Флотоводец
Шрифт:
Николай Герасимович принял Птохова, внимательно его выслушал. Не делая никаких упреков и предупреждений, сказал: «Ну, добро! Выбирай работу по силам», — и подписал приказ о восстановлении Птохова в кадрах, который был уже подготовлен. Птохов работал два или три года и умер в возрасте 42-х лет. Л.М. Галлер был весьма доволен работой, которую выполнил Птохов.
Адмирал Харламов, обязанный Николаю Герасимовичу адмиральскими погонами и своим благополучием, был направлен в Генеральный штаб на должность заместителя начальника Генштаба по военно-морским вопросам. Однажды Харламов за своей подписью присылает Николаю Герасимовичу бумагу: «Первому заместителю Народного Комиссара Обороны и Главнокомандующему ВМФ СССР. Распоряжение». Я положил Николаю Герасимовичу документ на стол, возмущенный бестактностью Харламова. Николай Герасимович позвонил Харламову и сказал ему как всегда спокойным, но твердым голосом: «Харламов! Я удивлен вашей бестактностью. Я вас направил в Генштаб, я вас оттуда и уберу, если позволите себе еще раз подобное».
Занимая высокое служебное положение — командующего ТОФ, народного комиссара ВМФ, являясь членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, — Николай Герасимович оставался
Николай Герасимович был сторонник радикального, реального комплексного переустройства структуры ВМФ, быстрого внедрения в развитие его боевой мощности последних достижений науки и техники, в частности, ядерной энергии.
Николай Герасимович терпеть не мог подхалимов, ловкачей, приспособленцев, бездельников и хитрецов. Но он с уважением относился к деловым, инициативным и решительным людям. Терпеливо выслушивал их предложения и рекомендации, даже те, которые выходили за пределы возможного. Дельные, полезные предложения он принимал и содействовал их внедрению.
Николай Герасимович не допускал грубости и унижения человеческого достоинства, оскорблений и угроз даже по отношению к тем, кто этого заслуживал. Он наказывал только в том случае, когда иначе поступить было нельзя, причем наказанный уходил убежденный в справедливости наказания.
Николай Герасимович был чуток к человеческому горю. Он решительно выступал в защиту людей, попавших в беду, и немедленно подавал руку помощи. Давал разрешение на привлечение к суровой ответственности провинившихся только тогда, когда убеждался, что другого выхода нет. Иногда он брал всю вину на себя: «Я — народный комиссар, и во всех недостатках, допущенных в наркомате, виноват прежде всего я». Но он никогда не оставлял безнаказанным истинных виновников, допустивших недостатки.
Николай Герасимович не был злопамятным человеком, он никому не мстил и ни с кем не сводил личных счетов. Стойко, не показывая вида, переносил он неприятности, обиды и неблагодарность людей, обязанных ему своим положением и благополучием. Он никогда не жаловался на допущенную по отношению к нему несправедливость и терпеть не мог сочувствия.
Николай Герасимович бережно хранил в памяти товарищей по училищу, академии, по службе, и людей, когда-либо вызвавших к себе его симпатию. Он мне не раз говорил: «Елисей! Как поживают наши училищные товарищи, сколько нас еще осталось в живых?» Если кто из них нуждается в помощи, то помоги, если сам не сумеешь, то скажи мне».
Николай Герасимович прожил большую, трудную и красивую жизнь, жизнь человека высоких моральных качеств, душевной красоты, чистоты и обаяния. Его жизнь достойна подражания для военных моряков — флотоводцев настоящего и будущего поколений.
Ю.А. Пантелеев. Человек несгибаемой воли [54]
Бывает так — встречаются люди в ранней молодости, а затем жизненные циклоны разносят их в разные стороны, но связи не теряют, хотя иногда и на больших расстояниях, но хорошо видят друг друга. Так случилось и у меня с Николаем Герасимовичем Кузнецовым.
Был мрачный, прохладный осенний день 1926 г. в городе Николаеве. Большая старинная казарма из красного кирпича с высокими потолками располагалась далеко за городом, ни домами, ни лесом не окруженная. В казарме этой размещалась команда крейсера «Червона Украина», достраивавшегося на Николаевском судостроительном заводе на р. Буг. Корабль должен был в ближайшее время войти в состав Черноморского флота. Ежедневно для укомплектования экипажа крейсера в казарму прибывали партии матросов разных специальностей и группы командиров, окончивших военно-морские училища.
54
Пантелеев Юрий Александрович — адмирал, профессор; командующий Волжской флотилией (1943), Тихоокеанским флотом (1953–1956); начальник Военно-морской академии; автор книг «Морской фронт» (М., 1965), «Полвека на флоте» (М., 1974) (Р.К.).
Поеживаясь от сырого прохладного воздуха, я сидел с рассыльным краснофлотцем в комнате дежурного командира по команде, попивая крепкий флотский чай и периодически подбрасывая в большую печку сухие поленья дров. Казарма тогда еще не имела парового отопления, поэтому там стояли десятки большущих старинных печей. Старший помощник командира крейсера был болен, и я его замещал. И вот слышу громкий бодрый голос в коридоре: «Где у вас командир помещается?» Кто-то ответил: «А вот в конце коридора открывается дверь». Не прошло и минуты, как в комнату бодро вошли три молодых стройных командира, держа в руках какие-то документы. По блестящему, наглаженному форменному обмундированию и особенно брюкам со складкой-стрелкой, блестящим, еще не мытым двум нашивкам на рукавах я сразу понял, что прибыли служить молодые вахтенные начальники, только что окончившие Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. Они еще застали собиравшегося покинуть казарму командира крейсера Н.Н. Несвицкого. Он посмотрел предписания командиров и на каждом из них написал краткую резолюцию «Ст. пом.» Это означало — идите к старшему помощнику. Так как никаких других указаний дано не было, молодежь и явилась ко мне. Зная «разговорчивость» Несвицкого, по существу, очень доброго человека, но до крайности молчаливого, и видя смущение прибывших, я постарался сгладить их первое впечатление, ибо все это сам пережил год тому назад. Выше, представительнее других мне показался Кузнецов Н.Г. Я даже про себя подумал: «Прямо гвардеец какой-то». Он оказался и разговорчивее своих товарищей. Спрашиваю: «Как доехали, обедали ли?» Вижу смущенную улыбку, двое молчат, а Николай Герасимович прямо объявил: «Признаться, ничего не ели еще». Меня подкупила такая откровенность, я даже ей обрадовался. «Чудесно, сейчас все организуем», — ответил я и вызвал к себе дежурного по камбузу.
На заводе шла приемка различных механизмов строящегося крейсера. В этой ответственной работе в специальных комиссиях участвовали все командиры крейсера. Н.Г. Кузнецов участвовал в приемке пожарной системы и еще чего-то. Работали мы целыми днями до темноты. Иногда днем, встречаясь с Кузнецовым, я стал замечать, что он не производит впечатления робкого новичка, голос его звучит уверенно, что ему не ясно — он спрашивает у заводских инженеров. Я давно был знаком с председателем комиссии по наблюдению за строительством корабля (сокращенно: комнаб) Дроздовым — симпатичным корабельным инженером очень высокого роста. Так вот, как-то, идя вместе с завода домой и делясь впечатлениями о ходе приемок на корабле, он мне говорит: «Вы, Юрий Александрович, давно знаете Кузнецова?» Я ответил, что знаю его не более двух месяцев. Дроздов помолчал, а затем произнес: «Удивительно хорошее произвел на меня он впечатление… довольно скромен и очень деловой, разбирается во всем до деталей, совсем не так, как другие. Вот увидите этот пойдет далеко». Я согласился с Дроздовым и стал еще больше приглядываться к новому вахтенному начальнику. Прогноз вскоре оправдался. Крейсер, вступив в строй, начал усиленно проводить боевую подготовку, часто выходить в море. С нами выходил в море и командующий флотом М.В. Орлов. Он тоже внимательно приглядывался к вахтенному начальнику Кузнецову, к тому, как смело и решительно он отдает команды рулевому и сигнальщику. После одного из многодневных выходов в море комиссар крейсера Кедрин, очень общительный человек, сообщил на мостике командиру, что комфлот обратил свое внимание на Кузнецова и сказал Кедрину, чтобы тот посматривал за ним. «Из него выйдет толк», — добавил Орлов, прощаясь с комиссаром. Все это я отчетливо слышал, так как был старшим штурманом крейсера и по должности стоял на мостике рядом с командиром. А волевые качества у Николая Герасимовича действительно проявлялись и совершенствовались с каждым днем его службы на корабле. Мне хорошо помнится один эпизод из нашей совместной службы. В годы строительства флота вахтенных начальников с законченным военно-морским образованием не хватало. Поэтому вахту часто несли командиры из бывших унтер-офицеров царского флота — специалистов своего дела, но вахтенную службу на ходу они знали плохо, особенно навигацию и лоцию. Поэтому штатные командиры-штурманы, имевшие неспециальное образование, чувствовали себя на мостике полными хозяевами, на вахтенных начальников обращали мало внимания и отдавали команды рулевым и сигнальщикам, минуя вахтенного начальника. В те часы на вахте стоял Н.Г. Кузнецов. Определив место корабля и получив разрешение командира поворачивать на новый курс, я отдал непосредственно рулевому команду ложиться на такой-то курс. Кузнецов все это слышал и молчал. Когда крейсер лег уже на новый курс, он отозвал меня на крыло мостика и не грубо, но очень четко и негромко сказал: «Послушай, Пантелеев, на вахте стою я и за движение корабля отвечаю по уставу… команды рулевому об изменении курса должен подавать я… иначе я здесь не нужен, да это требует и устав… если ты не согласен, придется доложить командиру…» Кузнецов был абсолютно прав, я тоже хорошо знал устав. Нас — штурманов — избаловали приведенные выше обстоятельства, и мы перестали как-то считаться с вахтенными начальниками. Я улыбнулся и, помню, ответил тогда Николаю Герасимовичу: «Ладно, ты прав, учтем». Найдя удобную минуту, я тогда же рассказал о нашем разговоре командиру крейсера. Он выслушал меня и как всегда буркнул: «Что же, Кузнецов прав, учтите». Отношения наши не испортились.
Через некоторое время Н.Г. Кузнецов был назначен старшим вахтенным начальником крейсера и в этой должности вскоре показал свои достоинства. Обучая краснофлотцев гребле и хождению под парусом, я заметил, что шлюпка Н.Г. Кузнецова всегда обгоняла шлюпки других рот как под веслами, так и под парусом. Среди командиров в кают-компании о Кузнецове заговорили как о молодом, но дельном моряке, любящем морское дело, море и корабль. Кают-компания у нас была очень дружная. По вечерам мы собирались в ней. Кто-нибудь играл на пианино, другие подпевали любимые песенки. Правда, играли плохо и пели несвязно, но Николай Герасимович любил петь какие-то свои песенки, мы подтягивали ему. Некоторые командиры были остроумными рассказчиками каких-либо историй из своей жизни, вызывавших общее оживление и смех. Николай Герасимович очень любил военно-морскую историю, видимо, он много читал о морских войнах прошлого. Мы разбирали события, разбирали и критиковали действия иностранных флотоводцев. Заводилой этих, по существу, научных дискуссий всегда был Н.Г. Кузнецов. Мы много — до хрипоты — спорили, но все это как-то сближало нас, и все мы становились друзьями.
Но особенно ярко Н.Г. Кузнецов проявил себя в Константинополе, куда в мае 1927 г. с визитом пришли крейсер «Червона Украина» с тремя миноносцами для сопровождения в Афганистан Аманнулы-хана. В один из вечеров старший помощник командира М.М. Оленин с группой командиров были приглашены турецкими офицерами на дружеский вечер. За старпома остался старший вахтенный начальник Н.Г. Кузнецов. И представьте наше удивление, когда, возвращаясь ночью на корабль, мы увидели крейсер стоящим на рейде совершенно без огней, на палубе, видимо, были разнесены пожарные шланги, ибо с бортов лились струи воды, из трубы вылетали крупные искры, и видно было, как по палубе метались темные фигуры моряков. На катере воцарилась гробовая тишина. Старпом Оленин мрачно произнес: «Неужели командир затеял ночью пожарную тревогу, да еще в Турции…» Не верилось, но что-то страшное случилось. На крейсере в тот день поздно вечером вспыхнул пожар в кочегарке рядом с артпогребом.