Феномен заурядной старушки
Шрифт:
А когда она потеряла квартиру в Санкт-Петербурге, чтобы не сойти с ума, она стала писать, и за десять лет написала очень много чего. А чуть позже она открыла для себя необыкновенного музыканта и сразу поняла, что он гениален. Природа Валерию щедро наградила во всех смыслах – она обладала не только абсолютным слухом и абсолютной грамотностью, но еще и абсолютным чутьем на всё гениальное. Это стало понятным по многим случаям – например, однажды она что-то готовила на кухне и услышала чУдные звуки скрипки. Она зашла в комнату – по телевизору играл какой-то седенький старичок. Но этот старичок заставил её забыть обо всём (хорошо, что ничего не сгорело на плите!). А потом выяснилось, что показывали одного из величайших скрипачей – Исаака Стерна…
Валерия не помнила, когда она в первый раз услышала Гения. Но вот уже много лет она слушала его чуть не каждый день, и ей это совершенно не надоедало. И каждый раз она чувствовала его игру так же остро, как в первый раз, когда он её просто ошеломил. Она ставила его наравне с Моцартом и Паганини. И ей очень захотелось написать о нём книгу. Ей показалось, что он не нуждается в общении с людьми – в так называемой «обратной связи», ему, видимо, было достаточно, когда на его концертах публика, огромный зал, превращается буквально в одного человека. Поэтому она не нашла его электронного адреса, но вот как-то наткнулась в мессенджере на его сына и написала ему, что хотела бы хоть раз в жизни пообщаться по интернету с Гением, что позволило бы узнать,
Кстати, Валерия почему-то не выносила музыки Вагнера, хоть в ней не было ни капли еврейской крови. И она не понимала, почему её так любит маэстро. Нет, понятно, что он прав, что музыка выше всяких там политических распрей и не должна в них участвовать. Помнится, ещё Оскар Уайльд в какой-то из своих пьес просто уничтожил этого товарисча, сказав устами какой-то леди, что под его музыку так приятно болтать – ведь она такая громкая…
Впрочем, Валерии было многое в этой жизни непонятно. Например, она никогда не могла понять, почему в стране Бетховена возник фашизм. И когда она видела на экране эти сумасшедшие толпы беснующихся людей, жаждущих выразить свою дикую любовь к фюреру, поневоле думала о том, что не обошлось здесь без вмешательства какой-то мощной потусторонней силы, какого-то опыта с психотропным воздействием на массы. Это было так же непонятно и загадочно, как и пришествие на Землю гения. Но ей хотелось бесконечно продолжать свои домыслы относительно его личности, ведь он её интересовал как никто другой. Ей показалось, что одной из главных его больших работ было исполнение всех сонат Бетховена. В полном объеме он их играл дважды – еще довольно молодой, у Валерии имелась красивая студийная запись в каком-то старинном замке, и второй раз – когда он дал несколько концертов в берлинской Штаатсопер, где ему было уже за 60. Ей больше нравилось второе, «живое» исполнение, где зал слушает его, затаив дыхание, как один человек. Валерия побывала за свою жизнь на очень многих концертах, но такой публики никогда не видела. А ведь он родился в 1942 году, слава Богу, не в Германии, а в Аргентине. И ведь папы и мамы этих немцев, которые пришли на концерт, вполне могли сделать так, что никакого гения на свете бы не существовало – чисто физически, ведь он еврей, а они уничтожили несколько миллионов евреев. Вот ведь парадокс! Практически те же самые люди, ну, может быть, просто поколение next. Валерии почему-то казалось, что Гений обладает какой-то беспредельной терпимостью. Вроде бы ему вообще ничего не было важно, что имеет значение для большинства. Первая запись сделана, видимо, после 1987 года, судя по толстому обручальному кольцу на левой руке. Он уже вдовец. У его первой жены случилась в жизни страшная трагедия. Она тоже была замечательным музыкантом – виолончелисткой от Бога, но этот последний совершил прямо-таки преступление: у неё, совсем ещё не старой, начался рассеянный склероз, а эта болезнь неизлечима, а главное, человек перестает владеть своим телом и не может даже пальцем пошевелить. Вот каково это большому музыканту? На Стивена Хокинга тоже смотреть было страшно, но он хотя бы не музыкант и вообще как-то сумел приспособиться, занимался тем, что его интересовало – всякими философскими измышлениями о Космосе, Вселенной и человечестве, да и прожил он очень долго – столько не всякий здоровый проживет. Жены Гения уже нет. А он играет как ни в чём не бывало, играет как всегда гениально. Её смерть не выбила его из колеи. Благополучно женился второй раз на незначительной пианистке, нарожал детей. И опять же – такое впечатление, что ему было всё равно, на ком жениться, просто она первая подвернулась, подсуетилась. И ей тоже, наверное, было не слишком понятно, что за личность её муж – она уже была замужем за большим скрипачом, но что-то не срослось. Смазливенькая мордашка в молодости. И играет она просто кошмарно, откровенная бездарь. Могла бы не демонстрировать свою игру на публике. Но Бог с ней – главное, что она ничем не повредила творчеству нашего Гения. Причём то, что он станет абсолютным и безусловным Гением, в его молодости было далеко ещё не ясно. Правда, существует это бесподобное исполнение шубертовского квинтета «Forellen», где все они молодые и беззаботные. И очень-очень талантливые. Один из них станет впоследствии знаменитым дирижером, другой – знаменитым скрипачом (он тоже физически был ущербным – ходил на костылях после перенесенного в детстве полиомиелита).
Валерия почти не воспринимала Гения молодого. Балдела только от старого, смешно… Кроме великого таланта, он ничем не выделяется из человеческого общества, никакими экстравагантными привычками или извращениями, как, например, тот же Рихтер или Герберт фон Караян, они оба были гомосексуалистами. А ученик Караяна болгарин Эмил Чакыров стал бы величайшим дирижером, если бы не умер молодым от СПИДа – увы, тоже был пидором (учитель, что ли, развратил?). В молодости Валерия его слушала в Большом зале Ленинградской филармонии, исполнялась Третья симфония Бетховена, которая потом по крайней мере месяц звучала у неё в голове…
Гомосексуалисты это вообще «зона риска» – как тут не вспомнить Рудольфа Нуриева? Валерия терпеть не могла балет, но когда смотрела записи, где он танцует, понимала – Гений. Наверное, всё-таки, не любой гений абсолютно нормален во всём, если вспомнить того же Нуриева. Но у кумира Валерии человеческие качества явно были в пределах нормы. Чувствуется, не было в его жизни бешеных страстей или каких-то больших проблем. Она текла вполне гладко. Поэтому быть его биографом – задача неблагодарная, не за что зацепиться…
Тот же Караян в молодости очень хотел вступить в нацистскую партию. (Конечно, не суть важно, вступил или нет). Видимо, считал, что это будет дополнительный бонус для его карьеры. А сколько наших крупных музыкантов состояли в КПСС! Но, например, Евгений Мравинский послал всю эту шушеру куда подальше и всё равно остался на своём месте – много десятков лет он руководил Ленинградским симфоническим. Про Чайковского вообще писать любо-дорого – во всех книгах только и мусолится его нетрадиционная сексуальная направленность. Паганини не пропускал ни одной молоденькой девчонки. Шуберт умер от сифилиса в 28 лет. А наш Гений даже бабником не был (с такой стервой не забалуешь!). И по всем его высказываниям видно, что это даже несколько инфантильный такой человек, свято верящий, что Зло этого мира – полная ерунда, его легко уничтожить одним только взмахом дирижёрской палочки! Его послушать – сразу становится понятно, что живёт он в этаком искусственном мире, далеко-далеко от всех его гадостей. Наверное, поэтому так безупречно и безмятежно его исполнение любого композитора, хоть среди них явно не было ни одного счастливого…
Увы, солидного и толстого исследования о самом главном человеке в её жизни так и не получилось. Её образ жизни этому совершенно не способствовал… Её существование на чужбине в этот последний год было просто невыносимым. Вот и сейчас – дышать было абсолютно нечем. Воздух из газообразного превратился в нечто плотное, сгустился в какую-то жаркую вязкую субстанцию. Стены квартиры были буквально горячими, только что не плавились. А ночью ещё приходилось обильно прыскать отравой от многочисленных африканских насекомых. Впрочем, на мух это давно уже не действовало – приспособились, проклятые. Валерия воспринимала теперешнее существование как командировку, например, на Марс. И было неизвестно, сколько придётся тут пробыть – возвращаться-то было некуда… Как уже упоминалось, больше года назад она убежала от сорокаградусного мороза и вообще от всей своей безысходности, которая преследовала её давным-давно. Жадный девяностолетний старикашка, сдавший ей страшненькую грязную однокомнатную квартиру, в итоге всё равно выгнал бы её, и к гадалке не ходи. Это был всего лишь вопрос времени. Ну а тут было ненамного лучше. За свою жизнь она накупалась и наплавалась в разных морях, этим её было не удивить. И конечно, это море тоже не приводило её в такой уж бешеный восторг. Да, оно было бесподобным – теплое, прозрачное, зеленое… Но она привыкла делить свои радости с кем-то. А одной ей было как-то наплевать. И ходила она на пляж совсем редко – дай Бог, раз в неделю. Бесцеремонные курящие бабы её раздражали. А курили почти все. Раньше такого массового увлечения отравой не было, а сейчас просто даже смотреть было страшно. А дома она почти всё время лежала в обнимку с ноутбуком. От постоянного лежания в такой позе сильно болели затылок и шея. Ноутбук приносил мало радости. Ей вдруг стало многое неинтересно. Конечно, своим образом жизни она сильно отличалась от остальных. Так было всегда. Никогда она не гонялась ни за деньгами, ни за вещами. Ей было понятно, что жить надо не накапливая все эти по большому счёту ничего не стоящие ложные ценности, а делая как можно больше добра. Но если вдуматься… кому делать это добро? Животным? Людям? Где и как? Раньше это получалось, правда, не в таких уж огромных масштабах, так, по мелочи. А сейчас она много лет уже была почти что прикована к постели, хорошо хоть мало-мальски себя обслуживала сама, пусть и надо ей было совсем немного. Но всё равно – каждый день надо что-то есть, да и много разных других потребностей у любого человека, пока он жив. Она была никому не нужна, даже собственной дочери. Но и ей никто не был нужен. Жизнь почти прошла, и неудивительно, что она растеряла всех своих близких. Приближался финал. А ведь многие её друзья уже умерли, и в гораздо более молодом возрасте. А те, кто оставался ещё на этом свете, жили своими интересами и давно забыли про её существование. Вот такая грустная картинка вырисовывалась…
Было даже странно, что, несмотря на всё это, она сохранила свою душу и все свои разнообразные эмоции в полном объёме. Ей хотелось любить. Ну а о том, чтобы быть любимой, она даже и не мечтала – понимала, что это невозможно. Но если бы вдруг встретила того, кого могла бы полюбить – отдалась бы этому чувству без остатка и со страстью всех своих нерастраченных фантазий и грёз. Что-что, а помечтать она любила. Только и знала, что мечтала всю жизнь. Мечтала, а не жила. А мечты приводят к пустоте. Вот она и оказалась в полном вакууме. Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга…
Но если бы начать жить сначала, она жила бы точно так же! В её жизни не было компромиссов. Молодость пришлась на гнусную эпоху лжи и лицемерия, причём лгали все, от мала до велика. Таких, как она, были единицы, и все они плохо кончали – в тюрьмах и психушках. Ей почему-то удалось этого избежать – опять же, непонятно, что за мощные силы её хранили. И при этом она не очень-то и старалась не высовываться, не пряталась и говорила всё, что думает. От неё, конечно, шарахались, как от прокажённой, и один раз она даже попала в крупную переделку, но всё обошлось. Дочку она родила довольно поздно – когда ей стукнул почти тридцатник. И тут уже вступил в свои права материнский инстинкт – она, что называется, заткнулась. Где-то ведь можно и промолчать – от этого ничего не изменится. А мир всё равно не переделать к лучшему, как бы ты ни старался и не лез из кожи вон. И сейчас, когда она вспоминала всю свою жизнь, она пришла к выводу, что самое лучшее в ней было – детство. И неважно, что жили они в жутком бараке на берегу реки. В комнате, считавшейся спальней, их было набито, как сельдей в бочке: бабушка, две её дочери и она, маленькая Лерочка. Прабабушка спала у них отдельно, в маленькой комнатке. Между ними находилась столовая с двумя печками. Ещё там стояла большая бочка с водой – её в детстве, снабдив двумя настоящими взрослыми вёдрами с коромыслом, посылали на колонку, которая была не так уж и близко, на соседней улице. Вообще, никто её не баловал. Заставляли мыть пол и выносить в уборную прабабушкин горшок с какашками. Запахи она тогда уже плохо переносила и отлынивала, как только могла. А любимым занятием было чтение. Книг было сколько угодно. А вскоре она стала ещё и писать, конечно, не повести и рассказы. Она это называла – дневник. И писала его всю жизнь, и только недавно, к старости, перестала. К сожалению, почти всё уничтожалось… А однажды написала даже пьесу к какому-то вечеру в школе, которую потом ставили в других школах, так что в ней погиб ещё и сценарист!
И почему в детстве было так хорошо? Наверное, потому, что не надо было думать о таких скучных вещах, как кусок хлеба, а можно было без остатка отдаваться своим фантазиям. От неё требовалось только одно – хорошо учиться, как, впрочем, и от всякого другого ребёнка. Ну, это было совсем нетрудно, она безо всякого напряга окончила сразу две школы – ещё и музыкальную. А вот потом корабль её жизни дал сильный крен – и всё потому, что она не умела лгать и лицемерить. То есть, конечно, она могла бы это делать и даже понимала, что в той ситуации это было бы правильнее – далеко не дура была. Но это её унижало. А быть униженной она не любила, ведь даже самый распоследний человек имеет право на самоуважение. Так что неправильно говорить – «не умела», а надо – «не хотела». Но, как уже было сказано, всё обошлось, и дальше началось совсем уж невероятное. Из своего небольшого сибирского городка она попала в большой город. И не просто так попала, а прямо в дом к человеку, которых на этой Земле почти не бывает, можно сказать, Личности уникальной. Правда, по молодости она не смогла в полном объёме оценить эту Личность. К сожалению. Вот если бы встретить её сейчас… Но жизнь очень несправедливо устроена – она даёт нам какие-то важные встречи либо рано, либо слишком поздно. А в большинстве случаев – вообще ничего не даёт. А сами мы задним умом бываем крепки и часто не понимаем, что мы упустили. Но всё-таки что-то и осталось в душе и уме… Личность была настолько незаурядная, что встреча с ней не могла пройти совсем уж бесследно. И впоследствии все, кто встретится ей на пути, будут оцениваться только по сравнению с этой удивительной женщиной, и почти никто не будет ей равен…