Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
— Что-то с ним нынче стряслось, — сказал сержант. — Набросьте на него одеяло, пусть проспится…
Но, как на грех, в эту ночь наш взвод назначили в наряд — доставлять воду. Задание это довольно опасное. Сержант взглянул на Дюдюля. Что с ним делать? Ни на что человек не годен… Наказать?.. Предать военному трибуналу?.. Еще обвинят в дезертирстве, приговорят, чего доброго, к расстрелу… Оставить без внимания?.. Самому может нагореть… Но, как уже сказано, наш сержант был славный парень, и мы пошли в наряд без Дюдюля.
Только мы двинулись по ходу сообщения, как вдруг, из-за поворота, навстречу нам показалась цепочка людей, направлявшихся к нашему укрытию.
— Генерал!.. — испуганно сказал кто-то.
Сержант взглянул на Дюдюля,
— Что за человек? — спросил генерал, указывая стеком на Дюдюля. — Убитый? А вам разве не известно, что я запретил оставлять трупы в окопах? Постойте, да он вроде храпит…
— Мой генерал… — послышался голос сержанта.
Генерал кивнул.
— Мой генерал, это один из моих людей, он только сейчас вернулся, ходил в разведку уточнять расположение немецкого поста подслушивания. Устал очень, вот и заснул… Это я накрыл его одеялом.
— Запишите имя, личный номер, из какого подразделения, — сказал генерал своему адъютанту. И не спеша удалился.
Спустя неделю Дюдюль был ошеломлен радостной вестью — приказом по бригаде он был удостоен награды как «отличившийся при выполнении опасного задания…».
— А какого — и не сказано… — бормотал он, читая и перечитывая текст приказа.
Оскорбление армии
Человек в рваном синевато-зеленом мундире вышел из сарая, где содержались арестованные, и, отдав мне честь с несколько смутившим меня подобострастием, проговорил:
— Это вы, господин адвокат, назначены моим защитником?..
— А как, скажите, вас зовут?
— Жак Озуэн…
— Ага, помню! Оскорбление старшего при исполнении им служебных обязанностей?
— Да, вроде бы так… Жандарм где-то вычитал, что я могу загреметь лет на пять, если не на все десять…
— Я ознакомился с вашим делом.
— И все-таки это чересчур… Из-за такой-то ерунды…
— Расскажите-ка мне все по порядку. И ничего не упускайте.
— Ладно, вам, моему адвокату, могу рассказать, но только все это было совсем иначе. Я их еще и не так обложил, а куда похлеще. Но Корнель — парень что надо. Он вовсе не хотел меня подводить. Он и сам не ожидал, что дело пахнет судом. Тем более я был слегка навеселе… А раз человек выпил, значит, можно ему малость спустить… И потом, мы с Корнелем друзья, мы были с ним неразлучны все равно как портки с задницей…
— Корнель — это ваш сержант?
— Так точно, мой сержант… И потом, если б это не случилось во время строевых занятий, разве он стал бы шум поднимать? Ну, в общем, он подал рапорт, но в рапорте написал — вы же это читали, — что я, мол, отказывался подчиняться приказаниям, и в ответ на… уж и не помню точно на что… короче, в ответ на замечания унтер-офицера оскорбил его, обозвав «жалким недоноском» и «слизняком»… На самом-то деле я сказал кое-что похуже, и опиши он все в точности, трибунал пришил бы мне оскорбление армии, и тогда мне бы несдобровать — закатали бы лет на пять, не меньше. А Корнель описал все так, как вы прочли. Ну, я, конечно, держусь тише воды, ниже травы, и если так вести себя дальше… Послужной список у меня хороший… Сами читали… И Корнель этого не отрицает…
— Да, я читал. Это крайне важно. Это ваш единственный шанс. Но все-таки расскажите мне, как было дело…
— Пожалуйста, могу рассказать! Значит, он стал ко мне привязываться — почему, мол, я не равняюсь как положено, почему плохо поворачиваюсь по команде «кру-гом» и прочее… Но посудите сами… Всего три дня, как с передовой… Это ж вам не с курорта все-таки… Тут он мне и говорит: «Капитан смотрит. Придется влепить тебе четыре наряда вне очереди…» А я ему в ответ: «Дерьмо! Все офицеры дерьмо! Все недоноски! Выблядки поганые!» Вот как я ему сказал… К счастью, он…
— Ну и ну! А были свидетели?
— Как же! Все ребята! Но их-то мне бояться нечего! Никто не пойдет доносить…
— Не в этом дело, дорогой. Очень хорошо, что вы мне рассказали… Главное теперь — исправить оплошность, допущенную сержантом. Приятель ваш и не подозревает, что, желая сделать как лучше, он подложил вам порядочную свинью…
— То есть как это так?!
— А вот так. Смешно, конечно, получается, но закон есть закон. Скажите начальнику: «Выблядок!», и тогда, согласно военному кодексу, вы заработаете от одного года до пяти лет тюрьмы, это если оскорбление нанесено вне службы. А если вы оскорбили его при исполнении им служебных обязанностей, то вам полагается от пяти до десяти лет принудительных работ, и сейчас, кстати, вы на волосок от этого. Дело в том, что военный кодекс был составлен еще во времена Второй империи доблестным маршалом Вайяном и предназначался для армии Наполеона Третьего. Подобных вещей в ту пору и не знали. Да и откуда бы — при той драконовской дисциплине малейшая вольность в разговоре со старшим жестоко каралась… Но если вы говорите: «Все офицеры — выблядки!», то это уже не есть оскорбление, нанесенное тому или иному чину. Это — оскорбление, задевающее честь всей армии, то есть, иными словами, поношение настолько чудовищное, что маршал Вайян не пожелал упомянуть о нем в своем кодексе даже намеком. Военный кодекс просто не предусматривает чего-либо подобного! А посему в данном случае провинившийся подпадает под действие гражданского закона Республики, принятого в тысяча восемьсот девяносто первом году и карающего за оскорбление армии тюремным заключением сроком не более трех месяцев. Понимаете теперь, почему вы крайне заинтересованы в полном восстановлении истины? И запомните: если вы хотите, чтобы шалости такого рода впредь обходились вам подешевле, употребляйте только обобщающие формулировки: эффект тот же, зато стоит он в десять раз дешевле.
ПОЛЬ ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ
(1892–1937)
Вайян-Кутюрье — истинный парижанин. Его дед — художник, дружил с Курбе; мать, Полина Вайян, — актриса оперного театра; отец, Кутюрье, — певец и живописец. Система воспитания столичного лицея, где учился Поль, стремилась выхолостить в нем живое чувство, убить фантазию, приспособить к трафарету, но он уже обрел защиту в мире идей и образов Рабле, Маро, Ронсара, Монтеня. Поль не отличался примерным поведением: вместе с товарищами он выпускал журнальчик «Бомба», в котором сокрушал Буало с помощью Шекспира, превозносил Бодлера, Верлена и Рембо, о которых не принято было говорить на уроках. Окончив лицей, Вайян-Кутюрье поступил на юридический факультет Сорбонны. В первой же книге стихов — «Приход пастуха» (1913) — он определил свою приверженность к людям тяжелого труда, суровой жизни: «Я листок с их куста, я гроздь с их лозы». К народу Вайян-Кутюрье шел издалека, преодолевая инерцию буржуазного воспитания, долго еще страдая от элитарной гордыни, чувства интеллектуального превосходства над «простыми смертными».
В тигле войны «сгорели» его прекраснодушные иллюзии и предрассудки. На передовой он осмелился размышлять о законах реального мира и высказывать правду о пережитом и увиденном. За мужество в боях офицер Кутюрье не раз был отмечен наградой, но он позволял себе говорить «лишнее» и весть о мире 1918 года встретил в военной тюрьме. На свободу Вайян-Кутюрье вышел убежденным рыцарем веры в новую жизнь и творческую мощь человека. «Коммунизм — это молодость мира» — афористично выразил он суть своего идеала. Один из организаторов Республиканской ассоциации бывших участников войны, соратник Барбюса в пору создания группы «Кларте», депутат парламента, один из основателей ФКП и член ее ЦК, мэр парижского пригорода Вильжуиф, главный редактор «Юманите» — неиссякаема активность этого народного трибуна, которому верил пролетарский Париж.