Форт Далангез
Шрифт:
— Прикрой лицо, — говорю я. — Эдак вот с закрытым лицом ты намного краше.
Вместо ответа Амаль прикладывает палец к губам.
Голоса за дверью становятся громче. Главным образом слышен гавкающий дискант Гузе. Господь мой всемогущий, что он несёт? Тошно слушать — хоть уши затыкай. Тем не менее я отлично слышу каждое слово:
— Я вам расскажу об обычаях русского двора всё, что мне известно… помимо прочих мотивов, позволю себе напомнить: мистические умонастроения русской императрицы принято использовать соответствующими европейскими ведомствами. Гадатели, прорицатели, спириты и прочая… э-э-э… публика стекается к русскому двору в надежде на поживу. Такие готовы служить всякому делу и всяким целям за достаточное вознаграждение. Как только такой… э-э-э… специалист оказывается при дворе, вокруг него тут же сплачивается кружок придворных, которые через этого спирита, прорицателя или иного сорта клоуна стремятся приобрести влияние на императорскую семью — и, как правило, преуспевают. В этих кружках тайное влияние часто имеют и агенты европейских посольств, черпая таким образом все необходимые для них данные и интимные подробности о русской общественной жизни…
— К чему это? К чему эта речь, полковник? — прерывает его Камиль-паша. — Мне нравится эта женщина. Я не считаю профессию гадательницы, её профессию, таким уж грехом.
— Гадания нам не интересны. Ни один из нас не является русской великой княгиней, — Гузе хохотнул. — Уверен, при всей своей простоватости и экзотичности, эта дама могла бывать при русском императорском дворе и может обладать важной информацией. Припомните, генерал, о русском фельдъегере, перехваченная нами информация нуждается в проверке. Необходимо самым подробным образом допросить эту женщину…
— …эту миссию я возьму на себя, полковник.
Камиль-паша толкнул дверь. Амаль тут же с похвальным благоразумием занавешивает лицо шёлком, при этом грудь её, разумеется, обнажается.
Камиль-паша шумно выдыхает. Похоже, Амаль нравится ему и с нагим лицом. Мужской его интерес хорошо подогрет любопытством профессионального политика.
— Каков же ваш прогноз относительно нынешней компании, госпожа Меретук? — произносит он на чистейшем, без какого-либо акцента русском языке.
Что это, демонстрация отменно хорошего знания противника или желание польстить Амаль?
— Мне сложно изъяснить… — изобразив смущение, Амаль проглатывает остатки чая, приподняв для этого край платка. — Я напилась чаю из уважения к хозяину дома, несмотря на то что в такое время суток предпочитаю чаю вино.
— Ах, если б я мог предположить… — бормочет обескураженный Камиль-паша.
Амаль решительно поднимается. Огромная, шелковая чарующих расцветок шаль срывается с её плеч. Я испытываю ощущение пловца, накрываемого огромной волной: главное, задержать дыхание как можно дальше и плыть, плыть сквозь бездну жидкого стекла в надежде на глоток воздуха и солнечный луч. Возможно, те же ощущения испытывает и Камиль-паша, и даже Феликс Гузе.
— Танец объяснит всё, что не скажут слова, — произносит Амаль, извлекая из складок своей многоярусной, широкой, как весенний степной горизонт, верхней юбки небольшой бубен.
Танцевала она долго. Грохот её нижних юбок, звон колокольчиков на обечайке бубна, движения её змеящихся кос подействовали на нас по-разному. Я попросил прислугу внести наконец вино, осторожно оставленное мной в прихожей. Чопорный немец радовался, как ребёнок, а хозяин дома, загипнотизированный мельканием пёстрой шали, не заметил моей предосудительной вольности с Moet Chandon.
— Выпьем за победы турецкого оружия! — вскричал я, собственноручно откупоривая первую из четырёх бутылок и наполняя пенистым напитком армуды.
Пить Moet Chandon из армудов — жуткая похабщина, но что прикажете делать, если бестолковая прислуга Камиль-паши не доставила нам подходящей посуды?
— По сути вы еврей, но по повадкам чистый русский… — проговорил герр Феликс, опустошив первый армуд.
Я сделал вид, будто не слышал его замечания, и разлил по второй.
— Не обижайтесь, герр Жвиц, — продолжал штабной зануда. — Но это ваше гусарство за генеральским столом… Шампанское за завтраком… Видите ли, это совсем по-русски…
Ах, если б чувство юмора Гузе было б так же тонко, как его туловище, пожалуй, мы провели бы вполне приятное утро, а так… Словом, Гузе вынудил меня оправдываться:
— Если уж рассуждать о моих привычках, приобретённых в России, то скажу вам так: что такое какая-то там одна бутылка Moet Chandon? Нам полагается употребить все четыре бутылки. Именно так ведут себя за завтраком русские люди. Ну же, герр Гузе! Prosit!
— Prosit! — отозвался тот.
Амаль тем временем вьётся вокруг Камиль-паши. Руки её взлетают. Широкие рукава опустились к плечам, обнажив смуглые руки.
Ах, эти руки! Лицо женщины часто лжёт, скрывая возраст. Но руки не обманут. Сколько же на самом деле Амаль лет? Словно услышав мой мысленный вопрос, танцовщица наконец останавливается. Едва заметное движение и дешёвая безделица — медальон с мутным рубином, купленный мною в лавке местного ювелира, покинув шею Амаль, оказывается в ладони Камиль-паши.
— Это подарок, — произносит чаровница. — Я — бедная женщина — желаю одарить столь мужественного воина, победителя многих армий. Носите этот медальон с собой, и он защитит вас от ран. Если господин генерал не пожелает носить столь простенькую вещь на шее, то пусть положит её в карман. Условие одно: ни в коем случае не расставаться с ней.
— Подарок? — пытаясь казаться значительным, Феликс Гузе пресмешно морщил свой нос, отчего тот казался ещё более курносым. — На медальоне изображён какой-то всадник. Не решусь предположить, что это божество аланов, именуемое Святым Георгием. Но если это не святой Георгий, то кто же? По меньшей мере странно, а может быть и…
— Амаль странная, да. Она сирота, получившая воспитание в портовых притонах Батума. Её манеры оставляют желать лучшего, но искренность заслуживает всяческого уважения. В чём-то она действительно подобна старцу Григорию… на свой лад… — произношу я, стараясь запечатлеть на лице самую загадочную мину.
Сказав так, я наполнил шампанским три армуда.
— А дама? — произносит Камиль-паша. — Она приучилась к Moet Chandon в портовых притонах Батума?
— Конечно! — я наполнил вином четвёртый армуд. — Prosit!
Мы дружно выпили, и каждый получил от этого неизъяснимое, на свой лад, наслаждение. Две бутылки Moet Chandon оставались непочатыми.
Огромные глаза Камиль-паши источали масло подлинного вожделения. Он сжимал в ладони странный подарок Амаль. Так сжимает губами наживку какой-нибудь бестолковый карп. Феликс Гузе громко дышал носом и сжимал челюсти. Скулы его побелели. Я готовил себя к безобразной выходке в остзейском духе. Так готовится окопавшаяся пехота к артиллерийскому залпу противника. Однако, уважая умиление Камиль-паши, Гузе молчал. Освежившись вином, Амаль проделала ещё несколько вполне изящных па.