Финики
Шрифт:
Передо мной хромала бабка со старой тележкой. Справа шёл мажор в зеркальных очках и штанах, в которых бился его интеллект. В кафе люди курили, пили, вели разговоры про экзамены, сессии, ипотеку, сердечки ВКонтактике. У меня бы вскипели мозги, поговори я хоть с минуту об этом дерьме! А им даже нравится, и я практически видел, как с их идеально-ровных зубов сочатся эти пустые, убитые отсутствием жизни, слова.
Господи! Или кто там, имеющий бороду, посмотри сюда!
Вы же люди, а не просоленный хуй на блюде! Как вы можете тратить свою жизнь, эту бесконечность, которая слилась в отдельную Вселенную на какую-то парашу, под названием 'iPod'! Как можно
Я ненавидел их всех! Я впервые желал, чтобы в огненном зиголете из космоса прилетел Гитлер, и обратил всех этих славянских свиней, как им и задумывалось, в компост для земли. Как можно желать достойного будущего недостойному скоту?
Единственное, чего я хотел - это убить их всех. Но.... Зачем испрашивать право поступка, если считаешь себя человеком? Единственное, что ограничивает человека в совершении поступка, это не возможности, не мораль и даже не осуждение мамы, а его собственная решимость. Я имею право на всё, на что осмелюсь. И никак иначе. Это очень сильное знание, которое вознесло меня намного выше привычного противоречия: 'Тварь ли я дрожащая или право имею'? Тот, кто задаётся таким вопросом, скорей всего не человек, может быть и не тварь, но уж точно раб. Спрашивать надо не других, а себя. Смелость - единственный критерий того, чего вы можете пожелать. Именно поэтому миром правят сильные, те, кто терзают свою совесть вопросами, ползают у их ног.
Когда я понял это, в небе что-то лопнуло, и мир накренился. Во мне пробудилась ненависть.
Часть III Зима.
Мне приснился ужасный сон. Кошмар имел сюрреалистичные когти, был настолько детальным, что если бы я на тот момент уже читал Монро, то подумал бы, что вышел из тела.
Я бродил по совокупляющейся улице. Она трахала сама себя: пихала в разинутый рот худые члены фонарей, лизала мокрые асфальтные дырки. Растекающаяся помоечная жижа, напоминающая людей, с хлюпаньем пузырилась. С карнизов домов свисали виноградные грозди висельников. Свиньи валялись в лужах и превращались в людей. На меня нападали размалёванные девки, обещающие деньги, если я их изнасилую. Я пытался убежать, а они оголяли мне вслед потасканное, бледно-лунное вымя.
Меня спас книжный. Забравшись в выросший лабиринт из томов, я лихорадочно стал искать спасительное чтение. Из страниц, испачканных типографским говном, стали вылазить гламурные проститутки, покорительницы Москвы. Я видел человека, похожего на волка, отбивающего поклоны модной маргинальной писательнице. Я открыл её бессмертные шедевры и прочитал про содомию, некрофилов, гомосексуализм и бордель, где убивали шестилетних детей. Спасаясь от сочащегося яда, я вдруг оказался на улице. Алкоголь капал с неба, которое превратилось в лукавую ухмылку беса. На лицах, скабрезных и обрезанных, гуляли пошлые ухмылки.
На меня без преувеличенной вежливости напала огромная, как индюк, женщина. Её лицо было в красных чирьях и они, лопаясь и снова надуваясь, заменяли ей рот. Она спросила:
– Кто ты?
Всё остановилось, замерло, ожидая моего ответа. Мой страх испытывал кульминацию оргазма. Я ответил:
– Я - русский националист.
Пьяницы подняли морды из луж. Наркоманы, вылезшие из героинового сна и вынув из вены позабытые там бояны, подвинулись в мою сторону. Рядом со мной восстал тот странный человек, похожий на волка и читавший про педофилов. Из окон бетонных гробов высунулись фигуры офисных работников с мониторами вместо головы. Какая-то молодая женщина, вместо лица у которой слюнявилась тупая пизда, упала на колени и воздела руки к небу:
– ДЕДЫ ВОЕВАЛИ!!!
Пронзительный вой осиным жалом проткнул мои уши. Все, начиная от жирных и уродливых гермафродитов-прохожих, до молочно-склизких шлюх, попадали на колени или начали кататься по земле. Они рвали на себе волосы, истязали себя, точно одержимые демонами и вопили, вопили все, как на один лад:
– Деды воевали!!!
Стая гопников, до этого убивающая какого-то очкарика, рвала на себе олимпийки, а малолетки, за банку Ягуара отдававшиеся торговцам с рынка, вопили, плача и царапая себе лицо:
– Деды, деды!
Я проснулся ровно за миг до того, как толпа попыталась меня разорвать.
Моя жизнь перешла в новое агрегатное состояние. Теперь я был студентом, и образцово съедал на большой перемене булочку, запивая её бутылочкой сока. Родители купили мне отдельную однокомнатную квартиру, где я одиноко коротал вечера. Первый курс не сразу притупил мещанский дух исторического факультета, где историю по старинке беспощадно четвертовали уродливой марксистской методологией. Дряхлые старцы и прожжённые толерантностью тётки теперь учили меня жить.
К людям я питал всё большее отвращение. Чтобы увидеть стадо тупых дебилов, нужно поглядеть хотя бы комментарии к новостям на сайте "NewsLand". После этого понимаешь, что люди заслуживают того, что происходит. Да и вообще, в моем городе было проще найти парикмахерскую для животных, чем нормального человека. Преподаватели в институте ничуть не отличались от серой массы быдла, и хвастались своей житейской мудростью, не совершив в своей жизни ничего, кроме археологической практики.
– Послушайте меня, молодые люди, - говорили они, - я пожил на свете и знаю...
Раньше авторитет старости был ценен. В мире, где ты мог умереть от холеры, испив воды из колодца, быть разодранным волками в лесу или сгноен в бесконечных войнах, те, кто доживал до старости, пользовались безоговорочным уважением. Они выжили в этом мире - значит, имели право тебя учить.
А теперь?
Дожить до старости в современном обществе может каждый болван, который сорок лет отработал на одном и том же предприятии. Он не видел в жизни ничего, кроме кружки пива и селёдки под шубой на Новый Год. Я ненавидел пиво и сраную селёдку, которая с детства вызывала у меня тошноту. Да я один в свои одинокие восемнадцать лет сделал больше интересного, чем они!
Вони от пафосных словечек хватит, чтобы полмира зажало нос, но пока никто даже не морщится. Моё же обостренное чувство справедливости вступало в конфликт с моими физическими возможностями, и здесь я смыкался со своими новыми бесцветными товарищами.
Илья ушел в языческий скит. Говорят, он сильно повредился головой, и сейчас пишет новые славяно-арийские веды, которые ему диктуют самые правильные голоса.
Фитиль надел пиджак, стал помощником какого-то картавого депутата, и с головой ушел в подобие политики, мы с ним практически не виделись. Шут, Слава, Алиса и я по-прежнему в команде, но между нами пролегла какая-то тень отчужденности, будто каждый из нас знал о предательстве друг друга, но делал вид, что не в курсе этого. Слава отрастил короткую ворсистую бороду, роднившую его с кавказским моджахедом. Шут оккупировал интернет.