Фирма приключений
Шрифт:
Обсуждение начал Крафт-старший, который тоже презирал науку, но как презирают раба, чьими услугами пользуются, его не замечая, и потому не терзался никакими ущербными мыслями.
– Что ж, – сказал он, – условия соблюдены, степень риска… Какая тут степень риска? А, вот: семь целых пять десятых процента плюс-минус один процент. Когда мы рассматривали операцию с Аудуксеей, риск, насколько помнится, был выше. Отсюда следует…
Крафт позволил себе не закончить мысль, он мог себе вообще все позволить, даже не изображать умника, – преимущество, которое ему давало финансовое главенство в империи
Могло показаться странным, что совещание, где в некотором роде решалась судьба соседней страны, шло в столь узком составе, что тут не было ни президента, ни министра иностранных дел, ни других видных политиков. Но есть дела, о которых президент и прочие высокопоставленные лица как бы ничего не должны знать, дела, которые осуществляются вроде бы и не правительством.
– Совершенно согласен с вашей оценкой, – вежливо наклонил голову генерал Дорон.
Воннел понял, что от него ускользает последний шанс.
– Я тоже в принципе согласен, – сказал он, веско помедлив. – Неплохой план. Хотелось бы, однако, кое-что уточнить. Новый президент согласно «сценарию» сразу должен восстановить с нами соглашение по всем секретным пунктам договора. Хорошо, хорошо! Но в его речах и ответах на пресс-конференции я не нахожу ни слова о возвращении собственности национализированных предприятий их законным владельцам…
Воннел был не настолько глуп, чтобы не понять, отчего этих слов нет в «сценарии», но он метнул эту стрелу не без дальнего прицела. Сейчас его поправят, но совладелец национализированных предприятий не кто иной, как присутствующий здесь Крафт-старший, и он наверняка запомнит рвение Воннела, пусть не совсем уместное, но искреннее. «Надо быть правовернее самого Папы Римского!» – этот принцип он усвоил давно и прочно.
Крафт будто не слышал слов министра внутренних дел. Ему тоже было ясно, почему новый президент не сможет в первый же день пересмотреть вопрос о национализации, ясен ему был и подтекст слов Воннела. Но ему было скучно, а если отвечать придется Дорону, то, может быть, станет и весело, будет забавно смотреть на эту петушиную схватку. Понимал Крафт и то, что Воннел в общем-то дурак, а Дорон умен. И даже слишком! Веская причина, почему Воннел должен иметь голос наравне с Дороном, чтобы в целом они как бы уравнивали свои шансы в сравнении с ним, Крафтом-старшим.
– Понимаю ваше беспокойство, – сказал Дорон, которому тоже была ясна ситуация. – Вы настаиваете на доработке «сценария»?
Это был прекрасный удар, Воннел даже не нашелся, как его парировать.
– Просто я лишний раз напоминаю, что не следует забывать о столь важной цели, – ответил он, отчетливо сознавая, что ответил глуповато. – Впрочем, если генерал заверяет, что с этим все в порядке, то беспокоиться не о чем.
– Значит, «сценарий» принимаем? – спросил Дорон и совершил ошибку: мгновение пустячного торжества притупило его бдительность.
Крафт опять не издал ни звука, но Воннел прекрасно умел различать оттенки молчания. Даже не разбираясь в том, чем вызвано немое неодобрение Крафта, – а оно было вызвано явным нарушением равновесия Воннел – Дорон в пользу последнего, – он ринулся в атаку.
– Нет! – сказал министр с жаром. – Ответственность слишком
«Как глупо! – подумал Дорон. – Надо было расспросить, к чему эта дурацкая гвоздика и галстук цвета национального флага, – в этом есть, конечно, смысл, но какой?»
Да, генерал Дорон дал промашку. О галстуке и гвоздике в «сценарии» было, как он и предполагал, сказано не случайно. Новому президенту нужно было создать романтический ореол, романтика высоко котировалась среди будущих его подданных. Человек, который «в изгнании» всегда держит при себе национальный символ – это была трогательная деталь, тщательно увязанная с множеством других, что в совокупности создавало героико-романтический образ нового президента. Свергаемый президент испытывал идиосинкразию к гвоздике, не терпел ее в помещениях, где находился сам, и это тоже было известно всей стране. Естественно, что заговорщики избрали гвоздику своим тайным знаком! Ребячество, конечно, но ведь переворот в глазах мирового общественного мнения и должен выглядеть чуть-чуть бутафорским, что лучше могло замаскировать железную руку, которая двигала им!
Однако ничего этого Дорон не знал, потому что всецело доверял расчетчикам, потому что его внимание было сосредоточено на вещах куда более важных, и еще потому, наконец, что охватить всю громаду плана во всех его деталях и в короткий срок не мог ни один человек в мире, даже генерал Дорон.
– Действительно, к чему тут галстук и гвоздика? – подал голос Крафт, в котором неожиданно пробудился чисто человеческий интерес. Ведь галстук и гвоздика были вещами понятными, в отличие от всех прочих машинных тонкостей, доступных лишь специалистам-очкарикам.
– Учет специфики аборигенов… – туманно и близко к истине объяснил Дорон, уже понимая, что галстуком и гвоздикой придется пожертвовать. Глупо, конечно, это на какие-то доли процента ухудшает план, но что поделаешь. – Эту деталь можно снова пропустить через машины, – добавил он, впрочем выкидывая свой козырь без всякой уверенности, что он подействует.
– Нет уж, позвольте! – развел руками Воннел. – Мы как-нибудь без машин можем разобраться в гвоздиках и галстуках! – И поглядел на Крафта, ища у него поддержки.
Крафт одобрительно кивнул Воннелу, вновь уравновешивая его с Дороном перед лицом своих миллиардов.
В этот момент в кабинет бесшумной походкой вошел секретарь генерала Дитрих – единственный человек, которому разрешалось в экстренных случаях без предварительного разрешения появляться в кабинете шефа в любое время дня и ночи, при любых совещаниях и делах. Дитрих для всех присутствующих был, как воздух, невидим, пуст и прозрачен, нематериален, причем именно по той причине, что он не был пустым: генерал Дорон твердо знал, что на Дитриха он может положиться как на самого себя, Дитрих был могилой в истинном смысле этого слова, ибо все, что проникало в него, оставалось в нем, как в склепе, не подлежащем вскрытию.