Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле
Шрифт:
– Так и сделаем, – Иоанн Васильевич повеселел, но тут же его чело снова омрачилось. – Но всё одно тревожит что-то. Видно, стар стал. Пора о душе подумать. Что скажу, как предстану на суд Божий? Как рассудит дела мои Всевышний? Ты сам-то, Фёдор, в бессмертие души веруешь?
– Хотел бы верить, да не знаю правды всей об этом. Читал мудреца эллинского Аристотеля. Тот не верит.
– Что за мудрец, не знаю такого. Софья Фоминична, сама гречанка, о нём никогда не сказывала. О Платоне был разговор. Тот, молвила, верит.
– Аристотель, государь, учитель полководца Александра Великого, покорителя Персии и всего остального мира. Много книг написал сей философ, но у нас переведено мало.
– Спрошу Софью Фоминичну, может, есть у неё в библиотеке. Ну, ступай, Фёдор Васильевич. Что-то неможется мне, отдохну малость.
Не успел Курицын сделать и двух шагов, как в княжескую светлицу вошёл дворецкий.
– Гонец из Литвы с грамотой от князя Бельского.
– Вели принести, – глаза государя засветились особым блеском. – Подожди, Фёдор, почитаешь.
– Великий князь Иоанн Васильевич, государь всея Руси, – читал Курицын, – я, Сенька Бельский, бью тебе челом. Пожалуй меня, Великий князь, прими меня к себе на службу вместе с отчиной моей. На нас, русских людей, пришли великие гонения в греческом законе. Великий князь Литовский Александр присылал к жене своей смоленского владыку Иосифа, а с ним виленского бискупа и монахов бернардинцев, чтобы приступала она к римскому закону. С тем же присылал и к русским князьям, и к виленским мещанам, и ко всей православной Руси. Слышал я, что князья Можайский и Шемячич тоже будут бить тебе челом, принять к себе на службу.
Иоанн Васильевич радостно хлопнул в ладоши.
– Пошлём гонца к князьям Бельскому, Можайскому и Шемячичу, примем к себе. Ты знаешь, Фёдор Васильевич, сколько русских земель к нам вернётся – половина Смоленского княжества, все северские земли до самого Киева. Литовцы двести лет всё это собирали, а мы в один день берём. Отправим к Александру посла особого. Пусть скажет ему так: «Брат и зять Александр, князь Бельский бил к нам челом, чтобы взяли его на службу. И хоть в договоре нашем записано, князей с вотчинами в Москву больше не принимать, но так как от тебя такого притеснения в вере и прежде от твоих предков такой нужды не бывало, то мы теперь приняли князя Бельского с вотчиной».
Передадим послом «складную» грамоту. Митрополит Симон напишет, что слагает с меня крёстное целование в договоре о мире и дружбе.
– Значит, война, – произнес Курицын.
– Значит, война, – подтвердил Иоанн Васильевич.
Наутро собрали военный совет. Было решено отправить в Литву три отряда.
Первый – выступал на юг, в Северскую область, второй – на запад, в сторону Торопца, третий шёл посредине, напротив Дорогобужа и Смоленска.
В стане Александра началась паника. Литва не готова была к войне.
Залогом мира здесь считали жену Александра Елену Иоанновну. Получилась так, что стала она разменной монетой в большой игре батюшки своего, Великого князя Иоанна Васильевича, государя всея Руси.
В Великом Новгороде тоже готовились к войне. Не столько со стороны литовцев – они были далече, сколько ливонцы беспокоили наместника. Гонцы доносили, что новый магистр Плетенберг человек крайне решительный и к военному искусству способный, проводил смотры своих войск – конных и пеших.
Новгородцы латали стены, углубляли и расширяли рвы вокруг крепости.
Приготовления эти мало занимали архиепископа Новгородского, голова у него кругом шла от событий другого плана. Не успел Владыка вернуться из Пскова, где безуспешно пытался утвердить на вече княжение Василия, как догнали его распоряжения нового властителя. Указ Великого князя Василия об изымании земель привёл архиепископа Геннадия в ярость. Понимал он: никакой Василий не правитель, так, видимость одна.
– Не иначе как еретик Курицын государя надоумил!
Написал Владыка письма Иосифу Волоцкому и царевне Софье: от Иосифа сочувствия ждал, от царевны – защиты.
«И до тебя черёд дойдёт, коль Великий князь на твои сёла позарится», – предупреждал настоятеля Волоколамского монастыря.
«Свет ясный очей моих, заступись, матушка. Не оставь одного на поругание», – писал Софье Фоминичне.
Иосиф, поразмыслил так: «Тягаться с государём не по силам мне будет. Лучше поеду бить челом царевне Софье и Василию. Через них тропинку к государю Иоанну Васильевичу проложу, через духовника Митрофана». Митрофану тут же и грамоту отписал, что хочет его проведать.
Софья тоже Геннадию не ответила. А с сыном тайный разговор повела.
– Слушай, Василий, – говорила Софья. – Сдаётся мне, батюшка тебе опалу простил, чтобы в глазах зятя нашего Александра показать образец дружной семьи. Думал он, наверное, так: «Как мне от Александра добиться уступок, коль в своей семье порядок навести не могу?» Когда ты под приставами сидел, он от твоего имени в письмах Елене челом бил, а от моего спрашивал зятя о здравии. Теперь же, когда князья Бельский с Шемячичем и Можайским на службу к нему попросились, видит батюшка, что с Литвой по добру не уладить. Значит, думает твой батюшка, семейные дела можно пустить побоку. Теперь ты не нужен стал, опять он Дмитрия возвышает. Вот и грамоту, в которой войну Литве объявил, скрепил своим именем и именем Дмитрия.
– Да, что ты матушка, – отвечал Василий. – Любит меня батюшка, терзается, что в угоду старым обычаям лишил меня наследования, вот и дал мне Великое княжение.
Заломила Софья Фоминична руки белые, засмеялась сыну в лицо.
– Какое княжение? Псков тебя не признал, а в Новгороде батюшка твоим именем последние земли у архиепископа Геннадия отнял. Как бы не проклял тебя Владыка.
– Пскову я этого не прощу, – Василий побелел от гнева. – Сотру этот город с лица земли. Вольницу проклятую изничтожу.