Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы
Шрифт:
— Мадам, — учтиво поклонившись и обращаясь ко мне так, как обычно обращались к актрисам Оперы вне зависимости от их семейного положения (во избежание экивоков) все посвященные, заговорил ювелир, — именно данное обстоятельство и заставило меня взять на себя смелость нарушить ваш покой в столь ранний час Находясь по делам поблизости от вашего дома, я решил, что вы не рассердитесь на меня, если я явлюсь незваным для того, чтобы показать вам одну прелюбопытную вещицу. Речь идет о крестике, что заказала мне одна очень набожная особа, супруга ростовщика с Вандомской площади. Могу сказать без хвастовства, что уже давно в Париже не делали столь изящных вещиц!
— В самом деле, господин де Лафрене, вы так любезны! Да, вы очень галантны, вы не забываете своих верных друзей. Я так вам признательна за сей знак внимания с вашей стороны. Ну что же, давайте посмотрим, коли уж вы так предупредительны… Ах, нет, господин барон, вы только посмотрите! Какая прелесть! Какая красота! Какая тонкая работа! Нет, вы оцените изящество оправы! А камни, камни каковы! Они
— Восемь тысяч франков, мадам, и это последняя цена, — низко кланяясь проговорил после непродолжительного молчания (словно он размышлял) Лафрене.
— Ах, если бы я была при деньгах, я бы не позволила вам унести это чудо из моего дома! — вздохнула я.
— Вам известно, мадам, что я всегда к вашим услугам. И стоит вам только слово промолвить…
— Ах, нет, не в моих правилах брать что-либо в кредит…
Барон, как я и предвидела, пришел в неописуемый восторг от столь неожиданно представившейся возможности выказать свое великодушие и угодить мне, он ухватился за крестик, как утопающий хватается за соломинку, тотчас же выложил за него 60 луидоров звонкой монетой и вручил ювелиру расписку на остальную сумму со сроком погашения на следующий день. Сначала я для приличия поломалась и даже сделала вид, что разгневана, короче говоря, повела себя как честная и порядочная и, что самое главное, абсолютно бескорыстная девица, движимая самыми благородными чувствами.
— Ах, дорогой барон, говорю вам по совести, чистосердечно и прямодушно, вы поступаете неразумно! Вы переходите все границы великодушия! Поверьте, так не годится! Говорю вам чистую правду, своим поступком вы не доставили мне никакого удовольствия, более того, вы меня огорчили! Да, я признаю, что не возбраняется принимать пустячные безделушки от персоны, к коей питаешь уважение и приязнь… Но это… нет, это уж слишком! Я не смогу решиться принять от вас такой дар…
Пока я произносила сии речи, мой простофиля взял да и надел мне крестик на шею. Тогда я удалилась в свою комнату якобы для того, чтобы посмотреть, идет ли мне украшение. Барон, хоть и простак простаком, а своего не упустил и тотчас же последовал за мной. Я не стала долее мучить беднягу и заставлять его изнывать от желания, а немедленно выказала ему мою признательность (ровно на восемь тысяч франков). Однако же я проявила при этом столь неподдельную нежность и страсть, что сей балбес счел, что осыпала я его милостями не за щедрый подарок, а за его высокие как внешние, так и внутренние достоинства. Короче говоря, барон уверовал, что я влюблена в него по уши. Разумеется, выводить его из сего приятного заблуждения я не собиралась…
Господин де Гр., коего я накануне предупредила о том, что имею намерение подвергнуть кошелек знатного немца небольшому кровопусканию, присоединился к нам после полудня и получил в благодарность за оказанное содействие в таком тонком деле роскошную золоченую шкатулку, как я смею предположить, далеко не пустую. Так как в Опере в тот день спектакля не давали, мы славно пообедали вместе; каждый из нас имел все основания полагать, что заключил очень выгодную сделку, а потому мы были очень веселы, и это веселье служило превосходной приправой к яствам нашего пира. Барон пребывал в особенно хорошем расположении духа, он терзал наш слух грубыми немецкими шуточками, свое же горло он столь усиленно и часто услаждал нашим добрым французским вином, что в конце концов утратил ту жалкую каплю здравого смысла, коей обладал. Он пришел в такое состояние, что слугам пришлось его, ничего не соображающего, мертвецки пьяного, нести на руках в карету, чтобы отправить в гостиницу.
После столь удачного испытания баронской щедрости я сочла, что вытяну из немца гораздо больше, если продолжу разыгрывать перед ним роль влюбленной девицы и не стану устанавливать определенную сумму содержания. Надо сказать, что мои успехи превзошли все мои ожидания: не прошло и месяца, как я получила от него кучу колец, браслетов, диадем, серег, брошей, бутоньерок и ожерелий, золотых, прекрасной работы, с великолепными бриллиантами, изумрудами, сапфирами и рубинами, да еще и целый сервиз из чистого золота! И хотя утверждение, что благодеяния, коими нас осыпают, гораздо чаще внушают нам к благодетелям не любовь, а равнодушие, в целом справедливо, еще бы немного, и я бы всерьез влюбилась в господина барона.
Велика, очень велика сила привычки, господа! Привычка заставляет нас примириться и в некотором роде даже сжиться с недостатками тех людей, с которыми мы постоянно видимся, общаемся и вообще имеем дело. Так вот, сколь ни был груб, глуп, туп и неприятен мой гамбуржец, я уже начала было находить его менее противным, чем он показался мне вначале, когда одна допущенная им ужасающая бестактность внушила мне непреодолимое отвращение к нему. Как я уже говорила, у него была привычка напиваться до неприличия, до потери сознания; и, к несчастью, именно в таком состоянии его более всего одолевали плотские желания. И вот однажды вечером, после того, как он просидел весь день за столом в весьма дурной компании,
Нет, напрасно я стала бы пытаться описать эту отвратительную сцену… Достаточно, пожалуй, только сказать, что меня саму буквально вывернуло наизнанку, я сменила всю одежду и вылила на себя чуть ли не на четыре луидора духов и ароматизированной воды, чтобы отбить ужасный запах.
Я, признаюсь, была вне себя от бешенства и мало того, что приказала немедленно вышвырнуть барона вон, но и повелела его слугам передать ему, когда он придет в себя, что я отныне и впредь запрещаю ему переступать порог моего дома. На следующий день, когда мой красавец проспался, опомнился и узнал обо всех обстоятельствах, сопровождавших его ночные похождения, он впал в самую черную меланхолию и едва совершенно не отчаялся. Он писал мне письмо за письмом и написал их великое множество, но я наотрез отказывалась их принимать. Наконец он понял, что его последняя надежда — искать помощи у господина де Гр. Правда, подобный шаг был равносилен тому, чтобы добровольно полезть прямо в пасть лисе. Хитрый старый сводник постарался извлечь из горя барона наибольшую выгоду для себя и не только не стал успокаивать его и говорить, что все его тревоги — пустые выдумки, нет, напротив, он преувеличил вину барона и сделал в глазах бедняги оплошность непростительным преступлением. Несчастный немец впал в такое отчаяние, что только заливался горькими слезами, стонал, рвал на себе свои рыжие патлы и проклинал свою неловкость. Он совершил столько безумств, что господин де Гр., в конце концов убоявшись, как бы барон не решил свести счеты с жизнью и не повесился бы, из-за чего мы понесли бы большие убытки, счел необходимым сменить тон и запел так:
— Видите ли, мой дорогой барон, вы имеете дело с самой благородной и великодушной девицей на свете, обладающей воистину золотым сердечком. И в вашем случае это — настоящая удача. Как бы ни было ужасно то оскорбление, что вы невольно ей нанесли, я все же не теряю надежды на то, что рано или поздно она примет ваши извинения и сменит гнев на милость. И у меня есть все основания так думать, ибо я знаю, что она любит вас до безумия, и в истинности этого чувства не может быть никаких сомнений, хотя она и скрывает его от вас, более того, она заковывает свое сердце в броню и заслоняется от вас, словно щитом, показной горделивостью, но, однако же, с любовью, как говорится, не шутят, и чувство прорывается сквозь любые препоны… Часто она выдает себя сама… Да вот хотя бы вчера… Ах, я ведь дал слово не говорить вам… не раскрывать ее секретов… Но мне так жаль вас, вы так страдаете… Так вот, вчера она не смогла удержаться от слез, когда я стал рассказывать ей о вашем жалком положении. Она призналась мне, что никто и никогда еще не внушал ей столь сильного и трепетного чувства, что ни к кому она не питала такой нежной страсти. Могу сказать вам более того: бедное дитя глаз не может сомкнуть с той самой минуты, как разгневалась на вас! Бедняжку преследует злой рок, сударь: в то время как она изнемогает под тяжестью горестей, коим вы один являетесь причиной, к ней в довершение всех бед заявился один висельник, какой-то ничтожный обивщик мебели, который хочет заставить ее продать обстановку только потому, что она ему якобы должна смехотворную сумму в две тысячи экю…
— Черт побери, да здравствует этот обивщик! — завопил барон, стискивая господина де Гр. в объятиях. — Дорогой друг, вы, сами о том не думая, подсказали мне способ заслужить прощение моей очаровательной возлюбленной и восстановить нашу дружбу. Я берусь уладить дело с ее долгом. Можете мне поверить, завтра же этому олуху, этому наглецу, благослови его Господь, будет уплачено сполна, или я буду не я!
— Ах, клянусь честью, вот то, что я называю проявлением блестящего разума и благородства! — в свой черед воскликнул господин де Гр. — Подобная мысль, хоть и чрезвычайно проста по сути, мне и через сто лет не пришла бы в голову! Она, конечно, вполне достойна такого высокопоставленного, знатного и благородного вельможи, как вы, и такой милой и любезной особы, о которой идет речь. Да, я целиком и полностью разделяю ваше мнение: вы не могли бы придумать более верного способа вновь завоевать ее расположение. У нее слишком деликатное и чувствительное сердце, чтобы она не прониклась до глубины души чувством признательности за столь благородный поступок. Поторопитесь только собрать требуемую сумму и приходите ко мне, я же ручаюсь за все остальное…