Фея мёртвого города
Шрифт:
– А ты не считаешь, что мне положено знать, зачем я рисковала? И вероятно, рискую до сих пор?
– Я уперла руки в бока, хотя, наверняка, не стала смотреться более грозной.
– Что это за дрянь, за которую меня хотели убить?
– Тебе, правда, лучше не знать.
– Марк пожал плечами и вышел, оставив меня одну.
Я повалилась на кровать, чувствуя, как из тела медленно уходит напряжение. Слишком длинный день, слишком много событий, слишком много эмоций. Сегодня мне точно не удастся уснуть, сколько бы снотворного не попало в мою кровь. Сон казался чем-то недостижимым и запретным, слишком высока была вероятность,
Из окна все еще дул морозный ветер, шевеля стопку бумаг на столе, и безудержно кружа по комнате. Я приподнялась на кровати, вглядываясь в безмятежную гладь. Беспокойное чувство дежа вю кольнуло сердца, заставив меня перевести взгляд вдаль, на сопку, где находилась больница. Не так давно этот приглушенный свет стал символом надежды, дав силы подняться с колен и идти вперед. Я так долго пыталась вернуть свою жизнь в норму, и вновь оказалась у развалин. Отчаяние навалилось сошедшей с гор лавиной, став всем на этом свете. Мне нужно было избавиться от чужой энергии, сбросить ее как ненужный балласт, уничтожить каждую мелочь, напоминающую о погибшем мужчине. Но я знала, что все не так просто, частичка все равно останется внутри, и не исчезнет никогда. Его воспоминания. Они начнут преследовать меня, притворяясь моими собственными, не давая покоя, расшатывая нервы, посылая кошмары.
Я была обречена.
– Ложись спать, - крикнул мне Марк из соседней комнаты, а затем донесся скрип кровати - он уж улегся, наверняка даже не начиная собирать свои вещи в ответ на мою угрозу.
Я еще повозилась, медленно передвигаясь между кухней и ванной, и пытаясь снять напряжение, но легче не стало. Казалось, тело наоборот разогрелось, а мышцы напряглись, готовые к действиям. Не помогли ни ромашковый чай, ни горячий душ. Вернувшись в комнату, я посмотрела на часы - за полночь - так много часов до рассвета, и мне придется занять чем-то каждый из них.
Утро стало спасением, как только первые золотистые, но еще холодные лучи стали пробиваться на горизонте, окрашивая небо сначала в серые, затем в оранжевые тона, моим мучениям пришел конец. Я отложила в сторону книгу, которую никак не находила времени дочитать, и выключила компьютер, по которому загружалась очередная серия 'Страх, как он есть' - на сегодня хватит ужасов. На сборы ушло не более получаса, и можно было идти, мне не хотелось оставаться в этих стенах еще хоть на минуту.
Стараясь не шуметь, я прошла в коридор, заметив, что на этот раз Марк не закрыл дверь в свою комнату, и сейчас был виден угол кровати и его обнаженное согнутое колено, не прикрытое простыней. Черт, да он чувствовал себя как дома, вот только мне все меньше казалось, что квартира вообще является моей. Услышав шорох, мужчина пошевелился, но не проснулся, лишь что-то пробормотав во сне. Как он мог быть так спокоен, когда я не находила себе места? Отсутствие совести? Бессердечность? Я надеялась, что никогда не стану похожей на него, у меня еще был шанс выплыть на берег, а не пойти ко дну.
Больница была закрыта для посещений, но мне, как старательному волонтеру, разрешили пройти внутрь, только косо посмотрев, потому что мало кто хотел работать субботним утром, тем более в таком месте. В коридорах уже вовсю кипела жизнь - некоторые шли с завтрака, другие сидели в холле, около телевизора. Я сразу отыскала взглядом Олененка, которая громко смеялась чему-то, играя с большой старинной куклой в красивом пышном бирюзовом платье с длинными рюшами. Это выглядело невероятно странно, у этой пластмассовой девочки было все, что не доставало обычному ребенку - густые светлые волосы, лежащие тугими кудрями, которые Оля потеряла уже давно, красивый наряд, когда девочка носила неприметное выстиранное платьице. Две абсолютные противоположности.
Я присела рядом, про себя отмечая, что мать малышки все еще в палате, и наверняка спит.
Девочка подняла на меня взгляд и широко улыбнулась.
– Больше не больно, - ее голос был звонким и полным детского задора.
– Доктор сказал, что, возможно, отпустит меня ненадолго погулять. Представляешь?
– Да, это здорово. Но, думаю, нам нужно закончить, чтобы тебя выписали отсюда раз и навсегда.
– Уйти из больницы?
– Она так много времени провела в этих стенах, что даже не представляла жизни вдали от врачей и бесконечного лечения.
– Совсем? Я смогу пойти в школу, играть с ребятами? Я буду жить дома?
– Да, - мои губы дрогнули в улыбке.
– У тебя будет нормальная жизнь, у тебя и твоей мамы. Ты же хочешь этого?
– Конечно. Мама обещала отвезти меня на море, как только мне станет лучше.
– Ты никогда не гуляла у моря?
– удивилась я, хотя могла догадаться, что Олененок еще совсем не видела мира, узнавая обо всем из книг и порой из телепрограмм, когда ей разрешали их смотреть.
– Мама говорит, что я была у нее в животике, когда мы последний раз купались, но я не помню волн. Говорят это очень красиво, и море шумит, громко и волшебно.
– На лице девочке появилось такое мечтательное выражение, что сердце закололо.
– Тогда пойдем.
– Я протянула руку, помогая ей подняться на ноги. Ее ладонь казалось такой маленькой и невесомой, словно перышко.
Никто не обратил на нас внимания, в этом месте уделяли мало внимания происходящему, словно их это уже не волновало. Здесь были совершенно другие правила, мир, существовавший внутри нашей вселенной - похожий, но совершенно другой. Даже время в этих стенах текло совершенно иначе, так, что секунды, превращались в целые часы. Люди, как сонные мухи, двигались по коридору, каждый раз отводя глаза, словно боясь увидеть в нас что-то, способное нарушить их невозмутимое спокойствие.
Мы зашли в уборную, хмурая женщина вымыла руки и выскользнула в коридор, оставив нас наедине. Я заперла дверь на щеколду, убедившись, что нам никто не помешает, и повернулась к девочке, которая, облокотившись на сероватую раковину и поднявшись на цыпочки, разглядывала себя в зеркале, корча смешные рожицы. Этот ярко-розовый платок в белых сердечках ей очень шел, делая малышку еще забавней.
– На этот раз не будет так больно.
– Я могла чувствовать, что болезнь все еще пряталась, боясь проявляться - в этот раз должно было оказаться легче, чем в прошлый. Как для меня, так и для ребенка.