Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
Шрифт:
«Нет, не я виноват! – взревел Иоанн Васильевич. – Кто надоумил, кто?»
Вспомнил, наконец, про те сладкие речи, что Патрикеев шептал на ухо ему о счастливом времени, когда Литва и Русь в мире и дружбе жили.
«Вот откуда крамола пошла. Не усмотрел я»! – закричал Иоанн Васильевич.
"Не усмотре-е-е-л!" – эхом отозвалось из красного угла светлицы великокняжеской.
Стал Великий князь на колени перед образами, молитву шепчет, и Николаю Угоднику, и Пресвятой Богородице беду свою исповедует, ищет вокруг себя крамолу Великий князь.
А голос в голове Иоанна Васильевича вторит в ответ:
– И зять Патрикеева, князь Ряполовский, виноват. И сын его, Василий Косой, виноват. Ездили в Литву с посольством, видели, как Александр слова твои «государь всея Руси» из грамоты вымарывает, оставляет просто: «Иоанн, Великий князь Московский». Негоже слугам твоим так относиться к тебе, государю своему.
Не глядя, что ночь уже на дворе, позвал Иоанн Васильевич врача Николу Булева и духовника, архимандрита Митрофана. Не было у него теперь ближе людей: первый тело лечил, второй – душу.
– Слышал голоса во время молитвы, – пожаловался Иоанн испуганно. – Нешто конец мой близок?..
– Ну что ж, это бывает, – успокоил Великого князя Булев. – Много думал ты, государь, о судьбах княжества Московского. Вот минута прозрения и наступила: это сокровенное наружу выходит. Что делать спрашиваешь? Слушать себя и творить дела, как сердце велит. А голоса? Уйдут, как пришли.
– А ты, Митрофан, что скажешь?
– Стал ты ближе к Богу этой ночью, – ответствовал Митрофан. – Это Бог с тобой говорил. Перестань безбожникам верить. Не веди разговоры с ними. Бога в себе ищи. Думай о бессмертии души. Верь в Божий промысел, молись чаще. Как подскажет молитва, так и поступай. Почитай, сорок лет ты на троне. Что тебе указ: боярская дума, судебник? Ты Бог и царь. Слушай жену свою, люби детей своих. А княжество? Это вотчина твоя. Что захочешь, то и сделаешь.
Утром принял государь решение. Казнить князей Патрикеевых и зятя их Ряполовского за крамольные речи, за измену государю своему. О том сказал митрополиту Симону и боярам. Не стали спорить не митрополит, ни бояре. «Наказать, раз виноваты». Просил лишь митрополит Симон заменить казнь князьям Патрикеевым заключением в монастырь: Патрикеева-отца – в Троице-Сергиев, Патрикеева-сына в Кирилло-Белозерский. На том и порешили: Патрикеевых – в монастырь, а князю Ряполовскому через три дня на Москве-реке голову отрубили.
Теперь думал Великий князь о другом. Так был ли заговор царевны Софьи, или злые языки ему нашептали?
Дело двенадцатое. Борьба за государеву душу. Часть 1
Два чернеца, один старый, другой молодой, выполняя послушание, порученное игуменом Нилом, заготавливали дрова для приготовления обеда. Они выбирали из огромного вороха небольшие поленья и относили их на пригорок у реки Сорки, где под дощатым навесом размещалась громадная печь, выложенная из добротного красного кирпича.
Скоро запас поленьев истощился. Старый монах окинул взглядом то, что они успели заготовить, и недовольно покачал головой.
– Не хватит, – обратился он к молодому монаху. – Я пойду в лес, соберу хвороста на растопку, а ты, Никодим, наруби ещё.
Наконец они закончили приготовления и начали священнодействовать у печи. Небольшой огонёк уже было потух, и Никодим, став на колени и раздув щёки, что есть силы дул в открытую дверцу. От излишней настойчивости молодого монаха у огонька сначала перехватило дыхание, хворост в печи с неохотой потрескивал, потом задымил, чтобы наконец вспыхнуть зеленоватым пламенем и через минуту превратиться в бушующий костёр. Монахи поставили на чугунную плиту, перекрывавшую печь, большой чан с водой и присели отдохнуть.
Скит на реке Сорке среди непроходимых лесов и болот старец Нил основал, вернувшись с горы Афон, где провёл долгих пятнадцать лет. Там принял он идею «умного деланья» – постоянного молчаливого моления во имя спасения души, которая проповедовалась святыми Григорием Паламой и Григорием Синаитом – великими молчальниками горы Афонской.
Отец Корнилий одним из первых пришёл в Нило-Сорскую обитель, чтобы начать здесь новую жизнь по заветам старца. До этого он подвизался в Кирилло-Белозёрском монастыре и примкнул к Нилу, поддержав провозглашённые старцем принципы «нестяжательства», т. е. отказа церкви от «стяжания» – владения землёй и имуществом.
Никодим, крестьянский сын из небольшой вологодской деревеньки, пришёл в скит совсем недавно. По введённому Нилом правилу, в скит принимались уже зрелые монахи, прошедшие службу в других монастырях. Но для Никодима было сделано исключение. Он ещё не принял постриг, был послушником, проходившим своего рода испытательный срок. Отца Корнилия считал своим учителем и наставником, многому учился у старого монаха и сейчас был рад возможности пообщаться с ним и попытаться найти ответы на занимавшие его вопросы.
Корнилий и Никодим сидели у печи, смотрели на красные языки пламени и думали каждый о своём.
Отец Корнилий, перебирая чётки, вспоминал первые трудные годы, проведённые на реке Сорке. Всем миром строили первую скитскую церковь. Была она небольшой, деревянной, без всяких прикрас. Несколько икон, распятие, да деревянные подсвечники. Вот и всё убранство её. «Ничего не должно отвлекать от молитвы», – говаривал отец Нил.
Первое время жили в ветхих шалашах, временами впроголодь, за продуктами ходили за тридцать вёрст по непроходимым топям и дремучим чащам. Больше уповали на дары леса: коренья, грибы да ягоды. Выжили только благодаря вере и беспрестанной молитве.
Вот и сейчас отец Корнилий временами отходил от воспоминаний и молился внутренне: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Слова покаяния скоро вытеснили из сознания отца Корнилия картинки прошлого, и он всецело отдался Иисуссовой молитве, которая составляла основу «умного деланья».
Никодиму вспоминался родимый дом, матушка, хлопотавшая у печи, тарелка горячих щей на столе, соседская красна девица Анюта с косою до пола. От воспоминаний и от жара, исходящего от печи, он слегка разомлел и чуть вздремнул, а очнувшись от истомы, решился всё-таки побеспокоить собрата по послушанию.