Фельдмаршал Борис Шереметев
Шрифт:
— Да, я мню, мин херц, с этого места весь фарватер как на ладони, — согласился фаворит. — Турок в Дон не сунется.
На радостях, довольный Лавалем и его работой, царь устроил пир, на котором пил «здоровье инженера Лаваля» и всех строителей, хотя добрая половина из них и была ссыльными, каторжанами. От щедрот довольного царя и им перепало по доброй чарке. Заработали, заслужили.
На следующий день царь на катере «десятке» — что означало десять весел — отправился в Таганрог, захватив с собой лот и шест, чтобы измерять глубины в устье Дона. Однако глубины его
За государем следовало несколько «шестерок» и «восьмерок», в которых плыла его свита, бояре и офицеры.
Таганрогской крепостью царь остался доволен, даже спросил Шереметева:
— Ну чем она хуже мальтийской?
Борису Петровичу не захотелось омрачать радостное настроение государя, согласился, что крепость «хорошая», однако ради справедливости изволил заметить:
— Там раскаты будут побольше да стены потолще.
Но особенно понравилась царю гавань, хорошо защищенная со стороны моря.
— Вот сюда мы и перегоним весь флот.
На следующий день царь вернулся в Азов и приказал найти ему старожила-рыбака. Такой сыскался. Царь угостил старика чаркой вина, приступил к расспросам:
— Скажи, неужто никогда вода не поднимается в устье?
— Отчего же? Поднимается иногда.
— Когда?
— Когда вверху много снегу за зиму нападет, хорошо весной подымается.
— Ну, весну ждать целый год мы не можем.
— Тоды ветер надо ждать с полудня. Он нагонит воду.
— Как часты нагоны? Сколько ждать его?
— Кто его знает. Може, завтра задует, а може, и через неделю, а то и через месяц. Когда как.
Стали ждать нагона. Но не в характере Петра было сидеть и «ждать у моря погоды». Чуть свет он плыл на «шестерке» к устью, замерял глубины, ставил вешки, обозначая мели. И за неделю досконально изучил фарватер. Когда подул долгожданный зюйд-вест, Петр сам встал к штурвалу «Апостола Петра», велел поднять якоря и скомандовал:
— По местам стоять! Идем в бейдевинд-бокборт [3] под гротом.
3
Бейдевинд-бокборт — когда ветер в левую «скулу» корабля.
На «шестерку», толкавшуюся у борта, крикнул:
— Передайте на «Крепость»: никому за мной не идти. Буду проводить всех сам. И живо ворочайтесь.
«Апостол Петр» медленно двинулся к морю, ведомый самим царем. Едва он закачался на морской волне, Петр спустился по шторм-трапу в «шестерку» и, отирая со лба пот, радостно скомандовал:
— Налегай, ребята, чтоб весла трещали. К «Крепости»!
К вечеру он вывел все многопушечные тяжелые корабли в море. Мелкие суда пригреблись сами, следуя по фарватеру, проложенному царем. По сему радостному для него событию был устроен на «Апостоле» пир, где самым веселым и счастливым человеком был государь. Пили все — офицеры, бояре и, конечно, гребцы царской «шестерки», столь славно потрудившиеся.
На следующий день весь флот был в Таганрогской бухте. Петр призвал к себе Крюйса:
— Господин адмирал, вручаю вам свой флот. Командуйте.
— Куда прикажете вести его, государь?
— Ведите к Керченскому проливу, адмирал. — Петр усмехнулся. — Будем нажимать на султана. Однако, Корнелий Иванович, постарайтесь с керченским пашой не ссориться, чай, не для ссоры стараемся, для мира.
— Я все понял, Петр Алексеевич.
Затем в каюту царя был вызван Головин.
— Федор Алексеевич, по смерти незабвенного Франца Яковлевича, я возлагаю на вас его звание генерал-адмирала.
— Спасибо за честь, Петр Алексеевич, но какой я адмирал.
Даже плавать не умею.
— Ничего, ничего. Зато вы отлично «плаваете» в дипломатии. Десять лет тому назад кто с китайцами Нерчинский мир {104} учинил?
— Ну я.
— А Великое посольство опять же вы возглавляли с Лефортом, Федор Алексеевич. Я за вами как за каменной стеной, всегда надежен. Поэтому, когда придем к Керчи, Крюйс займется переговорами с пашой, а вы в новом звании отдайте визит их адмиралу.
— Хорошо, государь. Исполню.
— Не мне вас учить этикету. Вы должны быть сама доброжелательность. А я буду боцманом вашей шлюпки.
— Вы?
— Да, да, я, — улыбнулся Петр. — Постарайтесь не забыть меня в шлюпке. А там, у адмирала, чтоб я не выглядел лишней деталью, бросьте мне вашу шляпу и плащ. Мне хочется взглянуть на турецкого адмирала.
— Ну что ж… — улыбнулся и Головин. — В Великом посольстве изволили быть десятником, теперь боцманом. Я все понял, государь. А как называть вас, если вдруг доведется?
— Так и называйте: боцман моей шлюпки Михайлов. Этого и довольно.
Ночью, когда флот на всех парусах спешил к Керченскому проливу, в каюте государя сидели послы Украинцев и Чередеев.
— Ну что, господа послы, — говорил царь, прижимая рукой к столу исписанные листы, — вот здесь вам полная моя инструкция, что вы должны делать у султана, в пути ознакомитесь. Главное, помните, нам от них нужен мир, и чем дольше, тем лучше.
— Мир даром султан не даст, — вздохнул Украинцев.
— Знаю, Емельян Игнатьевич, знаю. Оттого тебя и посылаю. Ты человек упертый, по крупному неуступчивый. Торгуйся до последнего.
— Они же могут потребовать Азов или срыть его.
— Ни в коем случае, этого чтоб и в мыслях не было. В конце концов, уступайте днепровские крепости, Казыкермень например. Отдайте им все Правобережье, но за Азов, за Таганрог ложитесь костьми. Там у вас несколько мешков мягкой рухляди {105} , одаривайте всех кого надо. Турки любят русские меха. Не жалейте и денег, драгоценностей. Пойдете на «Крепости» с капитаном Пембруком, помимо шестнадцати матросов при вас будет более сотни преображенцев. Это самые надежные люди. Из них назначайте курьеров с почтой ко мне. Пишите ко мне обо всем подробно. Привезете мир, получите по деревне.