Флегетон
Шрифт:
А, может, мы просто устали? Устали ненавидеть?
Я крикнул, подзывая кого-нибудь из командиров. Конечно, такой призыв не сулил обычно ничего хорошего, но красные, похоже, что-то поняли, и через минуту ко мне подошел, чуть хромая, невысокий парень в белой шапке, такой же, как была на Жлобе. Он представился: командир, ежели не ошибаюсь, третьего эскадрона. Штабс-капитан Докутович велел ему строить людей и идти к элеватору. То, что мы не собираемся его расстреливать, подразумевалось само собой. Пленный кивнул и попросил несколько минут, чтобы его люди успели перемотать портянки. Полковник Маркович скривился, но возражений, естественно, не последовало. Через некоторое
Тем временем прапорщик Немно со своим взводом занялся лошадьми, которых надо было, оказывается, сперва поводить по кругу, а лишь потом поить.
До вечера мы оставались в окопах. Еще две группы красных подлетали к Токмаку, но напарывались на нас и уходили в степь. Один раз пришлось пустить в ход пулеметы, но это, безусловно, была уже агония. Корпуса Жлобы больше не существовало.
А на следующее утро валом повалили пленные. Приходили они почему-то пешком, оставляя лошадей в степи. Быть может, боялись, что по верховым мы откроем стрельбу. У наших окопов лежала целая гора шашек и сабель, юнкера обзавелись превосходными биноклями, а мне поручик Усвятский преподнес тяжеленный маузер в деревянной кобуре. Я знал, что маузер – мечта любого офицера, но, будучи в душе консерватором, не хотел расставаться с наганом. Но маузер я все-таки оставил у себя, сунув его в вещевой мешок.
Он и до сих пор там лежит. Новенький, смазанный, с двумя запасными обоймами.
Выбросить жалко, продать негде. Подарить? А кому он здесь нужен?
Пленных было так много, что они не умещались во дворе элеватора, и им самим пришлось отгораживать громадный четырехугольник по соседству, прямо посреди пустыря. Пленный командир эскадрона теперь был за старшего и мотался, как угорелый, размещая новых постояльцев. На третий день полковник Маркович, вероятно, оценив его старания, предложил ему собрать из пленных эскадрон и перейти на службу к Барону. Красный «комэск» заговорил что-то о присяге, но мы насели на него, объясняя, что в Мелитополе ему предложат то же самое, а в случае отказа поставят к стенке. Краснопузый, кажется, понял, побледнел, но, подумав минуту, вновь отказался. Нам стало жаль его, но больше уговаривать мы не стали. В конце концов, любой из нас на его месте поступил бы так же.
Пленные были отправлены только через три дня. К этому времени не оставалось сомнений, что с красными покончено. Рассказывали, что Мелитополь забит пленными, и Барон прямо на месте формирует из них маршевые роты.
1 июля к нам заехал Яков Александрович. Он выглядел усталым, не стал слушать наши доклады и лишь пожурил за то, что мы не сообщили ему о радиоприемнике. Он не гонял бы связных, а прислал бы шифровальщика и держал с нами постоянный контакт. Пришлось повиниться, поручик Усвятский вновь пристал к Якову Александровичу с предложением сыграть в преферанс, но командующий мог лишь пообещать, что сыграет с ним где-нибудь за Днепром. Так мы узнали, что наш корпус перебрасывают. Яков Александрович велел быть готовыми к выступлению в ближайшие же дни, сразу по получению приказа.
Прощаясь, Яков Александрович внезапно спросил у меня, в каких я отношениях с полковником Выграну. Я пожал плечами и предположил, что отношения с полковником у меня вполне приличные, во всяком случае, мордобоя между нами еще не случалось. Яков Александрович кивнул и уехал.
Я сразу же забыл этот странный вопрос, но поневоле вспомнил его через два дня, 3 июля, когда мы, как и ожидалось, получили приказ срочно возвращаться в
Я передал роту поручику Усвятскому, велев не баловать прапорщика Герениса и не подпускать прапорщика Немно слишком близко к лошадям. Приказ всех удивил, я был удивлен не меньше и мог лишь предположить, что полковник Выграну затеял очередной рейд против «зеленых», решив вызвать меня на подмогу.
В Мелитополе я проводил всех до станции, дал страшную клятву штабс-капитану Докутовичу вернуться в отряд при первой же возможности и напомнил о нашей сестре милосердия. Докутович мрачно взглянул на меня, и я понял, что мои слова снова расценены как покушение на командирскую власть.
Штаб корпуса уже покинул Мелитополь, но полковника Выграну я нашел быстро, в городской комендатуре. Выграну был как всегда хмур, молча пожал мне руку и усадил на стул напротив себя. Помолчав с минуту, он осведомился о моем здоровье. Я поблагодарил, поздравил его с новыми погонами и поинтересовался, как его высокоблагородие чувствует себя после ранения. Выграну буркнул, что все это ерунда, чувствует он себя превосходно, а меня вызвал по одному весьма малоприятному делу. Я было подумал, что мною заинтересовался ОСВАГ (или та контора, что у нас теперь вместо ОСВАГа), но дело оказалось в другом. Впрочем, будь у меня выбор, я, может, предпочел бы скорее ОСВАГ.
Но это оказался не ОСВАГ и даже не красные.
Упырь! Да-а-авненько не виделись!
Несколько дней назад двое офицеров из штаба Барона, направляясь в Мелитополь на легковом авто, сбились с дороги и заехали куда-то не туда. Куда именно – мы так и не узнали, но позавчера агентура сообщила, что оба они попали к Упырю и покуда, вроде, живы. Раньше Барон в таких случаях договаривался с Упырем сравнительно легко, но после того, как наши в Севастополе перевешали махновское посольство, всякие контакты были прерваны. Упырь взбесился и пообещал вешать любого, кто в погонах.
Пообещал – и вешал.
В общем, дело ясное, но эти два полковника были Барону чем-то особо дороги, и он приказал выручить их любой ценой. Выграну получил особые полномочия и занялся этим делом.
Нам повезло в одном: несколько дней назад, почти одновременно с разгромом Жлобы, морозовцы застукали в селе возле Токмака небольшой отряд из воинства Упыря. Почти всех уложили на месте, но пятеро попали в плен. Среди пленных оказались два брата Матюшенко – по агентурным данным, люди, близкие к Упырю. Старший Матюшенко, по слухам, был одним из его телохранителей из знаменитой Черной сотни имени Нестора Махно. Выграну получил разрешение на обмен всей этой компании на пленных полковников, и теперь оставалось как можно скорее провернуть это нелегкое дело.
К Упырю надо было срочно посылать парламентера. Полковник Выграну решил ехать сам, но Барон запретил. Тогда полковник, не зная никого в Мелитополе, вспомнил обо мне. Таким вот образом я оказался в его распоряжении.
Я поглядел на Выграну с чувством искренней благодарности. Он понял, но только развел руками.
Служба!
Мы поговорили с полковником и решили действовать немедленно, покуда Упырь не украсил нашими их высокоблагородиями ворота в каком-нибудь сарае. Через полчаса в комендатуру привели старшего Матюшенко, огромного детину в живописной куртке, напомнившей мне малороссийский жупан. И сам Матюшенко был вылитый казак с холста Репина. Так сказать, эскиз ненаписанной картины «Запорожец в плену».