Флердоранж — аромат траура
Шрифт:
Однако ее занимал сейчас не этот факт, а кое-что другое.
— Никита, ты серьезно считаешь, что наблюдение за домом даст что-то новое?.-спросила она осторожно.
— Не знаю — новое, старое. Я просто хочу знать, что там происходит сегодня, завтра, послезавтра. Кто приедет к наследнице всего хозяйства, с какими делами… И послушай, — Колосов круто обернулся к ней, — что ты сегодня с самого утра все вопросы мне какие-то с подколами задаешь?
— С подколами? С какими подколами? — Катя сделала вид, что даже обиделась. — Ты нервный какой-то сегодня, что с тобой?
— Я двадцать раз тебе
— А у меня такое чувство, словно все, что ты сейчас нам тут с Николаем Христофоровичем говорил, — для тебя неважно. Просто всем этим ты стараешься отгородиться от…
— От чего я стараюсь отгородиться? Что за ерунда! Катя смотрела на него — злится. Ох, злится, как всегда, когда знает, что не прав.
— Ты мне ничего не хочешь рассказать? — спросила она. — Так, между строк, по секрету?
Колосов взглянул на нее и…
Нет. То, что произошло ночью, он хотел вычеркнуть из памяти. Он никогда никому этого не сказал бы, потому что сейчас, при свете дня, после самой обычной, согревающей душу своей реальностью и маразмом милицейской рутины — всех этих допросов в сумрачных сельских ИВС, пререканий со следователем как всегда считающим себя умнее и круче, он совершенно не был уверен, что вчера вообще что-то было. Что он видел нечто, испытав при этом чувство, очень похожее на страх.
Он подумал и о том, что не зря, видно, в списке врачей ежегодной диспансеризации, обязательной для каждого сотрудника милиции, числится психиатр. Коллег, проходивших диспансеризацию перед очередным отпуском, каждый раз эта и раздражало, и забавляло. А вот оказалось, что псих-доктор-то и нужен в некоторых случаях даже начальнику отдела убийств, когда после двух граненых стаканчиков водки ему вдруг привидится в ночи этакий глюк на палочке. Но одно он знал твердо: об этом ни при каких обстоятельствах он не расскажет никому и никогда.
— Ладно, не хочешь — как хочешь, — сказала Катя, — вернемся к нашим баранам. Так что же мы будем делать дальше?
— Пока ждать, — ответил он; чувствуя невыразимое облегчение от того, что разговор их снова вошел в обычное русло.
— Опять ничего другого не остается, надоедать начинает. — Катя задумчиво смотрела в зарешеченное окно опорного пункта, за которым по шоссе проносились редкие машины. — Как тебе сегодня показалась Островская?
— Ничего, вроде в норму пришла. Повторила свои вчерашние показания полностью. Результаты экспертизы готовы. Шее одежде кровь второй группы, как у Чибисова. Пробы из-под ногтей аналогичные. Как ни крути, а это реальная улика.
— Да, улика, — сказала Катя, — но все-таки, когда вы ее отпустите?
Он усмехнулся:
— Опять подкол. И что ты все сегодня в меня булавки втыкаешь? Ты вот ко мне пристаешь, а, между прочим, я тоже заметил — ты с фермы какая-то такая вернулась. Загадочная. Вещь в себе.
— Там сегодня телят увозили на бойню, — сказала Катя. — Знаешь, они там все такие деловые на этой ферме. И он тоже такой деловой… такой скотопромышленник… Все же я никогда не думала, что он после всего станет мясником.
— Павловский?
Катя смотрела в окно.
— В Интернете про него до сих пор черт знает что болтают, — Колосов вздохнул. — А он в жизни совсем не такой, как в телевизоре. Но тоже строит
— Он был женат? — спросила Катя.
— В паспортном столе сведений нет. Как они с Павловским-то, а?
— Они друзья, Никита. Туманов мне сам говорил, что Павловский спас его, раненного в Югославии. Знаешь, что я хотела тебя спросить… Ты читал «Графа Монте-Кристо»?
— Фильм смотрел, — Колосов усмехнулся. — Дюма я только «Трех мушкетеров» читал еще в школе. А что?
— Да так… Мне просто хотелось узнать — вот такой человек, как ты, может заинтересоваться узником замка Иф?
— Кем? А, графом-то… Тоже жук был хороший. Из тюрьмы слинял, потом сокровища нашёл, разбогател. Эх, Катя-Катюша, где бы мне это сокровище найти… Сколько уже времени у нас натикало? Ого, три! В главк позвоню, шефа порадую, что я тут пока завис плотно… А там у нас что, за скворечник — шиномонтаж? Чудненько. Пока сидим, у моря погоды ждем, я попрошу баллоны подкачать. Тебе для твоего лимузина ничего купить не надо — масла, жидкости тормозной в запас?
— Ой, я не знаю. — Катя пожала плечами.
— Не знаю, — передразнил он. — Эх ты, шофер… Ладно, что с тобой делать? Вечером погляжу сам, что там у тебя в багажнике и под капотом, — он улыбнулся, — так до сих пор меня, между прочим, и не прокатила по здешним ухабам. Все только обещаешь.
Трубников уехал и словно в воду канул. Солнце садилось, близился вечер, а от участкового все не было известий.
— В случае чего, как он должен с тобой связываться? — спросила Катя.
— Я ему свой телефон отдал, у него же нет, не разжился. Дал твой номер. Он позвонит, если ситуация там в доме как-то изменится. Но видишь — не звонит. Значит, там нет ничего.
— Да как он за домом наблюдает, из кустов, что ли?
— Ну, тактике наблюдения Христофорыча учить не надо, — хмыкнул Никита. —. Там, где пехота не пройдет, не пролетит стальная птица… Давай я что ли, съезжу туда, проверю, уснул он там, что ли?
— Я с тобой. — Катя решила не отрываться от сплоченного коллектива.
Ехали дорогой через поля. Катя отметила, что Колосов как-то вдруг сбавил скорость, свернув на тот самый проселок, петляющий в высокой ржи.
— Что-то не так? — спросила она тихо.
— Нет. Большое поле… Конца-края не видно…
— Странное место, — сказала Катя. — Я здесь каждый раз почему-то чувствую себя не в своей тарелке…
— Ерунда. Просто ты все время помнишь, что это место убийства.
— Убийств, — поправила Катя, — Говорят, их было немало в этих местах.
Дальше ехали по берегу реки.
— Смотри-ка, — Никита кивнул: в кустах на обочине стоял мотоцикл Трубникова. До дома Чибисовых было совсем близко.
— Тут он где-то рядом. Прячется, — шепотом сообщил он, словно речь шла о расшалившемся мальчишке, а не об участковом, награжденном медалью за двадцать лет безупречной службы по охране правопорядка.