Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
ВАЛЕРИ ЛАРБО
(1881–1957)
Ларбо родился в Виши. По окончании лицея много скитался по свету. Побывал в Италии, Германии, Англии, Испании.
Писатель однажды сказал о себе, что в глазах потомков он, быть может, останется «одним из забытых писателей начала XX века». В этих словах не было кокетства, но лишь трезвое понимание того факта, что настоящее способно высветить в сумерках прошлого лишь ограниченное количество лиц и событий — фрагменты, на основании которых оно пытается воссоздать целостный облик ушедшей эпохи. Готовый примириться с тем, что сам он может и не попасть в поле зрения потомков, Ларбо, человек разносторонне образованный, стремился расширить кругозор своих современников. Он извлекает из забвения многих писателей XVI века, переводит и пропагандирует во Франции книги английских, испанских, американских поэтов и прозаиков. Жажда охватить и вобрать мир во всем его неистощимом многообразии присуща и наиболее значительному произведению Ларбо: «А-О. Барнабус. Полное собрание его произведений: повесть, стихи и дневник» (1913).
Ларбо не оказался в числе «забытых»: прозаик, поэт, эссеист, мастер внутреннего монолога, он остается в числе лучших представителей французской культуры.
Valery Larbaud: «Les enfantines» («Рассказы о детстве»), 1918; «Amants, heureux amants» («Любовники, счастливые любовники»), 1923; «Jaune, Bleu, Blanc» («Желтое, Синее, Белое»), 1927.
«Граммофонная пластинка» («Disque») входит в сборник «Желтое, Синее, Белое».
Граммофонная пластинка
I was so fond of dancing… [17]
Да-да, я отправилась одна в Монтекатини, что в Апеннинах, между Флоренцией и Болоньей. Представляете себе — совсем одна разъезжала по деревням! Итальянка на это никогда бы не решилась, и все-таки, как видите, я стала почти итальянкой. Сколько лет прожила здесь с мужем, да и после его смерти! Из родственников у меня там никого уже не осталось, и знакомства тоже я все растеряла. Кто бы мог сказать в Доркинге, когда мне было двадцать лет, что я выйду замуж за итальянца?! Che vuole? [18] Вот видите, я часто запинаюсь и не нахожу слов. Да, никогда бы не подумала, что до этого дойду; правда, немного найдется англичан, которые говорили бы на бергамском диалекте так же свободно, как я. А вы не понимаете по-бергамски? Слышите? Тут все на нем говорят. Могли бы все-таки сообразить, что при вас следует говорить уж если не по-французски, то хотя бы по-итальянски. Зато мы с вами можем не стесняться и поболтать вволю. Сколько я ни старалась привыкнуть, но иногда их манеры меня просто шокируют. Вы не обратили внимания за обедом на графиню Пипистрелли? Между нами, вы себе представляете, чтобы английская графиня так ела! A generalessa [19] — с какой откровенностью говорила она о своих… семейных делах, и это за столом, да еще в присутствии молоденьких девушек! Но такое, вероятно, можно наблюдать во всех странах на континенте — люди не умеют прилично есть, они не знают, что о некоторых вещах в обществе упоминать не принято. Ну конечно, теперь вы решите, что я — как они тут говорят? — criticona… [20] Донна Виттория садится за рояль — хорошо бы она сыграла тот фокстрот, который недавно привезен к нам из Милана. Вряд ли вы поверите, но в молодости я так любила танцевать!
17
Я так любила танцевать (англ.).
18
Что поделаешь? (итал.).
19
Генеральша (итал.).
20
Критиканша (итал.).
Нет, по-французски я не знаю ни слова, но по пути в Англию мы с мужем непременно останавливались на неделю в Париже, и уж бог весть как, но мне удавалось с ними объясняться, и, представьте, они меня понимали.
О да, я обожаю Париж! Не могу забыть, что мне довелось увидеть там маршала Мак-Магона. Еще бы мне не знать квартал Пантеона! Прекрасно помню эти синие стекла в окнах купола. Во Дворце инвалидов? Ничего подобного, именно в Пантеоне. Я же все-таки знаю, что говорю. Ну хорошо, согласна: когда буду в Париже, я заеду к вам, и мы вместе пойдем в Пантеон, и вы убедитесь, что я права. Только в мои годы я уже не доберусь до Парижа, — вот вы и спасены. Теперь все женщины курят. Континентальные нравы! Зато в Англии… Да что вы! Не может быть! В жизни ничего подобного не слыхала! Ну, значит, лишь в самые последние годы, и те, кто этим занимается… А служанки — до чего же они не похожи на наших! Наши держатся так важно, с таким достоинством! А здесь их и не отличишь от хозяек. И декольте носят почти такие же глубокие, как синьоры, и в разговоры вмешиваются, будто они вам ровня. Поглядела бы я на вас, моя милая, в каком-нибудь английском доме за десятью запорами, целый день с каменным лицом. А, это valzer [21] с каким-то французским названием… Valzer всегда меня трогает, потому что, знаете, в молодости я так любила танцевать!
21
Вальс (итал.).
Эйфелева башня была тогда построена лишь до второго этажа. Ах, poverino! [22] . Он умер совсем молодым. Кингсуэй? [23] Вы ведь сказали «Кингсуэй», не правда ли? Теперь туда ходит трамвай с набережной, почти от самого парламента. Спасибо вам большое. У меня такое чувство, будто я провела вечер в Англии. Я боюсь беседовать со здешними жителями: все они выучили язык по разговорникам. Произношение у них куда хуже вашего… то есть, я хотела сказать, не такое хорошее. Ужасающий акцент, и стоит им открыть рот, Dio mio [24] кажется, что вот-вот обрушится потолок… Вы влюблены в Англию? Как это мило с вашей стороны! И только в Англию?.. Нет-нет, вы еще подумаете, что я любопытна, а я — просто старая женщина, у меня две замужние дочери в Милане, а старший из внуков готовится поступать в королевскую морскую пехоту. Он поверяет мне все свои тайны. А лет мне столько же, сколько и моей дорогой старушке Прасседе. Поглядите, как она улыбается, а ведь она — без посторонней помощи и шагу ступить не может. Видели бы вы, до чего она была хороша! Настоящая ломбардка, высокая, белокожая, и пелерине медных волос, и замуж она вышла по любви. Что это? Танго? Между нами, — теперь об этом уже можно говорить, — он ее похитил. Да, танго, один из этих новомодных танцев… Ma, mi piace! [25] Нет, не кладите мне в кофе сахара, и так достаточно сладко. О да, я так любила…
22
Бедняжка! (итал.).
23
Кингсуэй — улица в Лондоне.
24
Боже мой (итал.).
25
А мне нравится! (итал.).
ЛУИ ПЕРГО
(1882–1915)
Луи Перго родился в одной из деревушек древней земли Франш-Контэ, близ швейцарской границы. От отца, сельского учителя, убежденного республиканца, он унаследовал трезвую оценку окружающего, устойчивый демократизм. С 1898 года Перго — студент Эколь Нормаль в городе Безансоне; быстро раскусил он местных клерикалов и националистов, проникся симпатией к социалистам. В поэтических медитациях (сборник «Рассвет», 1904) он мечтал о дне, когда народ на «старинный лад запоет новую «Карманьолу». Вера в разум помогала ему противостоять козням угрюмых святош и невежд из глухих углов, где не один год учил он грамоте деревенских ребятишек.
В 1907 году Перго переехал в Париж, издал книгу пейзажных стихов («Апрельская зелень», 1908) и принялся рассказывать «естественные истории» о вечном чуде обновления природы, о жизни дикого зверя. Первый же сборник анималистических рассказов — «От Лиса до Марго» (1910) — прославил их создателя. Перго не свойственна басенная нравоучительность, он порывает с традиционной «эксплуатацией» животных ради иносказательных суждений о человеке. Вся жизнь для него исполнена великого смысла — и люди и все живое как бы уравнены в правах. Но невежественный и темный человек прав природы не признает. В священном лесу жизни ведет он себя, как дикарь в джунглях. У каждого лесного обитателя свой нрав, но, хитрые или доверчивые, в трагедийных рассказах Перго они гибнут от руки человека. На суде совести художник осуждает темного и озлобленного человека, однако порой он судит и тех, кто направлял его руку: социальную иерархию, обскурантизм церковников. Люди, убеждал Перго читателей, призваны дружить, а не враждовать с природой: ведь от рождения человек добр, он жаждет мирного и радостного земного бытия (роман «Пуговичная война», 1912). Перго проницательно распознавал жестокость, тупость, себялюбие под любой личиной и весело смеялся над всем достойным осмеяния.
В зрелую пору Перго не отступился от идеалов студенческих лет: на страницах «Юманите», газеты французских социалистов, увидел свет его «Роман о Миро, охотничьей собаке» (1913).
В ночь с 7 на 8 апреля 1915 года во время атаки младший лейтенант Луи Пеого получил ранение в ногу и пропал без вести. Его призыв к людям — одуматься и прекратить самоубийственное истребление живой жизни на земле звучит ныне, как никогда, пророчески и повелительно.
Louis Рergaud: «De Goupil a Margot» («От Лиса до Марго»), 1910; «La revanche du corbeau» («Реванш, ворона»), 1911; «Les Rustiques» («Деревенские рассказы»), 1921.
«Гибельное изумление» («Le fatal etonnement de Guerriot») входит в сборник «От Лиса до Марго», «Трудная проповедь» («Le sermon difficile») — в сборник «Деревенские рассказы».
Гибельное изумление
Тропинкой орешника и ольхи уже пятнадцатый раз за день путешествовал с буковым орешком в зубах Вояка; он прыгал с ветки на ветку, навострив уши, зорко глядя по сторонам, и то подбирал пушистый хвост, будто шлейф, то распускал его пышным султаном и вскидывал над головой, словно изящный летний зонтик.
Под ним гнулись и вновь выпрямлялись гибкие ветки, хлестали по росе и папоротникам, и он, искусный прыгун и неутомимый жонглер, подброшенный ими, как пружиной, вмиг отталкивался, пуская в ход взрывную силу мускулистых задних лапок, и взлетал еще выше, еще дальше, словно дыханье кустарника, словно мяч, которым перебрасываются дети лесных духов, — веселая живая игрушка.