Форт Далангез
Шрифт:
Полковник Пирумов передал по цепи приказ командующего.
Между тем огонь крепостной и полевой артиллерии всё усиливался. Нас буквально засыпало дождём снарядов. Считать убитых перестали. Раненых выносили кое-как, и они долго ждали перевязки. Многие умирали от ран. Между тем под покровительством нарастающего артиллерийского огня турки бросились атаковать форт. Мы отбивали одну атаку за другой, постоянно теряя людей. Через некоторое время мы поняли, что действительно оказались отрезанными от остальных сил корпуса плотным орудийным огнём. Оставалось надеяться только на себя. Полковник Пирумов призывал нас к стойкости, и мы стояли насмерть. Кровавый день клонился к вечеру, и уже едва ли не каждый из нас был ранен. Получил лёгкую рану и я — слегка задело шрапнелью мякоть на ляжке правой ноги. Рана ерундовая, но кровищи натекло в сапог изрядно. При восьмой или девятой турецкой атаке, когда я грешным делом думал, что нам каюк, полковник Пирумов обошёл цепь стрелков, повторяя каждому одни и те же слова: "Мы — русские. С нами Бог. Так с молитвой победим. Подпускайте противника ближе. Берегите каждый патрон. Не останется патронов — колите штыками".
При одной из атак мы действительно приняли противника в штыки. Кажется, то была седьмая из восьми отчаянных атак, обрушившихся на нас в тот день. Да и как быть иначе, если патронов ни у кого уже не осталось. С криками "ура!" мы выскочили из укрытий на окровавленный снег. Мы сражались, прикрываясь телами убитых наших товарищей и врагов, которыми был усеян весь склон. Не выдержав нашего натиска, турки побежали. Так мы отбили атаку.
Патронов у нас не оставалось совсем. Нашлось только несколько ручных гранат. С ними мы и приготовились отбивать очередной штурм, который неминуемо должен был последовать. Полковник Пирумов призывал нас к честной молитве. И мы молились Господу нашему Иисусу и Матери нашей Честной Богородице. И молитвы воинов были услышаны.
Спасение пришло в виде странного человека, пробравшегося к форту с осликом в поводу. Прибывший был одет, как курдский крестьянин, но при этом страшно изранен осколками шрапнельного снаряда. Одна из ран имела совершенно устрашающий вид. Невозможно было понять, как мог двигаться этот истекающий кровью человек с напрочь оторванной правой рукой, которая не отделялась от тела только лишь потому, что была засунута в рукав тулупа. Сделав прибывшему кое-как перевязку, мы сняли с ослика ящики с патронами. Тем временем наш спаситель скончался на руках у полковника Пирумова, успев прошептать только своё имя "Адам Ковших" и просьбу помянуть его по православному обычаю. Так мы остались с его бездыханным телом на руках, зато вооруженные и готовые к отражению новых атак неприятеля.
Подсчитав бойцов, полковник Пирумов понял, что буквально каждый из нас имеет рану разной тяжести. В цепь залегли все, кто мог ещё ходить, но нас оказалось слишком мало. Тогда лежачие раненые попросились в строй. Мы вынесли на позиции тех, кто не мог самостоятельно передвигаться. Вложив им в руки заряженные ружья, мы приготовились к отражению очередной атаки. Раны наши кровоточили и болели, но настроение у всех было самое решительное.
А турок обманулся. Придя к ошибочному заключению о том, что у нас совсем уже не осталось патронов, неприятель кинулся на очередной штурм слишком уж бесшабашно и открыто. Ответом ему стал наш дружный, несущий неминуемую смерть, залп. Турки валились на истоптанный кровавый снег мёртвыми снопами. Военная удача снова, в который уже раз, оказалась на нашей стороне. Враг бежал. Отступил окончательно, оставив в наших руках форт Далангез — ключ к эрзе-румской позиции".
Последнее письмо поручика Мейера к его невесте Ленни Фишер из города Гродно. Писано в городе Хасан-кала:
"Уверен, что это письмо ты получишь одновременно со всеми предыдущими, писанными мною тебе из села Караурган. Не удивляйся этому обстоятельству. Всё объясняется одним словом: СЕКРЕТНОСТЬ.
Теперь, когда дело кончено, я имею право объяснить тебе всё.
Во-первых, операция по захвату Эрзерума частями отдельной Кавказской армии окончилась полным успехом России или, если угодно, сокрушительным поражением турок.
Во-вторых.
Подготовка к Эрзерумской наступательной операции показала высокую штабную культуру помощников Николая Николаевича Юденича.
Сначала был распущен слух о намечавшихся якобы ранней весной наступлениях Ван-Азербайджанского отряда и экспедиционного корпуса Баратова совместно с англичанами в Месопотамии. Для убеждения турок в правдивости этой дезинформации прибегали в самым различным методам. Например, в Иранском Азербайджане закупили огромное количество верблюдов для обозов. Одновременно там же закупались гурты скота для питания войск, пшеница и фураж. Наш друг Адам Ковших поставлял в Иранский Азербайджан сахар, который интендантская служба генерала Баратова обменивала на всё тот же скот, пшеницу и фураж. Скорее всего, это просто байка, но очень уж красивая — и хочется в неё верить.
Оперативники армейского штаба, при содействии всё того же Адама Ковшиха, для дезинформирования турок устраивали целые игры. А наш друг Адам Ковших особо отличился и тут. Насколько мне известно, подсунул турецкому командующему Камиль-паше какую-то особо привлекательную черкешенку из числа цирковых гипнотизёрок.
В завершение несколько горьких слов об Адаме, который был щедрым другом и которому я столь многим обязан. Адам Ковших геройски погиб, пытаясь сделать то, что не удалось сделать ни мне, ни нескольким другим героям. А ведь я совершил несколько попыток. Пролетая над фортом Далангез, я пытался сбросить на позиции, защищаемые нашим героическим 153-м Бакинским полком, ружейные патроны. Свои рейсы я совершал под плотным огнём турок. Крылья и корпус моего "ньюпора" получили множество пробоин. Я пилотировал аппарат, совершая акробатические па в воздухе под свист пуль, но в итоге весь груз приземлился не там, где следовало. Однако мой риск не был напрасным. Барражируя на низкой высоте, я произвёл не только разведку вражеских позиций. Моему приметливому взгляду открылись все тропы, ведущие к форту. Мне удалось заприметить и несколько труднопроходимых тропинок, ведущих по уступам почти отвесных склонов. В таких местах не всякий человек пройдёт. Но ты же знаешь нашего Адама. Участвуя в трансатлантических парусных регатах, он выполнял самую простую матросскую работу с рангоутом, такелажем и парусами. Свойственное ему абсолютное бесстрашие, питаемое иногда его иррациональной верой, а порой и самым смешным тщеславием, позволяло ему работать с такелажем на огромной высоте при сильном волнении и штормовом ветре.
Так вышло и под Эрзерумом. Узнав от меня о существовании труднопроходимых троп, Адам буквально ринулся в бой. Он был готов совершить солдатскую работу ради… — нет, ты будешь смеяться! — ради получения ордена Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом. Точно такой орден получил и я за разведку и бомбометание 10 февраля 1915 года. Так вот, точно такой орден непременно желал получить наш Адамчик. Представь себе, он торговался за него с командующим, выгадывая для себя наиболее благоприятные условия для совершения ПОДВИГА! И он совершил его, свой подвиг, доставив гибнущему в форте Далангез 153-му пехотному полку ружейные патроны. Адам прошёл с осликом в поводу по тем тропам, по которым ты или я вряд ли смогли бы пройти. Так Адам получил свой орден. Командующий представил Ковшиха к награждению орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом посмертно. Представление уже отправлено в Могилёв, и теперь мы ждём благоприятного ответа…"
Глава восьмая
ЭРЗЕРУМ
(рассказ генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича)
Эрзерум — город как город. Одно слово: туретчина. Кривые улички разбегаются во всевозможных направлениях, образуя головоломный лабиринт. По бокам улиц, там, где полагается быть тротуарам, бегут смрадные ручейки городских стоков. Воздух пахнет далеко не розами и не морозной свежестью. Масловский ворчит что-то о "тёмном средневековье". Действительно, улочки порой настолько узки, что верхние, выступающие над нижними этажи смыкаются над головой, загораживая небо. Дома в городишке разные. Среди вполне приличных, наводящих на мысли о своеобразном, не чуждом русской душе восточном уюте, попадаются и несусветные хибары. Улицы, лишь кое-где мощёные, в основном представляют собой каменистую ухабистую колею. Мейер ведёт автомобиль умело. Верхняя часть его лица под низко надвинутым козырьком фуражки прикрыта лётными очками. Стиль его вождения кажется мне весьма рискованным. Из-под колёс несущегося по кривым уличкам авто прыскают обескураженные обыватели: фески с кистями и без кистей, ермолки, какие-то несусветные картузы самого турецкого фасона. Мейер закладывает головокружительные виражи, а мы с Масловским на заднем сиденье самым скандальным образом, подобно набитым соломой чучелам, валимся друг на друга. Следом за нами, едва поспевая за Мейером, несётся мой весьма почётный эскорт — казачья полусотня с подъесаулом Зиминым во главе. Злая морда его крапчатого коня время от времени возникает у моего правого плеча. Конь грызёт мундштук и скалится, желая ухватить зубами меня за плечо. Есаул натягивает узду. Кричит: "А ну, стерва, не балуй!", чем вносит ещё большее смятение в малолюдные стайки встречающих нас горожан. Замыкает мой эскорт подъесаул Матвей Медведев, сам огромный, орденские планки закрыты седеющей бородой, мохнатая шапка надвинута на глаза. Бурка покрывает его плечи, спину и круп коня. Матвей по праву носит свою фамилию, потому что действительно похож на старого медведя. Левая его рука покоится на луке седла. Правой он сжимает древко стяга с ликом Спаса Нерукотворного. Полотно чёрного стяга треплет морозный ветер. Лик Спаса сумрачно хмурится, глядя на жмущихся к стенам своих домов турок. Кое-кто из обывателей всё-таки кланяется. Некоторые даже подбрасывают в воздух ермолки. Так, на всякий случай. Матвей горделиво посматривает на толпу из-под своей косматой шапки. Подъесаул терского войска знает, что представлен к награждению Георгиевским оружием, и вечером этого для я, командующий Закавказской армией, лично буду раздавать своим воинам награды.
В целом картина нашего победного въезда в Эрзе-рум напоминает мне карикатуру из английской "The Times". Я посмеиваюсь. Масловского злит моя ирония, что и понятно — слишком велики наши потери. К тому же этот штабной шпак всерьёз боится коня подъесаула Зимина.
Лебедев сидит на переднем сиденье рядом с Мейером. Приятно видеть этого всегда самоуверенного ферзя смущённым. Рёв автомобильного двигателя, и тряска, и экзотический вид обывателей на улицах незнакомого города — всё кажется ему не только странным, но, возможно, и пугающим.