Флорентийская чародейка
Шрифт:
«Меня нет, — сказал он себе. — Таракан, уносимый в куске дерьма, значит больше, чем я». Много лет спустя при встрече со скрытой принцессой Кара-Кёз, когда его судьба сложилась наконец так, как ему мечталось, он уловил в ее взгляде выражение такого же безысходного отчаяния и понял, что ей тоже знакомо ощущение чудовищной абсурдности бытия, когда человек отчужден от привычной среды обитания. Уже за одно это Аргалья готов был полюбить ее, но у него были к тому и другие причины.
Туман обволакивал его все плотнее, он лез в глаза, забивал ноздри. Аргалья чувствовал, что начинает задыхаться. Воля его была сломлена, он приготовился безропотно принять любую участь, которую уготовила ему судьба. Аргалья лег на дно лодчонки и стал вспоминать Флоренцию; он увидел лица родителей, какими они были до того, как их обезобразила чума, вспомнил блуждания по дубравам в компании своих закадычных друзей Макиа и Аго. Воспоминания наполнили его сердце любовью,
Когда он очнулся, туман, а вместе с ним и восемь трирем адмирала Дориа исчезли. Доблестный кондотьер бежал, как побитый пес. Гудки и шлюпку он использовал в качестве отвлекающего маневра. Лодчонка Аргальи беспомощно подпрыгивала на волнах в кольце вражески судов, словно мышь, окруженная со всех сторон голодными котами. Он поднялся во весь рост, затрубил в свой pожок и закричал: «Я сдаюсь! Берите меня, чертовы безбожники! Я ваш!»
13
В Ушкюбе, где располагался лагерь для захваченных в плен детей…
В Ушкюбе, где располагался лагерь для захваченных в плен детей (рассказывала «дворец воспоминаний»), говорили на множестве языков, но поклонялись лишь одному богу. Ежегодно специальные отряды головорезов обшаривали земли новой разрастающейся империи, собирая своеобразную живую подать во имя Аллаха — девширме. Они отбирали самых сильных, самых сообразительных, самых красивых детей, чтобы превратить их в рабов, сделать слепыми исполнителями воли султана. Принцип воспитания в султанате заключался в полной трансформации детской личности. «Мы заберем у вас детей и сделаем их заново. Мы заставим их забыть о родителях и создадим из них элиту, которая будет держать вас в повиновении. Вами вскоре станут управлять ваши собственные дети», — говорили вербовщики. В Ушкюбе, где начинался процесс перековки, было многоязычие, но всех одевали одинаково, как рекрутов, — в просторные штаны и рубахи. У нашего героя отобрали одежду, вымыли его, накормили, дали вдоволь напиться. Христианство от него тоже отобрали сразу и тут же облачили в ислам. В лагере были греки, албанцы, боснийцы, хорваты и сербы, были мамлюки — белые рабы со всего Кавказа: грузины, мингрелы, черкесы, абхазы, — а также армяне и сирийцы. Из Италии был только один Аргалья — итальянцы не платили дань детьми, но турки были уверены, что это всего лишь вопрос времени. Его командиры считали, что у него слишком трудное имя. Смеясь, они называли его то аль-Гази — «победитель», то аль-Кхали — «пустой горшок». Однако имя здесь не имело ни малейшего значения. Аргалья, Аркалия или аль-Кхалия — не все ли равно? Важно было другое — ему надлежало переподчинить душу другому господину.
На лагерной площади дети в одинаковой мешковатое одежде хмуро стояли рядами перед человеком в балахоне Его белая шапка возвышалась на три дюйма над головою, а всю грудь закрывала длинная белая борода, отчего создавалось впечатление, что голова у него невероятных размеров. Это был святой человек, турецкий дервиш-бекташи. Он приобщал их к исламу, и перепуганные дети, как попугаи, на разные голоса повторяли за ним главный завет: «Нет божества, кроме Аллаха, а Мухаммад — посланник Аллаха». С этого началось их преображение.
Разъезжая по делам государственной важности, Макия не переставал думать о «дворце воспоминаний». Hacтал июль. Он скакал по дороге на Равенну, направляясь в Форли, чтобы убедить графиню Екатерину Сфорца дозволить своему сыну Оттавиано объединиться с Флоренцией за значительно меньшую сумму, чем та потребовала. В противном случае Флоренция собиралась отказать ей в защите от известного своей жестокостью сына Папы Александра Шестого, герцога Чезаре Борджа из Романьи. Екатерина Сфорца, или, как ее величали, Форлийская Мадонна, была столь хороша собой, что даже приятель Макиа, Бьяджо Буонаккорси, на какое-то время позабыл про свою греховную страсть к Андреа ди Ромоло и перед отъездом взял с Никколо слово, что тот привезет ему портрет Форлийской Мадонны. Мысли самого Никколо Макиа занимала другая — безымянная француженка, стоявшая неподвижно, словно мраморное изваяние, в маленькой спальне у Алессандры в Доме Марса.
«Макиа, — писал ему Аго Веспуччи, — ты нужен нам адесь. Без тебя ни напиться толком, ни в карты перекинуться. К тому же в этой твоей Канцелярии полным-полно мерзавцев, каких свет не видывал, и все они спят и видят, как бы нас, твоих друзей, вышвырнуть вон, так что от этих твоих бесконечных разъездов да отлучек дело тоже страдает».
Макиа, однако, не думал ни о кознях завистников, ни о загулах с друзьями. Он собирался совершить налет — налет на тело женщины, при том условии, что ему удастся подобрать ключ к ее запертой душе, удастся пробиться к ней самой — той, что скрыта под «дворцом воспоминаний».
У Никколо была склонность проводить аналогию между совершенно, казалось бы, непохожими ситуациями, поэтому, когда Екатерина Сфорца отклонила его предложение, он увидел в этом дурной знак, решив, что потерпит фиаско и с «дворцом воспоминаний». Вскоре после этого Чезаре Борджа, как и предвидел Макиа, напал на Форли, а Екатерина, поднявшись на крепостную стену, задрала перед герцогом подол и велела катиться к чертям собачьим. Для графини все кончилось хуже некуда: ее заключили в папскую тюрьму — замок Сант-Анджело, но Макиа расценил это как хорошее предзнаменование. В судьбе плененной Сфорца он усмотрел зеркальное отражение судьбы женщины, запертой в полутемной комнатушке в Доме Марса, а то, что она заголилась перед Борджа, означало, по его мнению, только одно: скорее всего и «дворец воспоминаний» впустит его к себе.
По возвращении он отправился в Дом Марса и испросил у карлицы разрешения навещать «дворец воспоминаний» в любое время. Посредница Джульетта такое разрешение дала: она надеялась, что Макиа удастся расшевелить чокнутую девицу и превратить ее из говорящей статуи в полноценную куртизанку. Оказалось, предчувствия не обманули Никколо. Оставшись с девушкой наедине, он ласково взял ее за руку, подвел к широкой кровати под балдахином с занавесями из подходящего для данного случая французского голубого шелка, расшитого золотыми лилиями, и бережно уложил. (Она была высокого роста, и Никколо решил, что так будет удобнее им обоим.) Сам он вытянулся на ложе рядом с нею, стал ласкать ее золотые волосы и тихим шепотом задавать ей вопрос за вопросом, одновременно расстегивая ее восточного покроя кофточку. Груди у нее оказались маленькие, и это тоже его восхитило. Она не чинила ему ни малейших препятствий. Казалось, по мере того как она извлекает из своей памяти новые эпизоды и пересказывает их, ей становится легче дышать, и ее голос сделался звонче.
— Расскажи мне всё-всё, — шептал Макиа, осыпая поцелуями ее обнажившуюся грудь. — Всё, до конца, — и ты станешь свободной.
После того как живая дань была собрана, вещала «дворец воспоминаний», ребят привозили в Стамбул и распределяли в зажиточные турецкие семьи в качестве слуг, а также для того, чтобы там их обучили турецкому языку и всему, что надлежит знать и делать принявшему ислам. Далее следовала воинская подготовка. Затем их отправляли прислужниками в императорский гарем или зачисляли в отряды янычар в качестве аям-оглы — новобранцев. В одиннадцать лет герой и непобедимый воин, обладатель волшебной сабли и самый прекрасный мужчина в мире сделался, слава Всевышнему, доблестным янычаром — лучшим бойцом, который когда-либо служил в этих элитных отрядах. «И да будут благословенны грозные янычары, и да распространится их сила и власть на другие края!» — скороговоркой произнесла женщина-дворец. Они не были турками по крови, но они являли собой опору империи. Правда, в янычары не брали евреев: считалось, что те никогда не отступятся от веры предков. Не допускали цыган, потому что они трусы и бездельники, не брали также молдаван и румын из Валахии. И как раз на время янычарства нашего героя пришлось столкновение турок с правителем Валахии вампиром Владом Дракулой.
«Дворец воспоминаний» повествовала о янычарах, а Макиа тем временем смотрел на ее рот. Слушая рассказ о том, как по прибытии в Стамбул юных рекрутов раздевали для осмотра, он видел лишь, как красиво складывались ее губы, когда выговаривали французское «ню». Она рассказывала, как их готовили к профессиям мясников и садовников, и, пока она произносила все эти слова, его указательный палец следовал за очертаниями ее губ. Женщина говорила, что у детей отняли даже их имена и все они получили новые, в составе которых было слово абд, то есть «раб», — такие, например, как Абдулла или Абдулмомин, а он, вместо того чтобы печалиться по поводу искалеченных детских душ, испытывал раздражение и досаду, когда слышал из ее прелестных уст чуждые его уху восточные звукосочетания. Он легонько целовал ее в уголки губ, а она рассказывала о старшем белом евнухе, о старшем чернокожем евнухе, наставлявших мальчиков, как следует ублажать султана, а также о том, что ее герой сразу же получил недостижимый для новенького пост сокольничего. Пока она говорила, друг детства взрослел у Никколо на глазах, превращался из ребенка во взрослого мужчину или в то, чем становится мужчина, у которого отрочество не состоялось, — возможно, в человека, так и не сумевшего повзрослеть. О да, его друг Аргалья освоил в совершенстве науку войны и заставлял других восхищаться им и бояться его; он уже отбирал под свое начало воинов из бывших детей-пленников, он обзавелся четырьмя гигантами — телохранителями (это были швейцарцы-альбиносы, купленные им на рынке живого товара в Танжере, — Отто, Ботто, Клотто и Д'Артаньян) и рабом-сербом по имени Константин, который был взят в плен при осаде Ново-Брдо.