Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Она сразу же узнала брата, хотя при их расставании ему было всего пятнадцать лет. Да, это был Жан, — его маленькое бледное лицо, слишком маленькое и слишком бледное, его большое, слишком большое тело. Он как-то отличался от других и выглядел утомленным и бесконечно одиноким.
— Боже!..
Мари заметила, что товарищи то и дело толкали его, зубоскалили, подсмеиваясь над ним. Он отбивался, вырвался, убежал.
Она последовала за ним. Он вошел в здание меблированных комнат, у входа поднял голову, будто не узнавая дома, как это делают рассеянные
Так у него нет ни жены, ни подруги? Как чудно!.. Это означало, что ей ничто не помешает поселиться с братом, — великая удача! — и при мысли о том, как ей повезло в ее рискованном предприятии, у нее сжималось сердце… Вслед за ним и она вошла в ресторан. Уселась напротив через два столика от него, стиснутая людьми, которые обедали, зычно перекрикиваясь.
На лице Жана застыл отпечаток тоски, он был словно в трауре, хотя и не мог знать о смерти матери. В обнаженном свете газового рожка на его костлявом лице обозначались черные линии и белые выпуклости.
— Ишь ты! Красавчик!..
Несколько балагуров, — среди них мегера, вся в лентах, с пьяным взглядом, — размахивая руками и приплясывая, сгрудились перед юношей и язвительно его задирали. В смущении, невнятно бормоча, он опустил голову в тарелку. Наконец зубоскалы убрались. Но кругом раздавались женские смешки.
Ах, она разыскала брата, а он какой-то чудак, посмешище для всех! Никому-то он не нужен и, возвращаясь с работы, пытается спастись от людей, убегает от них и обедает, забившись в самый дальний угол ресторана.
Слезы прихлынули к глазам Мари. Ей стало жаль его до боли. Но, слава богу, она приехала. Она скрасит ему жизнь. Она заменит ему семью. У него будет уютное жилье, уж она постарается…
Перед тем как выбраться со своего места, из живых тисков своих соседей, она принялась разглядывать брата. В этот миг он случайно поднял голову и, в свою очередь, взглянул на нее.
Она улыбнулась ему.
Он застыл на месте с открытым ртом и поднятой рукой, увидав, что ему улыбается женщина.
Она покраснела: он не мог ее узнать. Значит, он вообразит, что… Непроизвольно она опустила глаза, но тут же непроизвольно их подняла. Он по-прежнему созерцал ее, глаза его были широко раскрыты и на бледном лице блестели, как слезы. И на этом лице отобразилось такое душераздирающее изумление, что Мари вся вздрогнула и снова улыбнулась.
Эта сцена не ускользнула от внимания людей, обедавших за столиками в горластой толкотне: Жан и смазливая незнакомка перемигиваются! Рабочие подталкивали друг друга локтями и, огорошенные, наблюдали интрижку.
— Он! И впрямь он! Так оно и есть! — перешептывались вокруг.
Потрясенная Мари окаменела, она окончила свой обед, больше не отваживаясь глядеть на брата, но чувствуя, что на нее упорно смотрят и он, и все остальные.
Когда приступили к кофе, зал наполовину опустел.
Тут она встала и направилась к брату. Догадавшись, что она хочет завязать с ним разговор, он поднялся ей навстречу и, чтобы положить конец досадному недоразумению, которое он предчувствовал, назвал свое имя:
— Я Жан Кадио.
У нее уже приоткрылись губы сказать: «А я Мари, узнаешь, я Мари?» — но он смотрел на ее свежие губы с такой невероятной надеждой, что она, не понимая своего душевного состояния, стояла в безмолвии все с той же улыбкой.
Но вот молодой человек набрался мужества и прошептал:
— Хотите, выйдем отсюда?
Они вышли вместе, потихоньку, неловко пробираясь. Пока они проходили, в толпе завсегдатаев рабочего ресторана царила глухая тишина.
Едва они выбрались наружу, как он прикоснулся к ней, потом взял ее под руку. Она не противилась.
Почему она сразу же не рассеяла удручающее заблуждение? Почему? Она только спросила:
— Вы живете совсем один?
— Ну, конечно, — отвечал он.
Потом, сделав усилие над собой, промямлил:
— Зачем вы меня об этом спрашиваете? Как чудно, что на меня обратили внимание! Я не богат, так и знайте! Они потешаются над нами, вон там…
Он показал большим пальцем на кабаре, расположенные вдоль улицы, в их окнах, запотелых и белесых, как экраны кинематографа, расплющились темные физиономии жадно глазевших на них.
— У вас нет друзей?
— Да разве меня кто-нибудь любит?.. Я-то понимаю, но как бы это сказать…
Он с трудом говорил о таких вещах, они были ему непривычны, и он просто не находил слов.
Момент был подходящий, чтобы все ему открыть, но она продолжала вполголоса:
— Вы, как видно, человек мягкий. Найдется женщина, которая будет счастлива с вами.
— Мне еще не говорили такого, — пробормотал молодой человек.
— А вот я вам говорю.
— Вы… вы…
Внезапно он обхватил длинными руками свою спутницу за плечи и привлек к себе, готовый ее поцеловать. Но она оттолкнула его.
— Нет, нет…
Он покорился, руки его безвольно повисли, как у раба.
— Слушайте, — сказала Мари, — вам не пристало меня любить. Для меня было бы сущим несчастьем, если б вы меня полюбили. Я не свободна, никак не свободна. Если б вы только знали! И я уеду из этих краев. Но другие женщины наверняка найдут, что вы совсем непохожи на остальных мужчин.
— Ах! — вырвалось у него. — Ах, чем же? Чем же?..
Вне себя, он недвижно стоял перед нею.
— Полюбить меня? Неужели это возможно? Скажите: вы-то полюбили бы меня, будь вы свободны?
— Да, — ответила Мари. — Прощайте. Да…
Она скрылась из виду, а он все стоял на месте, прямой, бледный, похожий на горящую свечу. Его глаза, его лицо, все его существо светилось отблеском женской прелести.
Этот отблеск будет и впредь сиять на нем, он сохранит его, как бесценное сокровище, как талисман, который наверняка даст ему отвагу и силу бороться с жизнью за счастье.