Формула яда
Шрифт:
Уже совсем стемнело, когда оба бандита вышли на условленное заранее место встречи со Щепанским. То была западная окраина леса, близ села Жидятичи, Брюховицкого района, со стороны Киевского шоссе. Около железнодорожного моста они притаились в кустах. Немного погодя из-под моста появилась фигура, едва различимая в темноте. Щепанский дважды прокричал вороном, и только после этого все трое сошлись.
Роман Щепанский спросил:
— Ну как?
— Все в порядке! Вот это забрали в столе,— Илларий протянул Щепанскому завернутые в платок предметы.
— Що це таке?
— Медали. Партизанские... И ордена.
— Ну, добре, хлопцы!—пожимая руки убийцам, сказал
Такова лишь часть подробностей страшного злодеяния, вскрытых во время следствия и суда.
Но прежде чем выяснились все эти подробности, прежде чем были изловлены главные виновники убийства и их пособники, понадобились годы напряженной сложной работы чекистов, размотавших запутанный клубок. И тогда перед всеми присутствовавшими на суде предстал облик того изуверского мира, в единоборство с которым смело вступил Ярослав Галан еще в конце двадцатых годов, когда он жил в буржуазном польском государстве.
Первой, кто сообщил тетке Иллария Марии Лукашевич об убийстве Галана, была уже упоминавшаяся ранее Ольга Дучиминская. Дальняя родственница Лукашевичей, эта вежливая пожилая дама после освобождения Львова Советской Армией регулярно посещала писательские собрания, сетовала, как ей трудно жилось при гитлеровцах, рассказывала, какие зверства чинили они и их пособники — бандеровцы. Многие из нас, кто общался с Дучиминской на этих собраниях, знали, что в прошлом она печаталась в разных националистических изданиях, а также оставила след своего сотрудничества с украинскими националистами во время немецкой оккупации, опубликовав в продажной, издававшейся на немецкие марки газетки «Льв!всыб в|<гп»два-три слезливых рассказика. Один из них — «Рождественская сказка» — Дучиминская читала даже вслух всему семейству Лукашевичей, приехав к ним в гости в село Сороки Львовские.
Зная о националистическом прошлом Ольги Дучиминской, и Ярослав Галан, и его друг Петро Козланюк, и другие видные писатели, жившие и работавшие во Львове, все же склонны были простить литератору ее старые грехи. Думалось, что террор фашистской оккупации открыл и ей глаза на то, к чему привело галицийских интеллигентов ее толка многолетнее равнение на капиталистический Запад.
Однако Дучиминская оказалась человеком с двойным дном, как и ее воспитанники — братья Лукашевичи. По их просьбе она доставала нужную литературу для националистического подполья, и, когда вожаки подполья пожелали встретиться с ней, она охотно согласилась.
В августе 1949 года Илларий Лукашевич привез Дучиминскую на подводе в дом своего отца в селе Сороки Львовские, где ее уже ожидали двое — Иван Гринчишин, завербовавший Иллария в ОУН, еще когда тот учился в семинарии, и «Евген», начальник Романа Щепанского. Его Гринчишин именовал очень почтительно: «друже провиднык».
Встреча длилась более восьми часов. Как подтвердила Дучиминская на суде, главари подполья упрекали ее в том, что «она и ряд других писателей, выступавших ранее в печати с произведениями националистического характера, в настоящее время отошли от этого и, работая в советских учреждениях, оказывают помощь советской власти». Затем Евген приказал Илларию, чтобы он и его брат Александр передавали ему лично все, что будет писать для подпольных изданий Дучиминская.
Вот почему так заволновалась она, узнав еще днем 24 октября, что случилось с Галаном, возвращаясь с работы, из Этнографического музея, и не пошла домой, а засеменила нервными шажками по Ризьбярской улице к тетке Лукашевичей.
— Беда, Марийко,— сказала она, заходя
И Мария Лукашевич тотчас едет в Сороки Львовские и предупреждает «пан отца» Дениса Лукашевича, чтобы он был начеку.
Предательская роль Дучиминской, соучастницы в подготовке убийства Галана, лишний раз показала, до чего в моральном падении может докатиться литератор, став на путь двурушничества, всячески пользуясь благами, которые давала советская власть, но меньше всего думая о том, чтобы принести пользу советской власти.
Дучиминская стала представительницей той группы литераторов, служивших врагам Украины, и в том числе Гитлеру, которых Галан заклеймил кличкой «мамелюки».
«Настало время, и кончилась «пригодонька щаслыва»,— писал он после освобождения Львова,— вот уже проходит год, как мамелюки потянулись в хвосте разбитой гитлеровской армии. Эго уже не эмиграция. Кто же в освобожденной Европе даст приют этим верным денщикам немецкого разбойника! Нет, это значительно хуже: беспрерывные скитания из угла в угол, из-под одной хаты к другой, и так — до кончины под чьим-то порогом. Морально они уже давно умерли. Еще год назад мамелюки сновали по Львову, сюсюкали, болтали, похихикивали, декламировали и писали — писали без конца и меры, а сегодня никто доподлинно не вспомнит о них теплым словом. Забыли их, забыли их писанину. Из бандеровского живодера не сделать героя, из «трезуба» лиры не сделаешь...»
Дело Иллария Лукашевича и его сообщников слушал военный трибунал Прикарпатского военного округа. На суде был зачитан страшный документ — акт судебно-медицинской экспертизы.
«Смерть Ярослава Галана наступила от одиннадцати рубленых ран головы, сопровождающихся нарушением целости костей черепа и повреждением правого большого полушария мозга и мозжечка... Десять из указанных ран, каждая в отдельности, являлись смертельными, и лишь одна рана в области левого теменного бугра захватывала только мягкие ткани... Удары убийцей были нанесены Га-лану сзади...»
Да, они так его ненавидели, что продолжали убивать его уже мертвого.
Денис Лукашевич признался на суде:
— Будучи сам, как священник греко-католической церкви, реакционно-националистически настроен, я в таком же духе воспитывал и своих сыновей... Их националистические убеждения и враждебное отношение к советской власти в известной степени являются результатом моего влияния.
С раннего детства три брата Лукашевичи слышат в семейном кругу рассказы о мнимых подвигах их дальнего родственника, который сперва убил по заданию ОУН комиссара польской полиции, а затем участвовал в нападении на почту в местечке Городок, на пути из Львова в Перемышль. Двенадцать украинских националистов, обученные, вооруженные и сагитированные тогдашним соратником Степана Бандеры Мыколой Лебидем, по кличке «Марко Проклятый», среди бела дня ворвались в здание почты и открыли огонь по почтовым служащим и посетителям.
Было ранено восемь человек, один из которых на следующий день скончался. Два националиста, в том числе и дальний родственник Лукашевичей, погибли от случайных пуль своих же боевиков, которые стреляли наобум, не целясь. Итог этого бессмысленного террористического акта был мизерный — 3200 злотых, захваченных в кассе. Но, несмотря ни на что, вся эта история была окружена в семье Лукашевичей ореолом романтики.
— Да, я был доволен, когда летом 1941 года немцы оккупировали Западную Украину, я встречал их с цветами,— говорил на суде Денис Лукашевич.— Начиная с 1945 года и до самого ареста я вместе с церковным старостой передавал для нужд подполья ОУН деньги из церковной кассы. Я дал указание старосте приходовать только часть средств, поступающих в кассу.