Флейта Аарона. Рассказы
Шрифт:
Подошли к мосту, где им предстояло расстаться.
— Не хотите ли зайти к нам выпить стакан коктейля? — спросила она.
— Сейчас? — удивился Аарон.
— Да, сейчас самое время для коктейля. Который час, Манфреди?
— Половина седьмого. Зайдите, выпейте с нами, — сказал итальянец, — последуйте нашему обычаю.
Аарон перешел с ними через мост. Маркиз Дель-Торре занимал первый этаж старого палаццо на склоне холма, по ту сторону реки. Слуга отпер им двери.
— Ах, если бы только у нас было тепло. Но это помещение
Аарон очутился в очень теплой комнате с затененным светом и смесью староитальянской неуютности и современного комфорта в обстановке. Маркиза вышла, чтобы переодеться. Маленький офицер был очень любезен; гость ему, очевидно, нравился.
— Не хотите ли взглянуть на комнату, где мы музицируем? Мы снова начинаем устраивать музыкальные утра, как и раньше, — по субботам. У нас собиралось по пятнадцать — двадцать человек. Я так люблю эти музыкальные собрания. Но боюсь, что жена далеко не так увлечена ими, как раньше. Мне так хотелось бы, чтобы она пробудилась от своего безразличия. Война точно высосала из нее всю жизнь. Здесь, во Флоренции, столько любителей музыки, и очень хороших. Я надеюсь, это развлечет ее, и она станет сама собой. Я так долго пробыл на фронте. Ей было вредно одиночество. Я верю, что теперь ей станет лучше.
Говоря это, он засветил электричество в длинной гостиной. Это была красивая комната в стиле итальянского ампира: прекрасные выцветшие гобеленовые панели, позолоченная мебель и другие вещи придавали ей большое очарование. Она была обширна, не слишком пуста и казалась вполне жилой. Хозяину было приятно показывать ее.
— Конечно, наша квартира в Риме гораздо роскошнее, — сказал он, — но я предпочитаю эту, именно эту. — Какая-то печаль появилась у него во взоре, он начал тушить лампочки.
Аарон с хозяином возвратились в маленький салон. Маркиза уже сидела в низком кресле. На ней была теперь тонкая, прозрачная блузка с открытыми руками и шеей. Полногрудая, с нежной кожей, она производила впечатление сильной телом, но вовсе не слишком полной женщины.
— Манфреди, приготовь же нам коктейль, — сказала она. — Не находите ли вы, что здесь очень холодно? — спросила она Аарона.
— Нисколько, — ответил он.
— Печь все время топится, а толку мало.
— Вы слишком легко одеты, — сказал он.
— Ах, нет, печка должна давать достаточно тепла. Садитесь же. Хотите курить? Вот папиросы и сигары.
— Благодарю. У меня свои. Ваша большая комната так удобна для музыки.
— Да, очень. Не захотите ли вы поиграть у нас как-нибудь?
— Разве вы хотите? Я хотел сказать: разве вас интересует это?
— Что — флейта? Музыка вообще? Как сказать! Раньше я ее очень любила. Теперь и сама не знаю. А Манфреди просто живет ею.
— Вы без удовольствия думаете о своих музыкальных утрах по субботам? — спросил он.
— Да, без особенного удовольствия. Я устраиваю их ради Манфреди. Боюсь только, что он это понимает.
— Вас утомляет большое стечение людей?
— Да, и люди. Но не они одни. Утомляет и угнетает сама музыка. Не знаю почему это случилось.
— Так для чего же вы устраиваете свои утра по субботам?
— Насколько это возможно, я стараюсь не появляться на них… Я уверена, вы подозреваете, что со мной что-то неладно, раз я все так странно воспринимаю, — добавила она наполовину встревоженно, наполовину иронически.
— Нет, я только удивляюсь. Поверите ли, ведь и я чувствую нечто подобное. Оркестр приводит меня в слепую ярость. Мне хочется бросить бомбу.
— Вот именно. На меня он действует точно так же! Но теперь эта идиосинкразия дошла до такой степени, что я уже не чувствую ничего, кроме дурноты; знаете, как при морской болезни.
Ее темно-синие, отяжелевшие и беспокойные глаза остановились на Аароне с какой-то надеждой. Он внимательно вглядывался в ее лицо.
— Да, — сказал он, — я понимаю это. И знаю, что в глубине я такой же. Но я стараюсь об этом не думать, не углубляться. Иначе, что было бы со мной? Ведь я зарабатываю музыкой свое пропитание.
— Музыкой? Неужели? Как неудачно для вас… Но, может быть, флейта не такова? Мне так кажется. Я без неприятного чувства могу думать о ноте, взятой на этом инструменте. А о рояле, скрипке с ее тремоло или об оркестре — я и вспомнить не могу без содрогания. Я переношу только барабан и трубу. Не странно ли? Знаете, принесите когда-нибудь свою флейту. И сыграйте мне наедине. Совсем наедине. Я знаю, это принесет мне пользу. Правда. Я это ясно чувствую. — Маркиза закрыла глаза, ее певучая речь умолкла. Она говорила точно в полузабытьи.
— Флейта у меня в кармане пальто, — сказал Аарон. — Если хотите…
— Здесь? Да? — произнесла она с прежней томностью в голосе. — Так принесите ее, пожалуйста. И сыграйте в другой комнате, совсем, совсем без аккомпанемента. Сделайте это для меня.
— Но вы скажете мне, что будете испытывать при звуках флейты?
— Да…
Аарон вышел. Когда он вернулся, свинчивая флейту, в комнату вошел Манфреди с подносом и тремя стаканами коктейля. Маркиза взяла свой стакан.
— Послушай, Манфреди, — сказала она, — мистер Сиссон собирается играть. В зале, один. А я буду сидеть здесь и слушать.
— Отлично, — ответил тот, — но сначала выпейте. Вы будете играть без аккомпанемента, мистер Сиссон?
— Да, — сказал Аарон.
— Я зажгу для вас свет.
— Нет, лучше оставьте комнату в темноте. Отсюда будет проникать достаточно света.
Маленький полковник почувствовал себя немножко лишним. Чувствовали это и маркиза, и Аарон; и понимали, что виноваты в этом они, а не он. Аарон проглотил свой стакан и вопросительно взглянул на дверь.
— Сядь, Манфреди. Сядь здесь, — сказала маркиза мужу.