Фрагменты
Шрифт:
Наконец разыскиваю ее за одним из столов, где уже шаром покати, быстро съедаю и выпиваю то, что ей удалось для меня сохранить, и мы что есть мочи рвем на Пушечную, в ЦДРИ, в надежде хоть немного повеселиться в новогоднюю ночь. Выходим из Дворца, а по радио: «Машину посла Финляндии — к подъезду!», «Машину посла Великобритании — к подъезду!», «Машину посла Югославии…», «Машину посла Болгарии…», «Карету Скалозуба!», «Карету Репетилова!»…
Нет! «Вон из Москвы!» И мы по морозу, в чудную, снежную новогоднюю ночь 59-го бегом (холодно) — в ЦДРИ, где — ура! — застаем актерское веселье
— Куда ты собрался, Мишка? Ты посмотри, какой он худой! — хлопает Ефремова своей ручищей. — Главный режиссер должен быть представительным!
И хохочет раскатисто…
И вот спустя девять лет тот, кто тогда, в Кремле, был обращен к нам, артистам, только своей спиной, все-таки увидел среди прочих и меня в спектакле «Большевики», поставленном Олегом Ефремовым, одним из тех молодых, что сидели в страхе, когда Никита Сергеевич стучал кулаком и выискивал в зале их лица, чтобы вытащить на трибуну идеологического совещания с художественной интеллигенцией и призвать к ответу. Колесо отечественной истории совершило оборот. Старый пенсионер Никита Сергеевич Хрущев пришел в молодой театр поглядеть «антисталинский» спектакль.
— Вот видишь, Нина Петровна, а ты отговаривала… Смотри, какой театр! В фойе публика вежливая, все здороваются, и никто не позволяет себе никаких выпадов.
Дело в том, что, лишившись власти, Хрущев, непопулярный в народе, хлебнул-таки неприятностей, гуляя по старому Арбату, а однажды его просто-напросто обхамили в фойе филиала МХАТа, куда Никита Сергеевич отправился смотреть спектакль англичан «Макбет» с Полом Скофилдом. В «Современнике» же, где в те годы бывала публика в основном интеллигентная, к бывшему премьеру, разоблачившему как-никак культ личности Сталина, относились в общем и целом с симпатией, особенно в период его официальной опалы.
На спектакль Никита Сергеевич пришел с женой и сопровождающим чином. То ли чин охранял его от людей, то ли людей от него — скорее всего, и то и другое. Посадили Хрущева с Ниной Петровной не близко, ряду в десятом, а старик был глуховат. И когда артисты, разумеется, знавшие о его присутствии, шныряли глазами в зал, то видели, как Никита Сергеевич время от времени наклоняется к жене и она дублирует ему ту или иную реплику, на которую до того отреагировали зрители. После первого акта Хрущеву предложили сесть поближе, но он отказался:
— Видеть я все вижу и понимаю, а чего недослышу, так у меня с собой усилитель.
Имелась в виду жена.
В антракте Хрущева привели в кабинет Л. И. Эрмана.
В кабинет набились любопытствующие — из тех, кому это дозволялось. Был на спектакле автор пьесы Михаил Шатров, присутствовал и чешский драматург Мирослав Блажек.
— А это кто? — спросил Никита Сергеевич.
Ему объяснили.
— А! Ну, здравствуйте, товарищи чехи, — протянул Блажеку руку Хрущев. Тот попросил автограф. Хрущев дал. Сопровождающий чин в это время находился в предбаннике кабинета.
— Ну, как вам спектакль, Никита Сергеевич? — спросил Шатров, когда его представили Хрущеву.
— Интересно, интересно, товарищ автор. Только вот у вас там упоминаются Бухарин и Рыков… Вы их того, не очерняйте… Это были хорошие люди… Надо было их реабилитировать. Но вот не вышло.
— Что же так, Никита Сергеевич?
— Не успел. — С улыбкой: — Ничего, надо же что-нибудь и другим оставить. Ну, пойдем дальше глядеть. Так что вы их того, не очерняйте, не надо…
Как будто, если бы дело в пьесе обстояло именно так, Шатров мог в ней что-нибудь изменить за время антракта.
— Не волнуйтесь, Никита Сергеевич, — успокоил Хрущева автор. — Там наоборот, об опасности культа личности пойдет речь…
И пока Хрущев смотрит второй акт, самое время — другого не будет — сделать попытку разобраться, что же это был за спектакль, «Большевики», и как он появился на свет.
В репертуаре и жизни театра «Современник» историческая хроника «Большевики» завершала трилогию, выпущенную к 50-летию Советской власти. Драма «Декабристы» была написана Леонидом Зориным. «Народовольцы» — первый и последний театральный опыт театрального критика Александра Свободина. «Большевики», как сказано, — сочинение Михаила Шатрова, который стал узким специалистом по ленинской теме, автором пьес «Шестое июля», «Синие кони на красной траве» и других подобных. Вся трилогия писалась по заказу «Современника».
Идея родилась, сколько я помню, отчасти по моей инициативе. Заседал совет. Председательствовал Ефремов. Вопрос один. Важный. Что будем ставить к надвигающемуся юбилею? Отчитаться пьесой Розова не удается. Володиным — тем паче. Что делать? Что делать?.. Вот приди нам тогда в голову взять да и поставить «Что делать?» Чернышевского, как это позже сделала Таганка, и не было бы трилогии и венчающих ее «Большевиков». Но театр тогда еще не сделал прозу равноправной драматургии.
— А вот если что-нибудь про декабристов? — робко вякнул я. — Хорошие люди… Пушкин с ними дружил… Интеллигенция за народ в Сибирь отправилась…
Зашумели, загалдели. Пришли к выводу, что мысль неплохая, но только где взять такую пьесу?
— Заказать, — резюмировал Ефремов. — Только почему одни декабристы? Народовольцы — тоже тема будь здоров, не кашляй. Перовская, Желябов… И тогда уж большевики! Гениально! Интеллигенция революции! Ее элита! Ленин, Луначарский, Свердлов! Слушайте, это же просто потрясающе! Мы заказываем, нам пишут, и к юбилею мы создаем уникальную трилогию: «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», — вдохновенно подытожил Олег Николаевич.
Сказано — сделано! Так мы и жили в молодом еще «Современнике». «А что, в самом деле?!» — этот девиз раннего театра-студии еще не потерял до конца силу в 66-м году.
Заказали трилогию. И ее написали разные литераторы, написали на твердо заданную им тему. И «Современник» за феноменально короткий срок ее поставил, сыграв все три спектакля к 7 ноября 1967 года. Такое было возможно только тогда, только при энергии Олега и колоссальных общих усилиях, — в каждом спектакле у Ефремова были помощники: Владимир Салюк в «Декабристах», Евгений Шиферс в «Народовольцах» и Галина Волчек в «Большевиках».