Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
Шрифт:
– Государев дьяк Курицын, – ответил лекарь, слегка запинаясь.
– Молодец.
– А кто главный покровитель дьяка Курицына?
Булев на мгновение задумался. Он знал, что Курицыну покровительствует сам государь. Об этом говорили ему и Геннадий Новгородский, и Иосиф Волоцкий. Какой ответ ждёт от него властная царевна? Наконец, он решился:
– Невестка его, Елена Волошанка, – лекарь отвечал теперь уже твёрдо, без запинки.
– Молодец, Булев. А как ты считаешь, может сын еретички править христианским государством?
Булев развёл руками.
– Никак нет. В христианских странах еретиков на кострах заживо сжигают.
– Ну, ступай, – бросила Софья устало. – Будешь лекарем у Василия Иоанновича, обещаю. Супругу моему передай: занемогла я, архимандриту Митрофану хочу исповедоваться, пусть пришлёт его мне.
О чём говорила царевна с государевым духовником, неизвестно. В летописях об этом ничего не сказано. Оно и понятно, на то и есть тайна исповеди, чтобы тайной остаться.
Отпустив архимандрита Митрофана, царевна села за столик и стала писать письмо брату Андреасу.
«Благородный брат мой! До меня дошли слухи, что ты считаешь, что я осуждаю тебя за то, что ты продал королю Франции свои права на престол Царьграда и Трапезунда. Знай, что это не так.
Дочь твоя Мария, о судьбе которой ты так беспокоился, живёт припеваючи в Великом княжестве Литовском. Муж её Василий, князь Верейский и Белозерский, наделён в Литве землями и поместьями немалыми, несёт службу Великому князю Александру. Супруг мой Великий князь Иоанн Васильевич простил Василия за непослушание и бегство в Литву и разрешил ему вернуться. Но Василий возвращаться не хочет, хотя раньше просился обратно.
Есть, Андреас, у меня к тебе просьба заветная. Как тебе известно, муж мой, Великий князь и государь всея Руси, великий ревнитель православия. Того же требует он и от всей семьи нашей великокняжеской. На многие вопросы я здесь не могу найти ответа, хотя книг перечитала множество великое, особенно из тех, что взяла с собой из Рима. Дьяк и советчик Иоанна Фёдор Курицын три года провёл при дворе венгерского короля Матфея и зело начитан тех книг, что нашёл в королевской библиотеке, а она, по слухам, самая большая среди других государств христианских. У Матфея при дворе были и италийские философы, которые того короля просвещали.
Прошу тебя, дорогой брат, не мог бы ты прислать нам на службу кого-нибудь из людей, знающих римских и греческих писателей, Библию, и имеющих своё суждение об устройстве человеческого разума и вселенной, не обязательно священнического чина. Если не получится прислать такого, посоветуй, может, мы посла пошлём в Венецию. А пока прошу поискать трудов новых италийских философов, чтобы я не хуже дьяка Курицына знала. Да и племянник твой Василий охоч до книг, сгодятся ему те, что ты пришлёшь для тех дел, к которым он предназначен по роду своего происхождения. За сим прощаюсь, любящая тебя сестрица Зоя Палеолог в девичестве, Великая княгиня Московская Софья отныне и на века».
Написав письмо и теперь думая о том, как переправить его к брату в Рим, царевна Софья заснула так крепко и спокойно, как давно уже с ней не бывало.
Был ещё один человек в Великом княжестве Московском, который хотел бы, как царевна Софья, заснуть сном праведника, выполнившего святой долг перед собой и отечеством, да не мог. Это был князь Иван Юрьевич Патрикеев. Хотя жил он в Москве от рождения, душа его тянулась к Литве, которую он никогда не видал, где рождены были его предки, и не такие уж далёкие: и его отец, и его дед. Тяга эта усилилась с той поры, как занялся он сватовством к дочери своего покровителя, Великого князя Иоанна Васильевича, и как несколько раз по приказу государя имел сношения со знатными панами Литовской рады.
Венчание Дмитрия-внука и радовало, и огорчало князя Патрикеева одновременно. Радовало, потому что проиграла борьбу за наследство нелюбимая боярами царевна Софья. Но это же и огорчало. Софья, из любви к дочери, всей душой стремилась к миру с Литвой. В этом её интересы совпадали с патрикеевскими. Он тоже желал мира всей душой. Ведь как не крути, а Елена Волошанка будет вести дело к войне с Александром, чтобы помочь отцу Стефану Великому, непрестанно воевавшему и с Польшей, и с Литвой.
Патрикеев видел, как разрывается Иоанн Васильевич между понятием семейного долга, который велит любить зятя, и той большой целью, которую поставил для себя государь: объединить все земли русские. Для того и придумал себе Иоанн Васильевич новый титул – государь всея Руси, признать который, хотя бы величая так тестя в письмах, никак не хотел упрямый литовский зять, чтобы заявить на весь мир о своих правах наследовать Великую Русь. Понимал Патрикеев и Великого князя Литовского, который сделал приставку к названию своего княжества – Великое Литовское и Русское: ведь русских земель в Литве гораздо больше, чем исконных литовских. Отдай эти земли ненасытному Иоанну, и где там будет сама Литва? Примостится на клочке земли у берега холодного Балтийского моря? Да перевернутся в гробу его великие предки, создавшие Великую Литву.
Радовало одно: государь московский прекратил набеги на земли зятя – наступил такой редкий в отношениях Литвы и Московии мир. Однако упрямство Александра могло всё испортить. Он никак не соглашался построить церковь для жены. Потребовал убрать со двора бояр московских. Иоанн Васильевич отозвал бояр, оставив в Вильно двух поваров, подьячего и священника Фому. Александр продолжал в грубой форме выставлять одну претензию за другой. То он требовал усмирить крымских татар Менгли-Гирея, грабивших литовских купцов, то просил повлиять на Стефана Великого, молдавского господаря, чтобы тот не захватывал литовские города. Государь улаживал все эти дела. Более того, Иоанн Васильевич спокойно выслушивал многочисленных послов литовских, требовавших вернуть ранее захваченные территории. Простил он зятю и то, что тот не пропустил посольство турецкое в Москву и другие мелкие пакости литовцев. Удивляло Ивана Юрьевича спокойствие государя, надолго хватит ли? Настораживало Патрикеева и то, что Иоанн Васильевич перестал привлекать его к литовским делам. Что-то здесь было неладное, но что? Как ни ломал голову старый лис Патрикеев, разгадку найти не мог.
Иоанн Васильевич пребывал в дурном настроении. Ничто не радовало его.
Да и чему радоваться? Жена и сын заговор сплели. Дмитрий – внук, ещё не успел венец примерить, а уж норов проявляет. Несмотря на то, что юн и безус. Прав духовник, архимандрит Митрофан. Верно он говорит: «Это злые языки тебе нашептали семью родную в опалу ввести».
Вспоминал Иоанн Васильевич про грамоты разные за последний год. Впал в уныние. Да и как не впасть?
Друг и брат, крымский хан Менгли-Гирей передал послание:
«С удивлением читаю твою грамоту, Иоанн! Ты хорошо знаешь, изменял ли я тебе в дружбе, предпочитал ли ей мои особенные выгоды, усердно ли помогал тебе идти на врагов твоих!
Друг и брат! Великое дело – не скоро добудешь, так мыслил я и жёг Литву, громил улусы Ахматовых сыновей, не слушал не их предложений, ни Казимировых, ни Александровых. Что ж моя награда? Ты стал другом наших злодеев, а меня оставил им в жертву? Сказал ли нам хоть единое слово о своём намерении мириться с Александром? Не рассудил и обдумать со свом братом!»
Дочь Елена писала тайно:
«Батюшка, сообщаю тебе, что Сигизмунд, брат мужа моего Великого князя Александра, просит его отдать ему в управление Киевскую волость».
Зять Александр, Великий князь Литовский прислал грамоту. Куда ещё откровеннее скажешь о неприязни своей:
«Слышал я от твоей дочери, а от нашей Великой княгини Олёны, что ты, брат и тесть наш, хочешь ведать, почему мы с тобой житья доброго не держим? Хочешь того, чтобы тебе это было ведомо, а сам больше того знаешь: потому что много наших городов и волостей себе забрал, которые издавна присоединились к государству нашему, Великому княжеству Литовскому, потому что пересылаешься с нашими недругами, султаном турецким, ханом крымским, и доселе не помирил меня с ними. Если правда желаешь братства между нами, возврати мне моё и с убытками, запрети обиды моим людям творить и докажи тем свои добрые намерения».
Подьячий Шестаков, что служит при дочери Елене, тайно из Вильно сообщал:
«Здесь у нас негаразды начались меж латинянами и нашим православным христианством. Великий князь неволил государыню нашу, Великую княгиню Олёну в латинскую проклятую веру. И государыню нашу Бог научил, да попомнила науку государя отца своего».
Ухватил себя Иоанн Васильевич за седую бороду. Всё не так, всё кувырком. А кто виноват? Не сам ли? Застонал от бессилия. Что натворил я? Какой дьявол нашептал мне отдать дочь Елену в Литву? Разве не знал я Казимира? А что Казимировы дети, чем будут от отца отличаться? Не будут против меня зла замышлять?
«Как так? Отдать дочь родную на поругание латинянам»? – взревел Иоанн, Великий князь Московский, государь всея Руси.
Что получил он от сватовства Александра? Ни мира, ни войны – а дочь потерял. И с Софьей с того часа нелады начались. Дочь она жалела, а слёзы распускать, кто не велел? Не он ли?