела. А с гонцом этим можно и грамоту особую передать, не для глаз чужих.
Иоанн Васильевич встрепенулся. Внезапная мысль озарила его. А что? Так можно выведывать через дочку секреты литовские – будет она своим человеком во дворце Великого князя Александра.
– Золотая голова, – похвалил он Курицына. – В одной грамоте о здоровье справимся, её можно и мужу показать. Вторая – тайная – только для Елены будет. В ней дадим наставления, как ей и боярам нашим вести себя.
– Кого пошлём, государь? Дело важное.
– У меня все люди верные, – усмехнулся Иоанн Васильевич. – На любом можно взор остановить.
– Может, Беклемишева?
– А давай так сделаем, – в глазах Иоанна Васильевича появились весёлые искорки. – Велю всем вернуться. Кто первый войдёт, того и пошлём.
Не ожидал дьяк такой лёгкости от государя, подолгу обдумывавшего каждый поступок свой. За такие минуты, когда сбрасывал Иоанн Васильевич византийский лоск, мог Курицын отдать многое и многое забыть.
Позвали стрельца, за дверью караулившего. Тот кликнул: «вертайтесь все!»
Государь и дьяк уставились на дверь…
Первым в дверную щёлку просунул голову Михайло Погожев, прыткий малый, не раз выполнявший срочные поручения.
– И что ты вечно торопишься, Михайло, – пробурчал Иоанн Васильевич.
Погожев, увидев тёплые искорки в его глазах, расплылся в улыбке:
– Так я же к Стефану, свату твоему, государь, должен ехать. Вот в дорогу и тороплюсь.
Иоанн Васильевич посмотрел на Курицына. Оба рассмеялись. Погожев беспомощно захлопал ресницами, пытаясь понять причину, вызвавшую неожиданное веселье государя и дьяка.
– Поедешь в Вильно к моей дочери, – коротко бросил Иоанн Васильевич. – Завтра утром зайдёшь за грамотой, что я отпишу.
– А ты, Фёдор Васильевич, отправь в Молдавское княжество к свату моему Беклемишева.
Свеча в опочивальне государя горела до поздней ночи.
На другой день в потаённой комнате государь давал наставления Михайле Погожеву.
– Смотри в оба, Михайло, – говорил Иоанн Васильевич. – Одну грамоту передашь дочери нашей Елене при боярах, другую отдашь, чтобы ни одна душа не видала – за это головой отвечаешь.
В первой грамоте государь справлялся о здоровье дочери. Вторая достойна того, чтобы передать её содержание полностью.
«Иоанн, Божьей милостью государь всея Руси и Великий князь дочери нашей Великой княгине Елене!
Послал я к тебе Михайлу Погожего. И что тебе от меня начнёт говорить, ты бы ему верила, да отписала бы мне с Погожевым обо всём, а иное бы ты ко мне и словом с ним отказала, что посчитаешь нужным. И ты бы ему велела с тобой при боярах говорить, чтобы мне было всё твоё дело ведомо. А то, что тебе пишу, того никто не должен ведать, как и то, о чём говоришь с боярами, и что мне пишешь, никому не должно быть ведомо, кроме бояр и боярынь. А с Погожим бы мне передала на словах, как твои дела и жизнь.