Феникс
Шрифт:
— В слуги к себе берете, что ли? — не понял Гали.
Батист поморщился.
— Зачем так вульгарно, мальчик? — Он швырнул сигарету в угол и уже твёрдо, без прощупывающих интонаций, спросил: — Так согласен или нет? Мне нужен ответ чёткий, а не двусмысленный. Цену себе набиваешь?
— Это что, Пашка дал мне такую хорошую характеристику? А не боитесь, что заложу?
— У меня, голуба, все шито-крыто, не подкопаешься, даже если захочешь. Под бдительным оком государства нахожусь, налоги исправно плачу. Но болтать не советую, тебе дороже будет. Итак?
Гали замялся. Подойти бы сейчас и врезать в эту длинноносую морду. Но лучше протрезвиться и от форты, и от вина, может, все это лишь мерещится.
— Фу-ты,
— Надо помозговать.
— Вот и нормальненько. Эй, Леший! — крикнул он, ударяя в колокол. Резкий звон жалобно оттолкнулся от деревянных панелей, будто желая вырваться из заточения на морской простор. Батист переключил телевизор на другую программу и дёрнулся:
— Что за чертовщина? Ещё один покойник глотку дерёт. Так что? — обернулся он к Гали, собравшемуся поскорее уйти отсюда. — Рвёшь когти? Ладно, иди кумекай. Все равно приползёшь ко мне. Эй, Леший, Капрон, где вы запропастились? — закричал он в коридор. — Проводите мальчика за калитку. Он лучше и чище вас, поэтому я сделаю все, чтобы его заполучить.
— Может, его подбросить на авто? — предложил выскочивший из кухня Леший, на ходу жуя огурец.
— Пшел, лыка не вяжешь, а на авто поглядываешь, — оттолкнул его Батист. — За баранкой будет он, и я выучу его! — и Батист похлопал Гали по спине.
Утром вставать не хотелось. Гриня вылил ему на голову чашку холодной воды, но он только выругался и, перевернувшись на бок, натянул на голову простыню. Хотя сон и исчез, подняться с постели не было сил. Ломило виски, руки и ноги налились свинцом, во рту сушь и горечь. Дождавшись, когда ребята ушли на работу, с закрытыми глазами нашарил на тумбочке чашку, выпил остатки воды и вновь откинулся на подушку.
— Гадость какая, — произнёс вслух. Вчерашний вечер в мельчайших подробностях всплыл в памяти: как переворачивал цветочные газоны, приставал к девушкам, вёл дурацкую беседу с Батистом. Даже нехорошие мысли об Айке и те всплыли. — Боже мой, — пробормотал он, — ещё немного, и этот подонок уговорил бы меня. — Веки набухли тяжёлой влагой, он шмыгнул носом и вытер лицо ладонью.
Трудолюбивый паразит… В таком городе! Возмечтал на чужом несчастье делать барыши. Давить надо эту гнусь. И Пашка туда же. Неужели не видит, что Батист толкает на преступление, обставляя его пышными словами. Усыновить захотел, мерзавец… Уж не он ли глава фортиусов?
А что, очень похоже. Откуда у этого геолога такой дворец? Барка? Два автомобиля? Ювелирное дело — для отвода глаз. Форта — вот что приносит доход. Эдакий благообразный тщедушный мужичок — пахан фортиусов… Меньше всего заботит его здоровье больных, которых он будто бы хочет сделать могучими, своротив им набекрень мозги. Так вот кому обязаны своей наглостью Пашка и те, с булавками на задницах…
Так же невыносимо стыдно было когда-то в детстве, за год до катастрофы с родителями. Ему шёл десятый, и он изо всех силёнок утверждался среди ребят нового двора, где недавно родители получили квартиру. Мальчишки испытывали силу, волю и смекалку друг друга самыми нелепыми способами. Заправляли дворовой ватагой два брата-оболтуса, четырнадцати и пятнадцати лет. Даже взрослые их побаивались — того и гляди что-нибудь натворят. То наделали переполоха, забросив в подъезд горящую фотоплёнку, то прицепили на дерево переговорное устройство и пугали прохожих дикими возгласами. А однажды объявили войну всем кошкам в округе и втянули в это дело многих даже неплохих ребят. За каждый выбитый кошачий глаз награждали конфетами, перочинными ножами и даже книжками на деньги, собранные со школьных завтраков. Гали тоже подключился к этому вандализму и неожиданно для себя с первого же выстрела выбил рогаткой синий глаз песочному сиамскому красавцу, поспорив на
Не спалось, и мозг устало переваривал то эпизоды вчерашнего дня, то далёкого прошлого. Однако скамейка жестковата, надо было пойти в халабуду сторожа — приглашал ведь. Да и луна мешает — огромная, с красноватым отливом. К ветру, что ли?
Гали встал, подошёл к Орлику, похлопал его по тёплому боку. Конь тихо заржал, сонно жмуря глаза.
Деревья и кусты, облитые небесным светом, не шелохнулись ни единым листком. Крупные низкие звезды почти растворились, заглушённые луной. Рядом негромко шуршало море, пахло цветами и водорослями.
Кому-то ещё не спится — идёт по аллее в эту сторону.
Человек поравнялся с Гали и, не поворачивая головы, прошёл мимо. Его так и хлестнуло: глаза ночного пешехода были закрыты, шёл он осторожно, будто по шаткому деревянному настилу. Что-то знакомое почудилось в его облике. Уж не тот ли парень, что двигал по столу клоуна из папье-маше? Но он же — колясочник…
Послышался шелест раздвигаемых кустов и чуть ли ни на Гали вышла девушка, увидев которую он обомлел. В ночной рубашке до колен, со слегка взъерошенными волосами, она смахивала на девочку-семиклассницу. Глаза её были закрыты, шла она так же осторожно, по лицу блуждала лёгкая улыбка. Айка!
Не до конца веря случившемуся, — неужели луна подняла Айку? — Гали двинулся следом. Сбоку белел ещё чей-то силуэт. Вспомнились рассказы о лунатиках, о том, что они способны взбираться на верхушки деревьев, ходить по карнизам и проявлять другие чудеса ловкости и смелости, прорывая барьер, поставленный цивилизацией мозгу и психике.
Боясь спугнуть девушку, Гали неслышно ступал за нею. В вертикальном положении она выглядела ещё более хрупкой, чужой, незнакомой. Он шёл за нею шаг в шаг на расстоянии двух-трех метров, готовый в любую минуту поддержать её, если вдруг споткнётся. На миг Айка остановилась, повела головой, будто прислушиваясь к чему-то, и он замер. Затем вновь пошла, заряженная лунными лучами. То, что она шагала без чьей-либо помощи, пусть и не очень уверенно, было замечательнее всех чудес, на какие только способны сомнамбулы, и по спине Гали поползли мурашки.
У спортплощадки Айка остановилась, наклонилась, что-то выискивая на земле. В руках её оказался забытый детьми сотрудников баскетбольный мяч. Она встала па носочки и легко забросила его в корзину. Тихо рассмеялась от удовольствия. Уже чуть быстрее подняла мяч и вновь забросила в корзину. То, чего она была лишена в обычной жизни, без чего прошло её детство, сейчас, вероятно, доставляло ей наслаждение. Вот она села на качели и несколько минут взлетала на них, откинув в забытьи голову с вихрящимися волосами. Потом сорвала с куста веточку, начертила на земле классики и стала прыгать на одной ноге, гоняя из клетки в клетку плоский камешек.