Французская новелла XX века. 1900–1939

Пруст Марсель

Он снова сел, и сон, прогоняющий всякую мысль, все-таки одолел его. Пробило десять. Он успел улыбнуться, услышав низкий, полнозвучный бой настенных часов, про которые Жаннина говорила: «Маленькие, а бьют, как большие…» Пробило десять, и собака вскочила на ноги.

— Фу! — сквозь сон приказал сержант. — Лежать!

Но Вораска не легла, она отряхнулась и долго потягивалась, далеко выкинув лапы, что для собак значит примерно то же, что для людей надеть перед выходом шляпу. Она подошла к хозяину, и ее желтые глаза внятно спросили: «Ну?»

— Что — ну? — переспросил он. — Что тебе надо?

Она почтительно опустила уши, пока он говорил, но тотчас их снова подняла.

— Ох, —

вздохнул сержант. — До чего же ты надоедная! Чего ты хочешь? Пить? Гулять?

При слове «гулять» Вораска ощерилась и задышала коротко и прерывисто, обнажив свои роскошные клыки и мясистый лепесток языка.

— Ладно, пошли. Только ненадолго. Умираю, хочу спать!

На улице, ошалев от радости, Вораска взвыла по-волчьи, высоко подпрыгнув, ткнулась носом хозяину в затылок, погналась за кошкой и завертелась волчком. Сержант ее ласково журил, но она старалась ради него и никак не могла уняться. Наконец она все же успокоилась и степенно зашагала впереди. Сержант наслаждался теплым вечером и шел следом за собакой, лениво напевая две-три бесхитростные фразы:

— Завтра утром я увижу Жаннину… Я буду спать в мягкой постели… Я проведу здесь целую неделю…

Тут он заметил, что собака идет под фонарем, нетерпеливо поглядывая на хозяина. Ее глаза, мотающийся туда-сюда хвост, все ее напряженное тело спрашивали: «Ну, что же ты не идешь?»

Сержант подошел к ней, и Вораска решительно свернула на боковую улочку. Тогда он понял, что собака знает, куда идет.

«Быть может, — подумал он, — сюда ходит горничная… Или Жаннина…»

Он остановился на мгновение, потом двинулся дальше за собакой, даже не замечая, что разом прошли сон, усталость и ощущение счастья. Он ускорил шаг, и собака весело побежала впереди, как верный поводырь.

— Иди-иди! — время от времени приказывал сержант.

Он прочитал название улицы и пошел дальше. Прохожих совсем не было. Тускло горели редкие фонари. Маленькие особнячки, сады. Собака в радостном нетерпении слегка куснула его за руку. Он чуть было не стукнул ее, с трудом сдержав вдруг вспыхнувший необъяснимый гнев.

Наконец Вораска остановилась — «Вот мы и пришли!» — перед старой, покосившейся решеткой, ограждавшей сад и приземистый домик, увитый диким виноградом и хмелем, маленький домик, испуганно притаившийся в зелени…

«Ну, что ж ты стоишь? Открывай!» — казалось, говорила собака, переминаясь с ноги на ногу у калитки.

Сержант протянул было руку к щеколде, но тут же опустил ее. Он наклонился к собаке, показал пальцем на полосу света, пробивающегося сквозь закрытые ставни, и тихо спросил:

— Кто там?.. Жаннина?..

Вораска взвизгнула и залаяла.

— Тсс! — цыкнул сержант и стиснул пальцами влажную, прохладную морду собаки…

Он снова нерешительно протянул руку к щеколде, собака ринулась грудью на калитку, но сержант схватил ее за ошейник и оттащил на другую сторону улицы. Оттуда он еще раз поглядел на незнакомый домик и на полоску розоватого света… Потом сел на тротуар, рядом с собакой. В нем еще не созрели те мысли и образы, которые возникают, когда думаешь о возможной измене, но чувствовал он себя странно одиноким и беспомощным.

— Ты меня любишь? — пробормотал он собаке на ухо.

Она лизнула его в щеку.

— Пошли, пошли!

И они двинулись. На этот раз впереди шел сержант. Оказавшись снова в маленькой гостиной, Вораска увидела, что сержант запихивает свое белье и домашние туфли обратно в ранец, который она так хорошо знала. Застыв от охватившего ее отчаяния, собака неотрывно следила за всеми движениями сержанта, и крупные слезы, отливая золотом, дрожали в ее желтых глазах. Он потрепал ее по шее, чтобы успокоить:

— Ты пойдешь со мной. Мы больше не расстанемся. Я не хочу, чтобы в следующий раз ты рассказала мне остальное. Быть может, я и ошибаюсь… Быть может, я тебя неверно понял… Но тебе нельзя здесь дольше оставаться. Твоя душа должна хранить только мои тайны…

Собака дрожала, все еще боясь, что ее не возьмут, а сержант держал ее голову в своих ладонях и говорил ей тихо-тихо;

— Твоя душа… Твоя собачья душа… Твоя прекрасная душа…

ШАРЛЬ-ЛУИ ФИЛИПП

(1874–1909)

«Малая» родина Шарля-Луи Филиппа — провинция Бурбоннэ — находится в самом сердце Франции. Отец писателя, потомственный башмачник, послал сына учиться в Монлюсон, затем в лицей города Мулена.

В юности Ш.-Л. Филипп боготворил Леконта де Лиля, подражал Бодлеру и Малларме. Поэт Рене Гиль ободрил юношу, опубликовав его «Осеннюю песню» в символистском журнале «Ар Литтерер». В 1895 году Ш.-Л. Филипп приезжает в Париж, где его изысканное версификаторство быстро угасло в силках нужды, одиночества, конторской скуки: с октября 1896 года по июль 1902 года он тянет лямку в мэрии IV округа. В 1896–1899 годах на страницах радикального журнала «Анкло» Филипп вел полемику с декадентами, защищал принципы демократического искусства.

Ш.-Л. Филипп-рассказчик утверждал свои пути и свою тему, повествуя о простой душе, оскорбленной пошлостью самовлюбленных и равнодушных. Его повесть «Мать и дитя» (1900) — пример исповедальной прозы. С годами автобиографическая основа творчества Филиппа постепенно объективизируется. В первом же романе о жизни парижского «дна» («Бюбю с Монпарнаса», 1901) художник стремится к воссозданию будничных сцен, выражающих глубинную суть жизни. Индивидуализму и паразитическому существованию сутенера автор противопоставил человечность униженных и оскорбленных. Ницшеанский культ «сильной» личности, смело оспоренный в этом романе, вскоре, однако, сказался в письмах и публицистике самого Филиппа, прельщенного идеей превосходства активного индивидуума над пассивным страдальцем. В цикле статей «Происшествия» (1901–1902) и в «Хроникальных заметках» (1903) ощутимо его увлечение анархизмом, отчаянными «героями» индивидуального террора.

Преодолевая искус анархического своеволия, Ш.-Л. Филипп вновь обращается к участи бедняков (роман «Папаша Пердри», 1903), к характеру интеллигента, осознающего свою причастность к судьбам простых соотечественников (роман «Мари Донадье», 1904). В интервью 1904 года об эволюции современной литературы Ш.-Л. Филипп определил свое кредо: «Я обретаю себя и душу свою в народе… Вы делите людей по их национальности, мне же очевидно, что они разделены на классы. Вот почему я ощущаю отъединение от класса буржуазии и свою нерасторжимость с трудящимися всех национальностей». Итоговый расчет писателя с ницшеанством состоялся в его ироническом романе «Крокиньоль» (1907), поведавшем о вредоносной и губительной пустоте аморализма. В 1908 году новеллы Шарля-Луи Филиппа печатались в газете французских социалистов «Юманите». Незавершенный роман о голоде и нищете «Шарль Бланшар» — классическое воплощение реализма Шарля-Луи Филиппа, писателя, в котором А. В. Луначарский видел «высокодаровитого» предтечу пролетарской литературы во Франции.