Философия в будуаре

де Сад Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа

Ну, сука, а как тебе это нравится? (Она сжимает, щиплет, скручивает груди матери.) О, еби меня Дольмансе... еби, мой дружок... я умираю! (Кончая, Эжени обрушивает на груди и бока матери десять-двенадцать сильных ударов.)

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (близкая к обмороку.) - Пощадите меня, молю вас...

мне... мне плохо... я теряю сознание... (Госпожа де Сент-Анж хочет ей помочь, но Дольмансе останавливает её.)

ДОЛЬМАНСЕ.
– Погодите, оставьте её, нет ничего сладострастнее, чем любоваться женщиной в обмороке. Мы похлещем её, и это приведёт её в сознание... Эжени, ложитесь на тело вашей жертвы... я хочу убедиться в несгибаемости вашей воли. Шевалье, поебите её на теле матери, лежащей в беспамятстве, и пусть Эжени дрочит нас - Огюстэна и меня - одновременно, обеими руками. А вы, Сент-Анж, дрочите её, пока её ебут.

ШЕВАЛЬЕ.
–

Вообще говоря, Дольмансе, то, что вы заставляете нас делать - ужасно. Мы надругаемся не только над Природой и небесами, но и над святыми законами человечности.

ДОЛЬМАНСЕ.
– Ничто меня так не веселит, как тяжёлые приступы добродетели у шевалье. Но, из всего, что мы делаем, в чём, чёрт побери, он усматривает какое-либо надругательство над Природой, небесами и над человечеством? Друг мой, именно Природа наделяет распутников убеждениями, которые они претворяют в жизнь. Я уже тысячу раз говорил вам, что для идеального поддержания равновесия Природа нуждается то в пороках, то в добродетелях и внушает то одно желание, то другое, согласно своим надобностям, так что мы вовсе не делаем зла, уступая этим желаниям, какими бы они ни были. А что касается небес, мой дорогой шевалье, прошу вас, не надо их страшиться: есть единственный двигатель в этом мире, и этот двигатель - Природа. Чудеса, а вернее, физические явления этой матери человеческого рода по-разному толковались людьми и обожествлялись ими, принимая тысячи образов, один причудливее другого. Обманщики и пройдохи злоупотребляли легковерием ближних и потворствовали их нелепым грёзам. Вот что шевалье именует небесами и над чем он боится надругаться!.. Он также считает, что мы надругаемся над законами человечности, позволяя себе сегодня эти мелочи и глупости. Заруби себе на носу, мой трусливый простачок: то, что дураки называют человечностью, есть не что иное, как слабость, порождённая страхом и эгоизмом. Эта фальшивая добродетель порабощает только немощных людей, и она неведома тем, чей характер сформирован стоицизмом, храбростью и философией. За дело, шевалье, за дело и не бойся ничего. Даже если мы истолчём эту блядь в порошок, в этом не будет никакого преступления. Человеку невозможно совершить преступление. Когда Природа внушает человеку неотвратимое желание совершить злодеяние, она предусмотрительно делает для него невозможными те действия, которые могли бы помешать её работе или противоречить её воле. Будь же уверен, мой друг, что всё остальное вполне допустимо, ибо она не настолько глупа, чтобы позволить нам причинить ей неудобство или вносить беспорядок в её деятельность. Мы - слепые орудия её желаний, и если бы она пожелала уничтожить мир в огне, то единственным преступлением было бы оказывать ей сопротивление. Все преступники на земле - не что иное, как послушные исполнители её капризов... Итак, Эжени, ложитесь.

Но что я вижу?.. Она бледнеет!

ЭЖЕНИ, ложась на свою мать.
– Бледнею? Я? Господи, вовсе нет! Скоро вы увидете, что совсем наоборот! (Ложится в нужную позу. Госпожа де Мистиваль по-прежнему в обмороке. Когда шевалье спускает, группа распадается.)

ДОЛЬМАНСЕ.
– Как? Эта сука ещё не очнулась! Розги! Я говорю, принесите розги!.. Огюстэн, сбегай-ка и сорви мне в саду несколько веток терновника.

(Ожидая, он хлещет её по лицу.) Честное слово, я боюсь, что она сдохла:

ничего не помогает.

ЭЖЕНИ, (с раздражением.) - Сдохла?! Так что, выходит, я должна буду носить чёрное летом? А мне пошили такие прелестные платья!

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Ах ты, маленькое чудовище! (Она разражается смехом.)

ДОЛЬМАНСЕ, (беря терновник у вернувшегося Огюстэна.) - Посмотрим, принесёт ли результаты это последнее средство. Эжени, сосите мне хуй, пока я стараюсь вернуть вам вашу мать. А ты, Огюстэн, верни мне удары, которые я буду расточать этой даме. Я не буду возражать, шевалье, если вы будете ебать в жопу свою сестричку, причём расположитесь так, чтобы я мог целовать ваши ягодицы, пока я тут орудую.

ШЕВАЛЬЕ.
– Что ж, давайте подчинимся ему, раз нет возможности убедить этого мерзавца, что всё, что он заставляет нас делать - ужасно. (Выстраивается мизансцена. По мере того, как секут госпожу де Мистиваль, она приходит в себя.)

ДОЛЬМАНСЕ.
– Ну, видите эффективность моего лекарства? Я же говорил, что оно надёжное.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (открывая глаза.) - О Боже! Зачем вы меня вызвали из могилы? Зачем вы возвращаете меня к ужасам жизни?

ДОЛЬМАНСЕ, (продолжая её хлестать.) - Да потому, дорогая маменька, что мы ещё не обо всём поговорили. Разве вы не должны выслушать приговор? Разве он не должен быть приведён в исполнение?.. Давайте-ка расположимся вокруг нашей жертвы, пусть она стоит на коленях в центре круга и пусть она в трепете слушает то, что мы ей объявим. Госпожа де Сент-Анж, не соблаговолите ли начать. (Нижеследующие речи произносятся в то время как действующие лица продолжают свои занятия.)

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– Я приговариваю её к повешению.

ШЕВАЛЬЕ.
– Разрезать, как в Китае, на восемьдесят тысяч кусочков.

ОГЮСТЭН.
– А я бы её просто заживо сломал надвое.

ЭЖЕНИ.
– Тело моей красивенькой матушки нашпигую серными фитилями и подожгу их один за другим. (Круг размыкается.)

ДОЛЬМАНСЕ, (хладнокровно.) - Хорошо, друзья мои. Будучи вашим руководителем и наставником, я смягчу приговор. Но отличие, которое обнаружится между моим приговором и тем, что требовали вы, будет заключаться в том, что ваши приговоры напоминают злые шутки, тогда как мой будет больше похож на плутовство. Я привёл слугу, который ждёт у дома. У него восхитительный член, подобного которому не найти в Природе. Однако из него сочится болезнь, ибо его пожирает одна из наиболее ужасных форм сифилиса, где-либо виданных. Я позову его, и мы устроим совокупление - он впрыснет свой яд в два естественных канала, которые украшают эту милую и любезную даму. В результате этого, в течение всего воздействия этой жестокой болезни, блядь будет помнить, что нельзя беспокоить дочь, когда та ебётся. (Все аплодируют. Вводят слугу, Дольмансе обращается к нему.) Ляпьерр, выеби эту женщину. Она в прекрасном здравии, и это развлечение, быть может, излечит тебя. По меньшей мере, это может стать прецедентом чудесного излечения.

ЛЯПЬЕРР.
– Прямо перед всеми, сударь?

ДОЛЬМАНСЕ.
– Ты что, боишься показать нам свой хуй?

ЛЯПЬЕРР.
– Господи, конечно, нет! Он у меня очень красивый... За дело, сударыня, соблаговолите, подготовиться...

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ.
– О Боже, какое страшное проклятие!

ЭЖЕНИ.
– Это лучше, чем умереть, матушка, уж по крайней мере, я поношу летом свои красивые платьица.

ДОЛЬМАНСЕ.
– А мы тем временем повеселимся. По-моему, мы должны похлестать друг друга: госпожа Сент-Анж будет сечь Ляпьерра, чтобы он получше ёб госпожу де Мистиваль. Я буду драть госпожу де Сент-Анж, Огюстэн будет стегать меня, Эжени - Огюстэна, а её будет изо всех сил бить шевалье. (Всё так и происходит. После того, как Ляпьерр выеб госпожу де Мистиваль в пизду, его господин приказывает ебать её в жопу, и тот исполняет приказ. Когда всё закончено, Дольмансе продолжает.) Блестяще! Теперь ступай, Ляпьерр.

Подожди.

Вот держи десять луи. Да, с Божей помощью, это была такая прививка, которую Троншену во всю свою жизнь не сделать!

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ.
– А теперь мне кажется исключительно важным не позволить, чтобы яд, циркулирующий в венах мадам, вылился наружу. Поэтому Эжени должна тщательно зашить вам пизду и жопу, чтобы ядовитая жидкость осталась вся там, не испарилась и не вытекла, а скорее прокалила ваши кости.

ЭЖЕНИ.
– Замечательная идея! Быстрее, быстрее, дайте мне иголку и нитку!..

Раздвиньте ваши ляжки, матушка, я зашью вас, чтобы у меня больше не было ни братиков, ни сестричек. (Госпожа де Сент-Анж даёт ей большую иглу, в которую продета толстая красная навощённая нить. Эжени зашивает.)

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ.
– О Боже, как больно!

ДОЛЬМАНСЕ, (смеясь, как сумасшедший.) - Бог ты мой! Отличная идея! Она делает тебе честь, моя милая. Мне бы это никогда в голову не пришло.

ЭЖЕНИ, (время от времени прокалывая губы пизды, иногда втыкая иглу в её нутро, а иной раз коля иглой в живот и лобок матери.) - Не обращайте на это внимания, мамаша. Я просто проверяю остриё иглы.

ШЕВАЛЬЕ.
– Эта маленькая шлюха хочет, чтобы она истекла кровью до смерти.

ДОЛЬМАНСЕ, (заставив госпожу де Сент-Анж дрочить его, пока он следит за процедурой.) - Господи, как у меня стоит от этого выверта! Эжени, делай больше стежков, чтобы шов был крепче.

ЭЖЕНИ.
– Если понадобится, я сделаю больше двухсот... Шевалье, подрочите меня, пока я работаю.

ШЕВАЛЬЕ, (слушаясь.) - Никогда не видел такой порочной девки!

ЭЖЕНИ, (очень возбуждённая.) - Не оскорбляйте меня, шевалье, а то я вас уколю!