Фламинговые небеса
Шрифт:
До горы они добрались к позднему вечеру, периодически забираясь на деревья и проверяя оставшееся расстояние. Ставить палатки сил не было, поэтому легли вповалку, укрывшись кое-каким тряпьём. Среди ночи проснулись, стуча зубами от холода. Особенно стучал дёснами ребёнок. Света луны было недостаточно, чтобы ставить палатку. Развели кострище. На таких, наверное, сжигали ведьм. Волки, чуя решительный настрой, не приближались, на всякий случай подвывая где-то за деревьями. Скоротали ночь, попеременно просыпаясь, чтобы проверить, на месте ли ноги-руки. Ну и ребёнок.
Промозглое туманное утро вызвало желание повеситься, а не гулять по полям, любуясь утренней
Дома, распаковавшись, обнаружили компас – у самой двери, на тумбочке. Расхохотались и убрали его подальше.
Ребёнок, радуясь окончанию своих злосчастий, ползал по ковру и лопотал что-то, похожее на заклятия.
Он пошёл на кухню ставить чайник – экое счастье теперь было пить воду без меры!
А она задержалась в прихожей, вгляделась в зеркало. Шрам через пол-лица, мутный невидящий глаз – следствие бегства от собаки, хотевшей её загрызть. Высокие зубы – такие называют лошадиными. Пушистые волосы, груди, как лимоны. Она широко улыбнулась и шагнула в кухню: «Ну что там у нас по чаю?»
Зазеркалье
В окно залился серый свет утра и сразу же вогнал в уныние. Измятая постель в тусклом освещении показалась горой тряпья. Пасмурное утро могло любой день с самыми радужными ожиданиями превратить в безысходный.
Блонди хотелось, чтобы её постель не высвечивалась с такой неприглядностью. Серый цвет таил в себе улиточную осклизлость, медлительность, туманность, скуку. Расползался по комнате, распространяя вирус бездействия и меланхолии.
Блонди задёрнула шторы.
Шурша простынями, в сереющей темноте казавшимися симпатичными, она выбралась из постели, накинув на себя покрывало, прошла на кухню и поставила чайник, лежащий на боку. Тот недовольно зашипел. Блонди цыкнула на него, и он затих. В ванной топорщилась в стакане зубная щётка. Всё стояло на своих местах, но было недовольно. Блонди кожей ощущала это недовольство. Она с укором посмотрела на щётку, но той хоть бы хны: её ворсинки почти дотянулись до руки Блонди, но девушка отдёрнула руку и полезла в шкафчик. В упаковке лежала новая послушная щётка. Все они были такими: приходили скромно, уходили громко, ругаясь, старились, цеплялись за жизнь и в конце концов исчезали. Совсем как люди. Вздохнув, она начистила зубы до блеска, оскалилась в зеркало и показала рожу старой щётке. Та злобно покосилась из урны.
Чайник на кухне шипел и плевался. Блонди хотела погладить его по блестящему боку, но одумалась. Вместо этого она налила чай и пошла в спальню на звук смс-ки. Что-то мягко обвилось вокруг ноги, она споткнулась, успев вытянуть вперёд руки. Кружка с глухим стуком исчезла в темноте, исторгнув чай на ковёр. Нечто, скользнув по пальцам, тоже растворилось, и Блонди рывком раздвинула шторы. Комнату затопило светом. Блонди зажмурилась. Неужто? Как быстро иногда исполняются желания! А что если…
Блонди вновь зажмурилась и пожелала эскимо. По правде, больше хотелось бутерброда, но какая разница, если в руке вдруг возникнет эскимо?
Блонди почти поверила, вытянув руку, но ничего не произошло. Ну конечно. Где уж в её жизни место чудесам.
В тридцать три поздно надеяться, что даже эскимо достанется тебе просто так. Не-е-ет, это не тот возраст, когда глаза лезут на лоб от любых проявлений жизни, будь то мужик,
Наступал тот возраст, когда с днём рождения приходили поздравить месячные и сообщение от банка; это было скудно, зато жизненно, это своего рода лакшери – у тебя действительно есть всё. Голова, руки, тянущиеся к телефону в безумной надежде, что хоть на этот год первую смску прислал не банк (нет, банк). В конце концов, у тебя есть голод, когда ты хочешь есть, у тебя есть насыщение, когда ты насытился, а кто-то лишён и этого. Грех жаловаться.
Блонди рухнула на постель и оказалась в луже солнечного света. Постель теперь преобразилась и была будто бы фантазийно разбросана. Блонди захотелось нарисовать себя. Придвинув к постели узкое стоячее зеркало, она нашла у кровати листок в клетку и изобразила долговязую фигуру с лысой головой. Получилось жутко. Блонди добавила волосы.
С листка на неё взглянул костистый гражданин с паклями на голове и безумным взором. Блонди смутилась. Смяла листок и бросила в дальний угол. Послышался сдавленный и возмущённый крик гражданина. «Извини!» – мысленно крикнула ему Блонди. Ей казалось, что она рисует симпатичнее. Взглянув на себя в зеркало, она пригладила волосы.
Дверь открывается наружу
Морщинились лицо и жизнь. Годы уходили туда, откуда не было возврата. В двадцать кажется, что тебе вечно будет двадцать, но наступает тридцать три, и ты готовишься умереть, словно Христос, потому что цифра красивая и требует определённых действий. В тридцать три приходится задуматься, что такого ты сделал в жизни, чтобы продолжать прожигать её.
Логичнее казалось свести счёты, но для этого требовалась смелость, которой Джанетт не обладала. Одна тройка означала всю жизнь впереди. Две тройки, заботливо уложенные кремом на торте, ужаснули Джанетт. Задув свечи, она пожелала, чтобы ей больше не дарили торт с напоминанием о возрасте.
Прошедшие годы, Поль – это всё казалось таким старомодным, что даже вспоминать было немного стыдно. Она не видела Поля с тех пор, как исключила его и похожих на него мужчин из своей жизни. Впрочем, он и не появлялся. До неё дошли слухи, что он женился, и это сначала дико заинтересовало её, но уже через пару минут она и думать забыла об этом. Всё прошедшее казалось сном, после которого наконец-то должен был наступить просвет – нечто более важное, чем переживания о мелкоте проходящих будней.
Джанетт сменила квартиру, остригла волосы и, отражаясь в зеркале, спрашивала себя: что дальше? Всё шло своим чередом, поводов для переживаний вроде бы не находилось, но это и беспокоило. Время шло слишком быстро, лицо приобретало вид слишком думающий, не свойственный Джанетт в пору её прошлой беззаботности. Теперь это лицо вопрошало и хотело чего-то большего, чем просто удовольствие от того, что день прошёл без приключений. Собственно, лучшего и желать нельзя, казалось бы – ровная, понятная поверхность без рытвин и хитроумных ходов. То была настоящая спокойная удовлетворённость, о которой мечтают многие.