Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы
Шрифт:
Читая сию проповедь, мадам Флоранс безо всякого стеснения задрала мне юбку выше головы. Она вертела меня и так и сяк, ощупывала, оглаживала и похлопывала по всем местам с таким тщанием, что ничто не укрылось от ее многоопытного взора.
— Прекрасно, — сказала она наконец, — я вами весьма довольна. Ущерб, причиненный вам и допущенный по неосторожности и незнанию, невелик и, как я и ожидала, дело тут легко поправимо. У вас, хвала Господу, одно из самых прелестных тел, что мне довелось видеть, а повидала я на своем веку девичьих тел предостаточно, можете мне поверить, и при разумном руководстве вы можете извлечь из него для себя пользу в ближайшем будущем. Однако быть красивой еще недостаточно для успеха, надо следить за собой и ухаживать за Своими прелестями, а потому одной из заповедей нашей профессии является та, что вы должны запомнить навсегда: ни в коем случае нельзя пренебрегать водой, губкой и мылом. Да, содержание своего тела в чистоте — первейшее и необходимейшее условие нашего ремесла, а у меня сложилось впечатление, что у вас нет привычки часто прибегать к помощи губки и мыла. Быть может, вы даже не знаете, как это делается? Идемте же, я вас научу. — И моя благодетельница довольно проворно впихнула меня в крохотную
Остаток дня прошел в таких же мелких заботах, о коих рассказывать совсем неинтересно. Но на другой день усилиями мадам и служанок меня преобразили с головы до пят во исполнение данного мне обещания. Итак, теперь я была одета в бесподобное платье из розовой тафты, с бесчисленными оборками и воланами, с нижней юбкой из тончайшего бледно-розового муслина, а в придачу ко всей этой невиданной роскоши у меня на поясе висели часы! Настоящие изящные часики, которые по незнанию я тогда приняла за золотые (но на самом-то деле они были сделаны из так называемого томпака, то есть из сплава меди, цинка и серебра с небольшим добавлением золота; из томпака тогда делали фальшивые драгоценности). Я находила себя просто обворожительной в этом новом наряде, столь сильно изменившем мой облик. Я впервые ощутила приятное покалывание удовлетворенного тщеславия при виде устремленных на меня завистливых взглядов моих товарок и смотрела на свое отражение в зеркале со смешанным чувством гордости, самодовольства, самолюбования и восхищения.
Надо отдать должное мадам Флоранс: среди всех так называемых настоятельниц монастырей Венеры, то есть содержательниц борделей, она была ревностной и преданной, даже фанатичной поклонницей идеи порядка, определенной благопристойности и предусмотрительности. Да, она пеклась о самых вроде бы незначительных пустяках, обращала внимание на каждую мелочь, умела предвидеть любую случайность и обеспечить клиентов всем необходимым в любой час дня и ночи. Кроме тех пансионерок, что проживали в ее доме и всегда были на месте, чтобы никто из высокопоставленных и богатых посетителей не застал мадам врасплох и не ушел бы неудовлетворенным, она содержала в городе «резервные части», как она, посмеиваясь, говорила, для особых случаев и для замены девиц, по той или иной причине временно «пришедших в негодность». Но это еще не все: у мадам Флоранс в доме был целый склад прекрасных платьев на любой рост, размер и вкус, каковые она предоставляла на время бедным новообращенным жрицам богини любви вроде меня, что приносило ей немалый доход, так как за платье следовало вносить отдельную плату.
Опасаясь, как бы я не потеряла прелести своей свежести и наивности, мадам Флоранс в тот же вечер послала предупредить кое-кого из своих самых лучших клиентов, самых щедрых и часто посещавших ее заведение, о том, что она нашла настоящее сокровище. В результате столь мудрой предусмотрительности мне не пришлось долго скучать в томительном ожидании гостя, желающего вкусить прелестей невинной девицы. Господин, коего мадам именовала президентом де N, оказался гораздо более расторопным, чем все остальные, и гораздо более пунктуальным, как потом выяснилось, чем он выказывал себя на заседаниях суда, куда ему надлежало являться по долгу службы. Итак, сей господин прибыл к нам с визитом как раз тогда, когда я только-только завершила свой туалет. Лакей доложил о дорогом госте, и тотчас же в залу поспешно вступил весьма среднего росточка человечек, одетый в черное, с видимым усилием передвигавшийся на слабых, худосочных ножках, прямой как палка, державшийся крайне скованно, словно на нем был корсет. На голове гостя красовался огромнейший парик, завитый крупными буклями и столь обильно напудренный, что излишки пудры осыпались его владельцу на плечи и грудь. Вдобавок он благоухал амброй и мускусом так, что любой, даже очень большой любитель пряных ароматов и сильных духов мог бы упасть в обморок.
— Ах, Флоранс, на сей раз ты превзошла самое себя! — воскликнул он, окидывая меня жадным взором с головы до пят. — Да, вот что воистину можно назвать прекрасным, очаровательным, божественным! Нет, и в самом деле, ты просто превзошла все свои прежние достижения! Я говорю абсолютно серьезно, честно и откровенно, ибо мадемуазель просто восхитительна! Она во сто раз краше того портрета, что ты изволила мне нарисовать в твоем послании! Клянусь честью, это ангел! Настоящий ангел! Я говорю тебе правду-истину и даю тебе в том слово судьи. Нет, я просто очарован, околдован, я схожу с ума! Нет, ты только посмотри, какие глазки! Я должен немедленно их поцеловать, ибо долее я не могу сдерживаться!
Мадам Флоранс, рассудив, какой оборот принимают дела, сочла, что присутствие третьего лица становится абсолютно излишним, потихоньку удалилась, оставив нас одних.
Господин президент не стал тратить времени даром и приступил к делу, однако же не теряя собственного достоинства. Он вежливо взял меня за кончики пальцев, как истинную светскую даму, и подвел к дивану, куда и уложил меня. Какое-то время он с восхищением созерцал мои прелести и нежно гладил меня во всех самых тайных местечках, а затем он заставил меня принять позу, прямо противоположную той, что я привыкла принимать во время любовных утех с Пьеро. Хоть я и была удивлена безмерно, но мадам настоятельно мне советовала быть во всем послушной воле гостя и постараться быть любезной. Я последовала ее совету и была, быть может, даже слишком любезна. Так вот, этот злодей, воспользовавшись моей наивностью, проделал со мной то, что распутники-мужчины проделывают друг с другом, хотя о таком у нас с мадам уговору не было. Увы, я утратила и мою вторую невинность. По судорогам, сводившим мое тело, и по крикам, вырывавшимся у меня против моей воли во время сего противоестественного соития, господин президент понял, что я нисколько не разделяю его восторгов и не получаю никакого удовольствия. Чтобы вознаградить мое долготерпение и заставить забыть о перенесенных мучениях, он сунул мне в руку два золотых луидора.
— Это лично вам сверх положенной платы, дитя мое, —
В тот же миг он вышел, ступая мелкими, торопливыми шажками, не сгибая коленей, почти на цыпочках, так что паркет лишь тихонько скрипнул под его черными остроносыми ботинками. То, что со мной произошло, изумило меня до такой степени, что я не знала, что и думать. В конце концов я пришла к выводу, что либо господин президент ошибся, либо таков действительно был способ браться за дело у людей его круга. Из сего следовало, что если и в самом деле такой образ действий сегодня в моде, то мне нужно попытаться к нему приспособиться, привыкнуть. Я ведь ничуть не лучше и не хуже других. Не так уж я изнежена, щепетильна и впечатлительна. Да что там говорить, в моем положении не приходится привередничать и проявлять излишнюю разборчивость. Да, разумеется, в любом деле первые шаги всегда трудны, но, однако же, не существует ничего, к чему нельзя было бы привыкнуть со временем. Ведь привыкла же я к прыжкам Пьеро, к его сопению, кряхтению, к его потному тяжелому телу, а ведь вначале сия наука давалась мне не без труда. Вот так я рассуждала про себя, когда в самый разгар этого интереснейшего внутреннего монолога в комнату вошла мадам Флоранс.
— Ну, милочка, — сказала она, с довольным видом потирая ручки, — не правда ли, господин президент — прекрасный и прелюбезнейший кавалер? Он дал вам что-нибудь за труды?
— Нет, мадам, — ответила я, смиренно потупив глазки и моля Господа о том, чтобы краска стыда за мой обман не бросилась бы мне в лицо и не выдала меня во второй раз с головой.
— Вот, держите, этот золотой луидор он поручил мне передать лично вам. Надеюсь, это будет далеко не единственный знак его внимания и его благорасположения, ибо мне показалось, что он остался очень вами доволен. Но хочу предупредить вас, дитя мое, что не стоит думать, будто все наши клиенты столь же добры и платят столь же щедро. Увы, в нашем деле, как и во всякой коммерции, бывают неплохие барыши, но порой случаются и значительные потери… что же, хорошее всегда бывает своеобразной компенсацией за дурное. Как гласит пословица, не бойся убытка, тогда придут и барыши. Раз хочешь получить прибыль, приходится брать на себя и определенные обязанности, а они не всегда приятны. В самом деле, наше ремесло было бы настоящими перуанскими копями, если бы не небольшие недоразумения, интрижки, заканчивающиеся для нас лишь ущербом, и хитрые уловки некоторых клиентов, так и норовящих заполучить все и удрать, не заплатив ни су. Но терпение, дитя мое, терпение, говорю я вам. Скоро мы получим неплохую прибыль, потому что на днях в Париж съедутся по каким-то своим делам епископы, а вместе с ними прибудет огромное количество церковников. Так вот, я смею льстить себя надеждой, что нас прямо-таки засыплют звонкими монетами. Ничуть не рискуя впасть в грех суетности, тщеславия и пустого бахвальства, могу смело утверждать, что у моего заведения — прекрасная репутация. Ах, милочка, если бы я имела столько тысяч ренты, сколько я принимала у себя почтенных прелатов и аббатов, то я сейчас занимала бы очень видное положение в обществе и была бы одета как королева, ела бы и пила на золоте! Но не будем гневить Бога, надо признать, что мне, в общем-то, не стоит жаловаться на судьбу. Хвала Господу, у меня есть средства, чтобы поддерживать свое бренное существование, и я вполне уже могла бы отойти от дел, но тот, кто печется лишь о собственном благе, не угоден Господу. Прежде всего в жизни надо иметь какое-то дело, достойное занятие. Недаром же говорят, что праздность — мать всех пороков. Если бы каждый и всякий был занят чем-нибудь полезным для общества, никому бы и в голову не пришло причинять ближнему зло.
В то время, когда мадам Флоранс поучала меня, декларируя с подходящим ханжески-серьезным выражением лица все эти скучные нравоучения, я зевала не переставая. Наконец она заметила, что я откровенно клюю носом, и велела мне отправляться в мою комнату и прежде всего совершить церемонию с биде. Я не могу удержаться и не сделать краткого отступления от моего повествования, дабы сказать здесь, что так называемые честные и добропорядочные женщины нам, дамам полусвета, а если говорить проще, продажным девицам и шлюхам, обязаны очень и очень многим. Они не только обязаны нам наличием столь удобного предмета, как биде, но и изобретением огромного, прямо-таки невероятного количества всяческих очаровательных маленьких хитростей, делающих жизнь более приятной. Они обязаны нам также существованием и постоянным совершенствованием искусства увеличения женских чар и прелестей, дарованных каждой представительнице женского пола при рождении самой природой, искусства выставления напоказ и подчеркивания всех достоинств и искусства сокрытия всех недостатков. Ведь это именно мы научили их украшать себя драгоценными камнями, перьями редких птиц и цветами. Мы научили их постоянно преумножать свои чары в глазах мужчин, появляясь перед ними всякий раз в новом обличье, мы научили их уверенной, свободной и легкой поступи, искусству вести приятную беседу, умению преподнести себя в выгодном свете, держать осанку и в любой ситуации не забывать про хорошие манеры. Мы, дамы полусвета, во всем являемся для них примером, и потому они уделяют нам столько внимания и столь пристально за нами наблюдают. Ведь именно от нас они получают новинки моды и все эти безделицы, коими они бывают так очарованы. Короче говоря, нас можно сколь угодно долго чернить, хулить и поносить, но нельзя не признавать очевидного: добропорядочные женщины приятны и милы только потому, что они научились подражать нам. Они привлекают к себе внимание только тогда, когда их добродетель приобретает некий запашок греховности и когда в их поведении и манерах начинает проявляться нечто от поведения и манер шлюхи. И да послужит это мое отступление вящей славе нашей, да послужит оно тому, что нам воздадут должное по справедливости, и да заставит оно общество принести нам извинения за столь часто наносимые оскорбления! Однако же вернемся к нашему повествованию.