Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
В тюрьме Феликса предупредили:
— Вашей невесте дано разрешение на свидание, которое вам предоставят в следующее воскресенье.
Феликс поблагодарил начальника тюрьмы, но в первый момент не мог взять в толк: кто же эта объявившаяся вдруг невеста? В подполье часто объявляли себя женихом и невестой, чтобы установить связь с товарищами, оставшимися на воле. Может быть, Юлия? Хотя почему она? От нее давным-давно не было известий. Последнее и единственное письмо Юлия прислала еще в цитадель. Письмо было теплое, искреннее, она пыталась ободрить, поддержать Феликса, убеждала, что все обойдется,
Потом Юлия исчезла. «Уж не арестовали ли и ее?» — часто думал Феликс.
И вот новое письмо. Оно было коротким, в меру сдержанным и начиналось обращением: «Милый Феликс...» Юлия писала о семейных новостях, передавала привет от «братьев». Но главное, ради чего было написано письмо, содержалось в конце. «Я не стала скрывать, — писала Юлия, — и объявила, что мы с тобой давно помолвлены и весной собирались пожениться. На этом основании в канцелярии генерал-губернатора мне дали разрешение на свидание, и в ближайшее воскресенье я приеду к тебе в Седлец, чтобы в тот же вечер вернуться в Варшаву. Желаю тебе бодрости. До встречи!» И внизу подпись: «Твоя Юлия».
Комната для свиданий в Седлецкой тюрьме походила на большую общую камеру, холодную и пустую, перегороженную надвое нешироким коридором из проволочной сетки, словно вольера в зоологическом саду. Дверь открылась, и арестанты в полосатых одеждах бросились к сетке, стараясь отыскать родные лица. Посетители, с нетерпением ожидавшие появления узников, вытягивали шеи из-за спин других. А в проволочном коридоре прохаживался стражник с пристегнутой на боку шашкой, в кургузой мерлушковой шапке с большой блестящей кокардой.
Феликс вошел последним и с трудом протиснулся вперед. Юлия стояла почти напротив него, растерянно вглядываясь в лица арестантов.
— Юля, Юля! — крикнул ей Феликс. — Я здесь, Юля!
Наконец Юлия увидела его. Кругом стоял невообразимый шум, каждый старался перекричать других, чтобы его услышали. Слова терялись в гуле, приходилось повторять сказанное по нескольку раз.
Феликс сложил рупором ладони и прокричал, стараясь произносить каждое слово раздельно:
— Спасибо, что приехала!.. Молодец!
— Фелик, милый! — кричала ему Юлия. — Мне нужно сказать тебе очень важное. Ты слышишь меня?
Феликс закивал головой, хотя с трудом слышал только отдельные ее слова. Юлия прижалась лбом и щекой к сетке, и проволока вдавилась ей в кожу.
— Я люблю тебя, Фелик, и хочу, чтобы ты это знал! Я буду ждать тебя, когда бы ты ни вернулся! Понял меня?
Феликс мучительно напрягал слух, притиснувшись к проволоке и боясь поверить тому, что говорила Юлия. Девушка снова повторила свои слова и, приложив к губам кончики пальцев, послала ему воздушный поцелуй.
Как невыносима была сейчас Феликсу эта железная сетка, этот толстый жандарм, то и дело заслонявший от него Юлию, которая тоже тянулась к нему, улыбалась и, кажется, плакала...
Юлии еще удалось сказать Феликсу, что ей скоро придется уехать из Вильно, скорее всего в Швейцарию — это рекомендуют врачи, хотя она чувствует себя хорошо, совсем-совсем здорова...
Вскоре стражник, откинув полу кителя, достал из кармана часы и крикнул басовито
— Господа, свидание заканчивается. Посторонних прошу удалиться! Арестантам построиться в коридоре.
Раздались протестующие возгласы: прошло всего десять минут.
Стражник повернулся спиной и снова прокричал: — Свидание закончено, прошу расходиться!..
Феликс отошел от решетки и долгим взглядом проводил Юлию. Она что-то говорила ему, но он уже не слышал. Только по движению губ ее догадывался, что она говорит ему: «Люблю...» В дверях еще раз оглянулся. Юлия стояла, держась рукой за металлическую сетку, на лбу и на щеке отпечатался красноватый ее след.
Возвратившись в камеру, Феликс тотчас же сел писать письмо Юлии.
Потом достал из-под подушки подобие бумажника — переплет от маленькой, неизвестно кому принадлежавшей книжицы, достал единственную свою фотографию, сделанную здесь, в тюрьме, для документов, и написал на обороте:
«Пусть эта фотография напомнит тебе время, проведенное нами в нашем дорогом Виленьке, и укрепит твои силы, чтобы выдержать изгнание и сохранить веру вместе с оторванным от тебя на тысячи верст и тоже изгнанником — твоим Феликсом.
1901 год».
Феликс собирался написать обо всем Альдоне, но, получив от нее письмо, изменил свои намерения.
«Я хотел бы написать вам еще о могуществе любви, но это в другой раз, — писал он сестре и ее мужу, — так как сегодня хочу ответить вам на ваши письма».
«Я должен выехать уже через 3 недели... — писал Феликс в другом письме, — но это не наверно, может быть, вышлют и через 5 недель, поэтому я постараюсь написать тебе еще прощальное письмо. Не приезжай только на свидание ко мне ни сюда, ни в Минск. Что может дать минутное свидание? Потом будет только еще тоскливее...»
«...У меня здесь было несколько свиданий с одним очень дорогим мне человеком; больше уже не получу свиданий, и судьба разлучила нас на очень долго, может быть, навсегда. Вследствие этого мне пришлось очень много пережить... Поэтому еще раз прошу тебя, не приезжай, да, кроме того, это неосуществимо, так как меня высылают, кажется, через два дня...»
«Не печалься о будущем: счастье — это не жизнь без забот и печалей, счастье — это состояние души...»
«Мой путь продлится примерно два месяца, во всяком случае, к весне я надеюсь быть на месте. Более точно о том, куда меня вышлют, я узнаю лишь в Иркутске, то есть за 7 000 верст от Седлеца».
Так называемое предварительное заключение Дзержинского затянулось почти на два года. Как и при первом аресте, жандармское управление не осмелилось проводить открытый процесс: слишком уж много обвинений основывалось только на донесениях секретной агентуры. Начальник Варшавского охранного отделения просил Департамент полиции отказаться от публичного процесса и закончить дело административной высылкой в отдаленные места Российской империи. Осторожный Челобитов поддерживал такое предложение: нельзя рисковать агентурной сетью, которую придется раскрыть в случае суда. В Санкт-Петербурге дело доложили государю императору, и вскоре последовало высочайшее повеление — Дзержинского вторично направить в ссылку. Снова в административном порядке. На этот раз в далекий Якутский край.