Ферма
Шрифт:
Принцесса-тролль много лет прожила в лесу, ухаживая за ним, и подружилась с птицами, волками и медведями. Тем временем королевство ее отца приходило в упадок. Неудачные поиски сбежавшей дочери свели короля с ума. В конце концов замок его обрушился, казна опустела, и безумный старый король растерял последних слуг и подданных, которыми правил. Тогда он отправился в лес, чтобы самому отыскать непокорную дочь. Долгие месяцы он бродил по болотам, питаясь корой деревьев, пока однажды не лишился чувств, оказавшись на грани смерти.
Весть о близкой кончине отца принесли принцессе-троллю птицы. Она пришла к нему, но не осмелилась приблизиться. Заметив меж деревьев желтые глаза тролля, король попросил похоронить себя, чтобы тело не склевали вороны и он снова смог обрести мир и покой. У принцессы-тролля было доброе сердце. Она вспомнила, что когда-то
Вид дочери вдохнул новые силы в умирающего короля. Он с трудом поднялся на ноги и бросился за ней в погоню. Принцесса закричала, призывая на помощь. Волки, вороны и медведи откликнулись на ее зов и разорвали старого короля. Каждый из них унес кусок его плоти в укромный уголок леса, чтобы насытиться им вволю.
Девушка с печалью в сердце попрощалась со своими лесными друзьями и вернулась в замок. В королевстве вновь воцарился порядок. Принцесса вышла замуж за прекрасного принца. На их свадебный пир пришли волки и медведи, на крыше замка собрались лесные птицы, а зачарованный лес ради праздника окрасил листья серебром и золотом.
Королевство вновь обрело величие, новая королева правила справедливо и жила еще долго и счастливо.
***
Я встал с кресла, прошел в хвост самолета и остановился у бортовой кухни. В Швеции я оставался спокойным и собранным, не давая воли своим чувствам, сосредоточившись на том, чтобы собрать как можно больше фактов и представить их матери в клинике. Но, читая эту сказку, я вдруг представил себе маму, сидящую на краешке моей кровати. Вот она находит эту сказку, на мгновение задерживается на ней, а потом перелистывает страницы, отказываясь читать их и боясь, что не сумеет скрыть своих чувств. Она страшится, что я могу задать ей какой-то вопрос или заметить печаль, которую она тщательно скрывала всю жизнь не только от нас, но и от себя самой. Мне следовало давным-давно самому прочесть эти сказки, и я вдруг спросил себя, уж не мечтала ли мать втайне об этом. Она ведь запросто могла выбросить эту книжку, но не сделала этого, оставив ее, вновь и вновь возвращаясь к ней, чтобы продемонстрировать ее важность, но при этом отказываясь пояснить, в чем именно она заключается. Я вспомнил, как мы делили друг с другом мгновения счастья, искренне веря в то, что от этого оно засверкает ярче и продлится дольше, но ведь равным образом можно разделить и печаль, которая может стать короче и быстрее утратить остроту. Что ж, теперь у меня, по крайней мере, было что предложить матери.
В аэропорту нас встретил Марк. Я заявил ему, что уволюсь со своей нынешней работы, а в будущем году постараюсь найти новую. Будь эта мысль нелепой и странной, Марк наверняка посоветовал бы мне не пороть горячку. Но он принял мои слова без возражений, а это означало, что он и сам придерживается подобного мнения. Он лишь спросил:
— И чем ты намерен заняться?
— Еще не знаю. Я должен подумать над этим.
Отец уже ждал нас в лечебнице. Он обнял Мию, и я заметил на его лице отчаяние, которое ощущалось и во всем теле: он исхудал и был напряжен, как струна. Хотя он хотел немедленно отвести нас к матери, я предложил сначала пообедать вместе. Мне никого не хотелось подгонять. Кроме того, у меня был еще один — последний — вопрос к Мие.
Неподалеку от лечебницы мы наткнулись на небольшое старомодное кафе. Помимо заказа, нам подали ломтики мягкого белого хлеба, уже намазанные маслом, и чай в стальных чайничках, заваренный так крепко, что Андерс даже рассмеялся, когда его разливали по чашкам. Если не считать этого приступа веселья, несколько разрядившего гнетущую атмосферу, за столом, в основном, молчали. Я, например, никак не мог отделаться от мысли о том, что опасность сыграла свою зловещую роль в материнской концепции развития событий. И дело было не только в том, что она чувствовала себя несчастной. Она решила, что молодой девушке грозит опасность, исходящая от невидимого пока злодея. Нарушив молчание, я вновь поинтересовался у Мии, не угрожал ли ей кто-нибудь? Она отрицательно покачала головой, но мне показалось, что она что-то недоговаривает. Я заподозрил, что причина заключается в том, что она ничего не сказала об этом Андерсу.
Решив,
— Вам никто не угрожал?
На этот раз Миа кивнула, и Андерс в недоумении уставился на нее — для него это тоже стало новостью. Я спросил:
— Что случилось?
— Мэр оказался настоящей сволочью. Это знали все. Он отпускал замечания о моем теле, ногах, груди. Заходя в туалет, он оставлял дверь открытой, надеясь, что я буду проходить мимо. Я рассказала об этом Хокану. Рассказала Эльзе. Та согласилась, что мэр — грязный старик. Но он всегда поддерживал Хокана и был готов сделать все, о чем тот его попросит. Поэтому Хокан просто заявил, что в присутствии мэра я не должна одеваться столь вызывающе.
Я вспомнил, как мать описывала свою первую встречу с Мией, и сказал:
— На пикнике, в мае, вы разделись перед гостями и пошли купаться.
— Это был мой ответ Хокану, что я буду одеваться так, как сочту нужным, и не стану закутываться с головы до ног только потому, что мэр оказал отвратительным ублюдком, или потому, что так пожелал сам Хокан. Намек был более чем прозрачный, вы не находите? Но мэр оказался слишком туп, чтобы уразуметь его. Он решил, что я флиртую с ним. Однажды летом я читала, сидя за столом. Было уже поздно, и, подняв голову, я вдруг увидела, что в дверях стоит мэр. Хокан пригласил нескольких своих друзей сыграть в карты, но потом ему пришлось отвозить одного из них домой, потому что тот слишком много выпил. Сам Хокан никогда не бывает пьян. Никогда. Зато неизменно подбивает других выпить как можно больше. Эльза тоже куда-то уехала, и вышло так, что мы с мэром остались в доме одни. Раньше я никогда не боялась этого человека, он казался мне жалкой и ничтожной личностью, но в тот вечер мне стало страшно. Он этак небрежно привалился к притолоке. Выдавив улыбку, я сказала мэру, что сейчас приготовлю ему кофе. Я не была уверена в том, что он выпустит меня из комнаты, поскольку он не посторонился, чтобы дать мне пройти, и тогда я взяла его за руку, делая вид, что заигрываю с ним, и потянула за собой. Я знала, что в глубине души он полагает, будто я хочу его, и только тогда, когда я покажу, что это не так, он может стать опасным. Я предложила выпить вдвоем, но не кофе, а чего-нибудь покрепче, и он с радостью согласился. Но как только он шагнул на лестницу, я повернулась и побежала. Дверь в мою комнату не запиралась, зато дверь в ванную была снабжена замком. Я с грохотом захлопнула ее и закрылась, крикнув, что плохо себя чувствую и должна принять ванну, а он может угоститься кофе или чем там ему будет угодно. Мэр ничего не ответил, но я слышала, как шаги приблизились и стихли на лестничной площадке. Я испугалась, что он может выбить дверь, она была хлипкой и ненадежной, а замок, в сущности, представлял собой обычную задвижку. Я увидела, как повернулась ручка, затем мэр навалился на дверь. Я застыла, зажав в ладони ножницы из маникюрного набора. Он простоял под дверью, должно быть, не меньше пяти минут, потом ушел. Но я не стала выходить из ванной и оставалась там до тех пор, пока не вернулся Хокан.
Мэр шел четвертым в том списке подозреваемых, который составила мать.
Андерс взял Мию за руку и мягко поинтересовался:
— Почему ты мне ничего не сказала об этом?
— Потому что ты бы попытался убить его.
Я попросил:
— Миа, ты не могла бы начать с этого, когда будешь разговаривать с моей мамой?
Чтобы попасть в палату матери, нужно было пройти через две стальные двери, и грозный металлический лязг отпирающихся и запирающихся замков лишь подтверждал всю тяжесть ее состояния. Отец уговорил врачей отложить применение капельницы до моего возвращения. Мы решили, что будет лучше, если Миа войдет одна, потому что не хотели вызвать у матери ощущение того, что она оказалась загнанной в угол. Подобное положение дел вполне устроило девушку. Она вообще продемонстрировала незаурядную силу духа; на нее не произвели ни малейшего впечатления ни строгие условия содержания, ни пациенты, с отрешенным видом бродящие по коридорам. Она оказалась замечательной молодой женщиной. Андерс поцеловал Мию, и сестра-сиделка проводила ее в гостевую комнату.