Фонарщик
Шрифт:
— Пожалуйста, простите меня. — Голос у нее был хриплым. — Я знаю, что была грубой, ужасно грубой, но… Я не могу этого объяснить. У меня бывают такие моменты… Не сердитесь на меня!
Ее так долго снедали страх и тревога, что лицо сморщилось, с каждой минутой она становилась старше — сейчас ей уже можно было дать тридцать. Возможно, Гроувс и испытал бы облегчение от ее покорности — его мускулы в самом деле непроизвольно расслабились, —
— Успокойтесь, сударыня, — сказал он громко, чтобы Принглу было слышно, — и спокойно скажите, что вас сюда привело.
— Вы не поверите мне. Я не могу упрекать вас, если вы думаете обо мне плохо — думаете, что я гадкая, лицемерная. Но прошу вас, поверьте, мои слова, может быть, заслуживают внимания, я не осмелилась бы показаться вам на глаза, если бы это было не так! Я не врунья и считаю своим долгом доказать вам это!
Гроувс прищурился.
— О чем вы говорите, милочка?
Она смотрела на него какую-нибудь секунду, но его словно прошил электрический разряд.
— Убийца на вокзале Уэверли… — сказала она, сглотнула и тяжело задышала. — Я видела во сне все подробности… как это случилось… я видела послание… «Ce Grand Trompeur»!
Не бог весть что, послание было хорошо известно, и Гроувс решил, что присутствует на таком же представлении, как и у Сета Хогарта.
— Сядьте, — снова велел он, по она только крепче ухватилась за спинку стула.
— Я видела! — повторила она. — Я видела, когда спала! Убийца! Послание!
— Вы могли прочесть в газетах. Или услышать — теперь это не секрет.
— Нет-нет! — Она с силой потрясла головой. — Отходит поезд, человек выходит из кеба; огромная тень, она валит его на землю… все это мне снилось… грубая, черными чернилами надпись наискосок по всему листу — «Этот Великий Обманщик».
Газеты не писали подробно, как выглядело послание — «грубая, черными чернилами», — но опять же несложно было догадаться. Гроувс плотнее скрестил руки и опустил глаза.
— И что еще вы видели?
— Именно то, что я сказала, — но очень ясно! Как будто я была там — так ясно!
— Может, вы были там?
— Я спала — и проснулась от кошмара!
— В котором часу?
— Как только человек упал.
— Но полагаю, вы опять не видели убийцу?
— Только пар и темную тень. Клянусь, это правда, ради всего святого!
Гроувс поворчал:
— В прачечной вы говорили мне, что до моего прихода спали.
— Это не совсем правда, —
И на какой-то момент Гроувс почти поверил — конечно, ее раскаяние прибавляло ему сил, — но все-таки отмахнулся, равнодушно вздохнув.
— Все это прекрасно, — сказал он, опустив руки и убрав их за спину. — То вы — пустая балаболка, которой почти нечего сказать, то призываете всех святых и стоите белее снега, Так что же, милочка? Покажите ваше истинное лицо, чтобы я поверил вам.
Эвелина сокрушенно покачала головой:
— Я очень расстроилась, что вы мне не поверили, — вот вам правда. А мне было так трудно прийти сюда и все рассказать.
Он засопел.
— Трудно? Почему же трудно говорить правду?
— Для этого нужно возвращаться в прошлое.
— В ваши сны?
— Вообще в прошлое.
Гроувс двинулся в сторону, и луч фонарного света ударил ей в лицо как кинжал. Она вздрогнула и отпрянула в его безопасную тень.
— Скажите-ка, когда вы родились? — спросил он, вспомнив о своей неудаче в архиве.
— Я не помню.
— Вам должны были сказать.
— Часть моей жизни… не ясна.
— Кто был ваш отец? Ваша мать? В ней шла какая-то борьба.
— Я не помню. Но…
— Откуда фамилия Тодд?
— Кто-то… кто-то мне сказал, что это моя фамилия. Но пожалуйста…
— Кто?
Она пожала плечами и выдавила:
— Кто-то… в сиротском приюте.
Сиротский приют. Гроувс почувствовал, как его мускулы опять напряглись.
— Вы из сиротского приюта?
Она смущенно взглянула на него:
— Да… Кажется, да.
Гроувс не выдал себя.
— Из какого?
— Это был приют в Фа… Фаунтенбридже. Но прошу вас, это не…
— Пансион для неимущих девиц в Фаунтенбридже?
Гроувс знал о нем еще по тем временам, когда совершал обходы, — отвратительное черное здание, таинственно сгоревшее в конце 1860-х годов.
— Да, но…
— Когда вы там жили?
Она заметалась.
— Моя… моя семья забрала меня.
— Какая семья? Вы говорили, что сирота.
— Моя семья.
Он видел, что она виляет или опять врет; слегка приподнялся на мысках и снова опустился на пятки.
— Вы никогда не говорите правду, сударыня?
— Я не лгу, — сказала она.
— Когда вы вернулись в Эдинбург?
— Два года назад.
— Почему?
— Мне казалось, так нужно.