Физрук-9: назад в СССР
Шрифт:
— Ксюша пришла. Велела вам выметаться из комнаты, брать раскладушки и стелиться в большой. А она ляжет здесь.
— Понятно, — вздохнул Володька. — Пошли, Севка, раскладухи доставать.
Сестра выдала мне подушку, одеяло и комплект постельного белья. Нашлась для меня и зубная щетка. Так что устроился я с полным комфортом. Пока я совершал гигиенические процедуры, брательник разложил диван и постелил мне. Я завалился спать, не дожидаясь, пока улягутся остальные. И сразу уснул. Преимущество молодости заключается в способности быстро засыпать и легко просыпаться. Особенно — если
Сначала приснился звук — надрывный механический рев, разбивающий тишину. Потом я увидел, что стою посреди ночной городской улицы. В руке у меня чемодан. От рева уже начали дрожать стекла в окнах домов, на лужах на асфальте появилась рябь, а с деревьев посыпались листья. Я и мой спутник, я не сразу понял, что это Граф, принялись зажимать уши и непроизвольно бросились в ближайшую подворотню, при этом я уронил чемодан. В подворотне мы сели на корточки, стараясь опустить головы как можно ниже, чтобы спрятать их между колен. Несколько мгновений рев продолжал сотрясать все вокруг, но затем стих. Оглушенные, мы с Третьяковским выпрямились, но не сразу решились убрать ладони от ушей. Я пришел в себя первым. Дрожащими пальцами достал из кармана сигареты, закурил сам и предложил товарищу, но тот отрицательно помотал головой.
— Мать их, сволочей… — почти рыдая, произнес он —:Чем это они так гудят, Саша?!
— Сиреной ПВО, — произнес я, слишком громко, потому что уши у меня все еще были словно набиты ватой. — Не слышишь что ли!..
— Какая еще сирена! Разве такие бывают?
— Хрен их знает, что тут у них бывает… Хватит ныть, философ, пошли лучше мой чемодан поищем.
Мы выбрались из подворотни и начали бродить по темной улице, почти на ощупь. Неожиданно на пустынной улице появился первый автомобиль. Его фары ослепили меня и Графа. Мы едва успели отскочить. За первым автомобилем последовало еще несколько. Обгоняя друг друга, опасно подрезая при обгоне, машины неслись, не разбирая дороги. Все это были дорогие лимузины — «ЗИМы», «ЗИСы», «Чайки». Одна «Чайка» вдруг притормозила, отворилась дверца и из нее показалась бледная физиономия моей, вернее — Владимира Юрьевича Данилова — бывшей жены.
— Саша? — не слишком удивилась она и тут же распорядилась: — Садись, поехали. Товарищ Степанов любезно согласился нас подвезти.
Председатель горисполкома высунулся следом.
— Да, товарищ Данилов, вам лучше поехать с нами! — пробурчал он.
— Вы разве знакомы? — настороженно спросил я. — И почему это, интересно знать, мне лучше поехать с вами?
— Потому что оставаться здесь опасно… — ответил Степанов.
— Ты еще спрашиваешь! — взъелась на меня бывшая супруга. — В кои-то веки тебе предлагают помощь уважаемые люди, а ты еще вопросы задаешь! Ну хоть вы ему скажите, товарищ Обломкин!
И этот тут?! В глубине обширного салона замаячил расплывчатый силуэт первого секретаря.
— Поедем, Александр Сергеевич! Ко мне на дачу… — сипло пробасил он. — Осетринка, банька, девочки… Хочешь вот ее?.. Не баба, а тридцать три удовольствия!
Я увидел, как он принялся лапать Лизку. Отбиваясь и кокетливо хихикая, та защебетала:
— Ну что вы, Пармен Федорович!.. Я женщина порядочная… И потом, Данилов — это мой муж, пусть и бывший… — и добавила совсем другим тоном, обращаясь ко мне. — Так ты едешь?!
Я пинком захлопнул дверцу дорогого авто и отскочил в сторону. Лимузин укатил. Он оказался последним в своем роде. За ним уже помчались легковушки попроще: мятые, грязные «Жигули», «Москвичи, 'Запорожцы». Малолитражки мешались с мотоциклами и мотороллерами. Заметно отставая от них, покатили велосипедисты.
— Что они сказали? — искательно заглядывая мне в глаза, спросил Граф.
— Что здесь опасно оставаться, — пробурчал я.
— Пойдем, Саша, а? — умоляюще произнес он. — Ну чего мы здесь застряли? Опасно же…
— Пойдем, — согласился я. — Как только так сразу… Вот найдем чемодан мой и почапаем.
— Да на кой хрен он тебе сдался, этот чемодан! — истерично взвыл лжеписатель. — Подштанники свои боишься потерять! Да я тебя завалю ими выше головы!
— Сам носи свои кальсоны… — огрызнулся я. — У меня там рукопись моего ученика Альки Абрикосова, понял!
— Тогда понятно… — сник Третьяковский. — Так бы сразу и сказал…
Мы попытались отыскать чемодан, воспользовавшись паузой в потоке беженцев на колесах, но вскоре нас накрыла звуковая волна, которая была слабее рева сирен, но гораздо страшнее оттого, что исходила от несметной толпы. Мужчины, женщины, старики, роняя скарб, затаптывая слабых, неслись по улице. Крики, проклятия, женский визг, мольбы о помощи оглушали почище сирены. Мы вновь нырнули в подворотню.
— Что это, Данилов? — хныкал Граф. — О, боже…
Я на мгновение высунулся из подворотни, выхватил из толпы бегущих какого-то мужика, прижал его к стене и только тогда увидел, что это милиционер. С белыми от ужаса глазами, страж порядка попытался вырваться, но я держал его крепко.
— Что тут у вас творится? — спросил я. — Куда вы все валите?
— М-м… ме-мяртваки! — заикаясь, выдавил тот.
— Кто-кто?!
— Мертвяки идут! — заорал мент. — Конец всему! Конец света! Господи помилуй…
— Какие еще мертвяки?! Вы что тут с ума посходили!
— Отпустите меня, бога ради! — захныкал страж порядка. — У меня жена, дети…
Я отпустил его. Он выскочил из подворотни и умчался, подхваченный человеческой рекой.
— Вот тебе и милиция! — презрительно пробурчал я. — Правоохренители… Обосрались с перепугу.
— Ну все с меня хватит… — решительно произнес мой спутник.
И попытался выйти из подворотни. Я едва успел ухватить его за хлястик плаща.
— Куда ты, малахольный! Затопчут ведь!
— Пусти, тебе говорят…
И я его отпустил, потому что на улице опять было пусто, если не считать нескольких тел, неподвижно лежащих на мостовой. Ночной дождь, поливавший все эту безумное бегство, прекратился, но вместо него появились первые языки тумана. Я подошел к одному из тел, перевернул его на спину. Оказалось, что это женщина. Было видно, что толпа прошла по ней, не разбирая на что наступает. С трудом сдерживая рвотный рефлекс, я выпрямился и поискал глазами Третьяковского. Лжеклассика нигде не было видно.