Француз
Шрифт:
Надя, несколько раз повидавши молоденькую девочку, которая была несколько старше ее, почувствовала к ней непреодолимое влечение. По целым обедням она глядела на свою незнакомую знакомку. Кончилось тем, что они друг другу начали улыбаться, потом начали кланяться издали, и наконец однажды, когда подходили ко кресту, Надя не выдержала, подскочила к красивой пятнадцатилетней девочке, одетой по-купечески, сказала ей два слова, а затем невольно, бессознательно расцеловалась с ней.
Разумеется, когда все это она объяснила дома, то дедушка Сергей Сергеевич, обожавший внучку, сам предложил ей послать карету за ее новой приятельницей и привезти ее. Если девочка окажется благоприличной, то он
Прежде всего был послан к Хреновым старик Антон, любимый камердинер генерала, и когда он привез известие, что семья Хреновых — купцы со средствами, семья совершенно приличная, что обе его дочери настоящие красавицы и держат себя совсем барышнями, Глебов на другой же день послал лошадей за молоденькой приятельницей внучки.
И с тех пор Софья раза два, а иногда и три в неделю бывала в гостях у княжны и понравилась всем в доме. Глебов не раз высказывал, что если бы Софья была сиротой, то сейчас же взял бы ее к себе на воспитание. Действительно, молоденькая Хренова держала себя совсем как барышня-дворянка, в ней не было ничего грубого и резкого. Она казалась дочерью какой-нибудь родовитой дворянской семьи.
Надя обожала свою приятельницу. Глебов всегда ласково говорил с ней, когда встречал в доме своем. Княгиня относилась к ней, как и ко всем и ко всему на свете, холодно и безучастно. Молодой Сережа тоже обожал Софью, а князь Борис Иванович настолько ею восторгался всегда, что Глебов уже не раз замечал:
— Что же, когда подрастет — и женись на ней! Что за важность, что купеческая дочь!
Но князь отмалчивался, не зная, серьезно ли говорит это генерал или подсмеивается.
Частые посещения княжны не пропали даром для умной Софьи. Она стала интересоваться всем тем, что видела и слышала в доме, и с особенной любознательностью относилась к тому, чему учили княжну. Таким образом она понемножку узнала то, о чем у них в доме не было и помину: география, история были для нее не пустыми словами и не звуками.
Кроме того, так как у княжны была гувернантка-француженка лет сорока, но по характеру юная, веселая болтушка и хохотунья, Софья сначала шутя, а потом и серьезно стала заниматься французским языком.
«Мамзель» Нади с удовольствием обучала Софью своему родному языку и иногда по часу, по два называла ей всякие предметы французскими словами. Так как у Софьи память оказалась замечательная, то успехи были быстрые.
Через год после первого же посещения ею дома Глебовых она могла уже объясняться с м-ль Роже. Француженка объясняла, что этот Софьин французский язык «невозможный», но понять все можно.
Разумеется, когда Хренов запретил дочери бывать в доме Глебовых, то для Софьи это был удар, и предприимчивая, отважная девушка, пользуясь тем, что отец пропадал из дому по целым дням, решилась продолжать бывать у своей приятельницы. Она предполагала, что отец поступает так без всякой причины, зря и наобум. Между тем Хренов имел основание запретить дочери посещать дом генерала.
До него дошли слухи, что «пустозвон» князь Борис Иванович хотя и пожилой, а ухаживает за Софьей.
Все это было хорошо, когда она была девочкой, но, когда ей минуло семнадцать лет, Хренов нашел более разумным запретить дочери бывать там, где никто из семьи никогда ни разу не бывал, а он сам был только один раз, года три тому назад, чтобы поблагодарить генерала за внимание и милости к дочери.
X
Прошло два-три дня после появления Софьи у Глебовых.
Князь, по обыкновению, около полудня собрался к своей возлюбленной Амалии, но едва только вошел, как немка разразилась потоком брани и слез.
Она узнала, что в доме генерала живет красавица Хренова — скрывается, и стало быть, дело не чисто…
Она приревновала князя…
Черемзинский всячески, красноречием и клятвами успокоил возлюбленную. Они помирились.
Когда Борис Иванович собирался уже уходить, боясь опоздать к обеду, его лакей явился на квартиру Амалии и подал ему записку.
Князь встревожился. Подобное бывало только в особых случаях… Он прочел, ахнул и тотчас же уехал, но не домой. Только вечером появился он в комнатах Анны Сергеевны и долго объяснял что-то горячо, прося совета.
— Доложи Сергею Сергеевичу! — говорила старая девица.
— Доброе дело было бы… Хоть что-нибудь… Ну рублей пятьсот! — говорил князь.
— Доложи, сказываю. С пустяками лезешь часто, а это дело хорошее… Теперь поздно… Завтра поутру.
И рано утром князь Борис Иванович вошел к генералу и заявил несколько робко, что у него есть важное дело.
— Ну что же, не в первый раз, делать нечего! Сколько? — отозвался Глебов холодно.
— Нет, Сергей Сергеевич, вы ошибаетесь, я совсем не об этом.
— Ну полно ломаться! Сколько, спрашиваю? Последний раз было, кажется, семь тысяч… Ну, опять, стало, в карты продулся либо в греческой ресторации задолжал за целый год? А то «энта» прокутила. Твоя.
— Ей-Богу, нет, Сергей Сергеевич!.. Выслушайте! Дело совсем иного порядка. Ни я, ни Амалия ни при чем тут.
Старик удивился. Он привык, что князь являлся к нему всегда с одной и той же просьбой — уплатить долги. Глебов делал это несколько сурово, чтобы не давать поблажки, как он говорил про себя, но в сущности при его состоянии уплата долгов деверя его дочери было делом совершенно легким. На этот раз генерал, удивленный, что дело не идет о долгах, вдруг разинул рот и ахнул тому, что ему почудилось.
— Батюшки! — воскликнул он. — Да неужто ты не понял, что я это в шутку сказывал?
— Что такое? — удивился князь и тоже был готов разинуть рот.
— Да ведь ты пришел просить согласия жениться на этой приятельнице Нади. На купецкой дочери Хреновой, что зачастила к нам. Да ведь я шутил. Что ты, ошалел, что ли! В твои годы — да на восемнадцатилетней? Да и все же на купчихе. Да еще имея свою собственную зазнобу из немок. Оголтелый, подумай!
Несколько раз порывался князь начать говорить, но Глебов не давал ему произнести ни слова и продолжал читать мораль.
— Да позвольте, позвольте, Сергей Сергеевич! — отчаянно закричал князь. — Совсем не в этом дело! Бог с ними со всеми. Я знал, что вы шутите насчет этой Софьи. Да и моя возлюбленная никогда не согласится на этот брак. Совсем не в том дело. Дело серьезное, важное!
— Ну, говори, а то конца не будет!
— Ну, вот-с… Не знаю, с чего начать. Дайте с мыслями сообразиться. Вам известно, что у нас, Черемзинских, есть родственники дворяне Ковылины. Как они приходятся нам, уж, право, не знаю. Двое молодых Ковылиных — должно быть что, мои троюродные братья, а может, племянники, а может, и дяди. В дальнем родстве легко не разберешься. Ну, вот-с один из них тут, в Москве, студентом — Иван Ковылии; а другой, Александр Ковылин, — артиллерист. Люди они небогатые. Их отец с матерью живут в маленькой вотчине, кажется в Черниговской губернии. И вот теперь старший — капитан Ковылин — был шибко ранен под Смоленском, и его кое-как в карете с каким-то тоже раненым князем доставили в Москву, И он поместился у своего брата — студента — в двух маленьких горницах. Нужно спокойствие, нужно лечиться, нужен доктор, аптека, а они — бедность непокрытая. Писать родителям в Чернигов? Когда еще известие придет, да и что они вышлют, ибо сами люди бедные. А между тем Ковылины — родственники. Не грех бы было им помочь.