Философский словарь

Конт-Спонвиль Андре

Романтизм (Romantisme)

Противоположность классицизма, но со знаком «плюс» и в отношении содержательности (в отличие от барокко, которое противостоит классицизму, во всяком случае французскому, скорее со знаком «минус» и в отношении формы). Романтикам нужны правила, чтобы их ниспровергать; традиции, чтобы с ними спорить; наставники, чтобы освобождаться от их влияния; наконец, им нужен разум, чтобы его отринуть и предпочесть ему чувство. Вот почему романтизм – направление второго порядка, и чаще всего вторичное. В то же самое время романтизм выражает нечто весьма существенное для человеческой души – страдание от сознания того, что ты не Бог и твое существование конечно. Время – вот главный враг и одновременно смысл существования романтизма. Отсюда вечная ностальгия – самое романтическое из чувств, тот пепел, который видит поэт, взирая на огонь. Подлинная жизнь происходит

где-то там – а мы вынуждены жить здесь. Романтизм сам себя обрекает на двойной язык, подразумеваемые миры, идеализм и разочарование. Он весь устремлен в бесконечность, но находит лишь конечное. Он тянется к абсолюту, но находит лишь свое «я». Ему хотелось бы раствориться в великом едином, но он на каждом шагу сталкивается с множественностью и двойственностью. Он мечтает отдаться вдохновению, но вынужден тяжко трудиться. Он воспевает страсть, воображение, чувство, а в итоге остаются только усталость и скука. Он живет в искушении бегства и оправдывается мечтой. Романтизм – искусство страсти, но выбор у него невелик: либо галлюцинация, либо религия. Либо эстетика изгнания и бегства от действительности, либо мистицизм и все то же разочарование. Романтизм дал миру великие имена (Новалис и Гельдерлин, Байрон и Китс, Делакруа, Берлиоз, Нерваль и другие), но лично мне все же не хочется безоглядно следовать за ними. Единственным, на мой взгляд, исключением, остается Гюго, но только потому, что он – абсолютное исключение и стоит выше романтизма на столько же, на сколько Бах стоит выше барокко. Одного Гюго достаточно, чтобы опровергнуть столь же глубокую, сколь и несправедливую оценку Гете, сказавшего: «Я называю классическим все здоровое и романтическим все больное». Вернее сказать, одного его было бы достаточно, если бы единственное исключение, даже самое выдающееся, было способно опровергнуть… определение.

Роскошь (Luxe)

Стремление пользоваться бесполезным. Возьмем для примера ложку. Если отлить ее из золота, никакой дополнительной пользы это не принесет, зато доставит лишнее удовольствие. Понятие роскоши по природе своей относительно, однако всегда предполагает избыток, излишество или, как говорил Кант, чрезмерность в удобствах, изяществе или тратах. Роскошь обратна естественным и необходимым удовольствиям в понимании Эпикура, она всегда связана с культурными удовольствиями в избыточной форме. Если роскошь становится необходимостью, она превращается в ловушку.

Рынок (Marche)

– Представь себе, что ты идешь в булочную и покупаешь батон, – сказал мне как-то один мой приятель-экономист. – Почему продавец продает его тебе?

– Потому что это его работа…

– Потому что это ему выгодно! Ему гораздо больше нравится иметь твои 4 франка 20 сантимов, чем батон.

– Чему же тут удивляться? Ведь ему батон обошелся намного дешевле…

– Совершенно верно. Теперь скажи: почему ты покупаешь у него батон?

– Потому что мне нужен хлеб…

– Конечно. Но ведь ты мог бы испечь его сам. На самом деле для тебя гораздо лучше иметь батон, чем свои 4 франка 20 сантимов.

– Естественно! Если бы мне вздумалось самому печь хлеб, этот батон с учетом затраченных трудов обошелся бы мне намного дороже!

– Вот теперь ты начинаешь понимать, что такое рынок. Продавец продает потому, что ему это выгодно; ты покупаешь потому, что тебе это выгодно, и каждый из вас преследует собственный интерес. Рынок – это торжество эгоизма!

– По-моему, это в первую очередь торжество ума. Ну ладно, допустим, хлеб испечь я еще смогу. Но не представляю, как кто-нибудь стал бы самостоятельно мастерить автомобиль или стиральную машину. Маркс назвал это разделением труда.

– До него об этом говорил Адам Смит. Кстати, Смит в этом смысле гораздо поучительнее Маркса…

– Понимаю, к чему ты ведешь! Сейчас начнется восхваление либерализма…

– Ты лучше постарайся понять. Вернемся к нашей булочной. Ведь ты свободно можешь пойти в другую, конкурирующую булочную. Почему же ты ходишь именно в эту?

– Потому что у них хлеб вкуснее.

– Это значит, что им выгодно выпекать как можно более вкусный хлеб. Но скажи, ты бы стал покупать у них хлеб по любой цене?

– Вряд ли.

– Следовательно, чтобы сохранить тебя в качестве клиента, им в условиях конкурентной экономики выгодно предложить тебе наилучшее из возможных сочетаний качества и цены. Но ведь и ты хочешь того же! Значит, ваши интересы не только взаимно дополняют друг друга, они совпадают!

– Не удивительно, что продавщица всегда так мило мне улыбается…

– Но ведь и ты с ней всегда вежлив! Каждый из вас действует исходя из собственного эгоизма, однако это не только не отталкивает вас друг от друга, а,

напротив, сближает друг с другом. С какой стати мы станем хамить тому, кто нам нужен? Но если вдруг хлеб станет хуже или дороже, чем в соседней булочной, или если у тебя вдруг не станет денег, чтобы его покупать, все ваши отношения немедленно прекратятся. Ни ты ничего не должен владельцу булочной, ни он тебе – вы взаимодействуете лишь до тех пор, пока ваши взаимные интересы совпадают. Именно это и называется рынком – встреча спроса и предложения, иначе говоря, свободное совпадение (посредством обмена и при условии конкуренции) эгоизмов. Каждый полезен другому, и никто его к этому не принуждает. Каждый ищет свою выгоду, но найти ее вы можете только вместе. Вот почему в условиях либеральной экономики хлеб вкуснее и его больше, чем при экономическом коллективизме. Совпадение эгоизмов действует эффективнее, чем планирование и жесткий контроль.

– Но ты же ломишься в открытую дверь!

– Не всегда она была открыта…

– Но уж в последние несколько десятков лет точно открыта! Разве кому-нибудь взбредет в голову устанавливать цену силой, декретом? Это уже не рынок, а рэкет или полицейское государство. И в обоих случаях начинается расцвет нищеты, а перед почти пустыми магазинами вырастают гигантские очереди…

– Вот видишь, это не я тебе говорю, это ты сам говоришь. Но ведь из этого необходимо делать выводы. То, что ты назвал торжеством ума, на самом деле – торжество рынка.

– По-моему, это в первую очередь торжество солидарности…

– Опять ты за свои левые идеи и за мораль…

– Да при чем здесь мораль? Если бы я, чтобы получить батон, должен был рассчитывать на великодушие продавщицы, я бы давно с голоду помер! И она, кстати, тоже, если бы надеялась, что я буду давать ей деньги просто так, от щедрости душевной. И наоборот – мы рассчитываем только на взаимный эгоизм и потому никогда не испытываем разочарования.

– Я и называю это рынком.

– А я называю это солидарностью. Солидарность, как я ее понимаю, это не что-то противоположное эгоизму, как, например, щедрость, а подчиненная правилам социализация эгоизма. Вот почему с точки зрения нравственности щедрость гораздо лучше – она же бескорыстна. И по той же самой причине в социальном и экономическом отношениях солидарность гораздо действеннее.

– Значит, придется признать, что рынок отлично исполняет роль творца солидарности. Твои левые друзья будут от этого вывода не в восторге.

– Может, они просто не в состоянии этого понять? Ты знаешь еще кого-нибудь, кто мечтал бы о полной национализации всей экономики?

– Пожалуй, нет. А они как раз и верят больше в законы и налоги, чем в рынок и конкуренцию…

– Но это означает, что рынок имеет значение только в том, что касается товаров!

– Товаров и услуг.

– Ну хорошо, скажем так: всего, что покупается и продается. Ведь любая услуга, если она продается, становится таким же товаром, как любой другой. Но как быть со здоровьем? С правосудием? С образованием? Все это что, тоже продается? Попробуй-ка, предоставь решать эти проблему рынку, и ты увидишь, что останется от нашего общества, от наших идеалов и от прав слабейших. Если же дело обстоит с точностью до наоборот и правосудие не продается, как не продаются свобода, здоровье, образование, достоинство, тогда следует признать, что ничто из перечисленного товаром не является. Следовательно, рынок в приложении ко всем этим вещам неуместен, беззаконен, вообще не важен. Можно пойти и еще дальше. Мир тоже не продается, и правы экологи, заявляя, что мир не является товаром. Даже сам рынок не продается, вот почему существует право торговли. Вот почему мы нуждаемся в политике. Рынок необходим (хотя подлинное развитие он получает только в правовом государстве), но одного рынка недостаточно. Выбросить на рынок то, что не подлежит продаже, – это было бы настоящим безумием! Таким же, как стремление отдать в руки государства выпечку хлеба и улыбки моей продавщицы из булочной.

– Но лекарства-то продаются…

– Продаются. Но нельзя допустить, чтобы покупать их могли только те, у кого есть деньги. Потому-то и существует социальное обеспечение.

– И налоги!

– А ты что, предпочитаешь рассчитывать на милосердие богатых? Чтобы только от них зависело, лечиться бедным или нет? А ведь это то же самое, что рассчитывать на щедрость твоей продавщицы из булочной, чтобы она решала, будет у тебя хлеб или нет. Никто не делает взносов в фонд социальной защиты и не платит налоги из щедрости. Все мы делаем это из корысти, поэтому определенный контроль в этом деле необходим. В результате налоговая система и система социальной защиты делают для достижения справедливости гораздо больше, чем рынок и людская щедрость, вместе взятые. Это уже не мораль, а политика. Зачем нам милосердие, если есть солидарность?