Флоту - побеждать!
Шрифт:
– Ну что же, - мрачно процедил сквозь зубы мичман.
– Здравствуйте, господин Крупп!
На самом деле одиннадцатидюймовые мортиры, которые начали обстрел русских оборонительных позиций были изготовлены в Англии, на заводах Виккерса, но разве это что-то меняло?
– Это что же теперь будет?
– донесся вздох из-за спины офицера.
– Гриднев?
– обернулся командир батареи.
– Ты почему не в землянке? Приказа не слышал?
– Так на посту я, вашбродь. Никто мен не снимал с него.
– Это да, извини. Снимаю - можешь идти в землянку.
– А дозвольте с вами остаться? Семи смертям не бывать, как говорится...
– Ну, раз так жизнь свою не ценишь, - ухмыльнулся Чебыкин, - давай, стой рядом, помрём, если что, вместе...
– Ух ты!
– прервал матрос своего командира.
– Оттуда такая же летит!
С левого фланга действительно обозначился летящий в сторону русских позиций снаряд, разглядеть который можно было без всякого бинокля.
– То есть у японцев минимум четыре таких гаубицы или мортиры, - резюмировал мичман после очередного разрыва вражеского снаряда.
– Не уйти нам с тобой, Фома, с этой горы живыми.
На левом фланге тоже обозначились звуки разрывов. Разрывов не столь крупных снарядов, что били по основным позициям, но тоже солидных - явно японские канонерки начали крушить из бухты Цинджоу те русские позиции, до которых могли дотянуться своими пушками.
Следующий снаряд вонзился в землю метрах в тридцати от батареи десантных пушек. Земля вздрогнула от разрыва так, что мичмана и матроса сбило с ног, что, возможно, и спасло их от разлетающихся осколков и щебня.
– Ну и силища в этих бонбах, вашбродь, - поднялся, отряхиваясь от песка, Гриднев.
– Что же теперь с нами будет?
– Закопает нас японец, только и всего, - зло отозвался мичман.
Как бы подтверждая его слова, на соседней батарее рвануло так, что стало понятно - снаряд не просто попал, а попал в склад боеприпасов. Снова вздрогнула земля под ногами, снова ударило грохотом по барабанным перепонкам, без особого труда различалось, что взрывом выбросило в воздух не только грунт, но и некие более крупные предметы. Думать о том, что это такое категорически не хотелось...
И ещё больше не хотелось стоять и ждать когда же прилетит уже твой снаряд и всё закончится. Просто стоять и ждать. Не имея возможности ничего предпринять, не имея возможности хоть как-то воспрепятствовать врагу... В далёком и славном ДВЕНАДЦАТОМ ГОДУ генерал Остерман-Толстой отдал приказ: 'Ничего не делать - стоять и умирать!'. И это было оправдано - корпус Остермана прикрывал отход армии...
И Чебыкину сейчас оставалось надеяться, что полковник Третьяков и генерал Надеин уже поняли сложившуюся ситуацию, и моряки с артиллеристами гибнут сейчас рядом со своими молчащими пушками не просто так, а готовясь прикрыть отход своих главных сил от атаки японских пехоты и кавалерии. Атаки, которая, несомненно, состоится. Может и не сегодня - сегодня уж очень удобно расстреливать русские позиции с суши и моря тяжёлой артиллерией...
– Они что там, с ума посходили?
– ошалел мичман, услышав 'Ура!' с левого фланга.
На самом деле, конечно, никто там с ума не сходил. Просто защитники перешейка, те, с чьих позиций открывался вид на бухту пронаблюдали, как сначала у борта одной из японских канонерок шибануло столбом воды и она стала стремительно заваливаться на борт. Потом рвануло под второй, и та тоже стала тонуть, задирая к небу свой таран - мины 'замедленного действия' поставленные две недели назад отрядом Ухтомского сработали в лучшем виде. И никакой обстрел не мог сдержать ликования солдат и матросов,
_ Дозвольте обратиться, ваше благородие!
– подлетел к Чебыкину кондуктор со смешной и не очень благозвучной фамилией Мышковатый.
– Чего тебе?
– Явите божецкую милость, разрешите братве из землянок выбраться - силов ведь никаких, каждую секунду ждём с матросами, когда накроет. В темноте. Второй час уже...
– А здесь вам легче, что ли будет?
– недовольно отозвался мичман, хотя, представив, что переживают его подчинённые в темноте землянок, понял что легче.
Но боевая ситуация сама сняла сомнения командира батареи по поводу дальнейших действий: к басам своих одиннадцатидюймовых мортир, присоединились и тенора полевых батарей, которые, видя пассивность артиллеристов защищающих Наньшань, начали осыпать фугасами проволочные заграждения, а шрапнелями окопы и батареи русских.
– Давай всех на батарею!
– злобно прорычал Чебыкин.
– Вполне можем попытаться добросить свои снаряды до этих наглецов.
– Покорнейше благодарим!
– откозырял, просияв, Мышковатый, а через три минуты от пушек уже доносилось:
– Первое готово!
– Второе готово!
– Третье готово!
И так далее до шестого.
– Огонь!
– махнул рукой мичман.
Загрохали пушки, и понеслись трехкилограммовые шрапнели к вражеским позициям.
– Перестарались, - пробубнил себе под нос командир батареи, пронаблюдав разрывы.
– Уменьшить прицел на два деления!.. Огонь!
На этот раз белые комочки разрывов вспухли как раз над тем местом, где плескало огнём с японских позиций.
– Накрыли, ребята! Беглый огонь пять патронов на том же прицеле!!
Батарейцы с азартом продолжили. Ещё несколько серий удачно долбанули над японскими пушками, и огонь неприятельских орудий на данной позиции ослаб, почти прекратился.
– Молодцы, братцы!
– успел крикнуть мичман своим подчинённым...
Только это и успел. В грохоте канонады никто, разумеется, не услышал шипения приближающейся одиннадцатидюймовой бомбы. А она прилетела. И взорвалась прямо на батарее морских десантных пушек мичмана Чебыкина. Рвануло как раз между третьим и четвёртым орудиями. Чуть позади их. Сами эти две пушки и их расчёты были мгновенно уничтожены. Орудия номер два и пять вышли из строя, комендоров посекло осколками и щебнем, но убило только одного. Не пострадавших на батарее не имелось ни одного - и мичмана, стоявшего на правом фланге у орудия номер шесть, огрело по голове камнем, а в плечо угодил осколок. И это ещё легко отделались - на большинстве позиций пушки вообще стояли практически колесо к колесу. Если бы Чебыкин неделю назад не настоял на своём, не вытребовал бы для своей батареи расстояние не менее десяти метров между пушками - выкосило бы всех.
Сознание и чувства возвращались медленно и не все сразу. Первой пришла боль. Ныло всё тело, но особенно голова и плечо. Затем стала всё сильнее чувствоваться отвратительная горечь во рту, слух сообщил, что рядом имеются кричащие и стонущие, а с трудом просыпающееся сознание настоятельно просило не открывать глаза, чтобы не видеть ещё и источники этих стонов и криков. Но пришлось.
Что-то типа землянки, но серьёзно побольше обычной. Свет стоявшей неподалёку керосиновой лампы и то бил по глазам, так что снова пришлось зажмуриться.