Французский палач
Шрифт:
Он ее не слушал. Фенрир, дремавший на солнце у их ног, встал и тихо зарычал. Из отбрасываемой башней тени появился некто. Некто знакомый.
— Фон Золинген! — прошептал Фуггер. — Отвернись! Спрячь лицо. Он ведь раньше тебя видел.
Фуггер тревожился напрасно. Во время того уличного боя в Тулоне Генрих видел все как в тумане, да и сейчас еще не вполне оправился от удара камнем, с такой силой пущенным из пращи Бекк. Голова у него болела, и зрение до сих пор не восстановилось. И в памяти зияли провалы. Однако Генрих понадобился своему господину в качестве вербовщика, а господину следовало повиноваться. Вот почему он сопровождал Джованни, камердинера архиепископа, чтобы подкрепить сладкие речи итальянца своими немецкими мускулами. Им надо было нанять людей. Особых людей.
— Что здесь происходит? — изумленно спросил Фуггер, когда щуплый итальянец поставил ящик, который нес, у самого фонтана, всего в десяти шагах от них.
Человечек встал на ящик, а двое слуг принялись разливать вино из бочки, мгновенно собрав вокруг себя толпу. Фон Золинген ждал поблизости, скрестив на груди руки. Джованни начал говорить.
— Почтенные жители Сиены! — произнес он пронзительным голосом, который разнесся по всей площади. — Ваш добрый, щедрый и любящий Святейший архиепископ, который, как вы знаете, был таким же сыном нашего прекрасного города, как и вы все, — архиепископ хочет сделать Палио этого года еще более впечатляющим, чем все предыдущие. — Сие объявление было встречено приветственными криками. — Прежде всего, он спустится в глубины своего великолепного винного погреба и достанет оттуда бочки нектара, образчик которого вы можете попробовать уже сейчас. — Тут крики стали громче, и присутствующим налили еще. — Но помимо этого, в качестве прелюдии к празднику он собирается устроить на площади представление, которое будет посвящено самому славному эпизоду истории нашего города — захвату руки знаменосца при Монтаперти, который повернул ход войны против наших врагов флорентийцев и принес нам победу, которую мы и празднуем во время Иалио.
При упоминании старого заклятого врага Сиены толпа разразилась криками и улюлюканьем. Всего пять лет назад флорентийцы снова осаждали город.
Повысив голос, чтобы перекричать гвалт толпы, Джованни продолжил:
— Чтобы получить нужный драматический эффект, а также из доброты к тем, кто когда-то сошел с честного христианского пути и заплатил за это дорогую цену, архиепископ пожелал, чтобы все однорукие люди, я хочу сказать, все, кто лишился одной кисти из-за несчастного случая или в качестве наказания и кто хочет в течение трех дней и ночей получать честный заработок и сладко есть и пить вино даже получше этого — да, откупорьте еще один бочонок! — и спать на пуховых перинах в резиденции его высокопреосвященства, где будут прислуживать девицы из челяди архиепископа, — это предложение было встречено самыми громкими криками, — так вот, эти везучие однорукие люди должны немедленно подойти ко мне. Грешников ожидает искупление, раскаявшихся — уют и роскошь. И возможность участвовать в этом великолепном представлении, рассказывающем о нашей героической истории.
В любом городе Европы одноруких нашлось бы великое множество. В основном это были воры-неудачники, которым оставили жизнь, но чье существование после наказания стало безрадостным. Бесплатное вино уже заманило несколько таких калек, и они нетерпеливо ринулись к Джованни, радуясь возможности получить еще что-то.
— Куда ты? — прошептала Бекк.
Фуггер встал и стал снимать с плеча мешок. Он понимал, что лишние разговоры или раздумья ослабят его решимость, и поспешно сказал:
— Ты хотел попасть во дворец. Это — наш шанс.
— Ты готов добровольно пойти в когти этому дьяволу? Ты с ума сошел?
Фуггер бросил мешок к ее ногам.
— Как и ты.
— Но у меня… очень важная причина. А тебе зачем?
Фуггер секунду подумал.
— У меня тоже есть причина. Рука королевы там. Будет очень хорошо, если Жан приедет — а она уже у нас!
Опять это имя! Бекк вдруг увидела, как рука Жана приподнимает навес палатки торговца водой. Она сказала тогда что-то такое, что заставило его прищуриться и заглянуть ей в глаза. А потом он ушел.
— Он на галере. Он никогда не вернется.
Фуггер просто улыбнулся и сказал:
— Конечно, вернется.
— Фуггер! — Бекк поймала его за беспалую руку. — Из темниц Чибо никто не возвращается. Никогда. Я больше никогда тебя не увижу. Как моего отца.
Она выдала свою тайну — ту, которой за десять лет ни разу ни с кем не поделилась!
— Твой отец там?
— Да. Да, так мне кажется. Если он еще жив — а я чувствую, что жив, — то он там. В плену у Чибо. Он заставляет его делать… ужасные вещи.
— Тем более мне следует туда пойти.
— И никогда не вернуться? Неужели тебе так не терпится снова потерять себя? Как я смогу тебе помочь, если не буду знать, где ты?
Он на секунду задумался.
— Погоди! — сказал он и засвистел.
Ворон, улетевший погонять голубей у башни, спустился вниз и устроился у него на плече. Фуггер начал гладить птице голову между ее блестящими антрацитовыми глазками, и она пригнулась к его руке, убаюканная его лаской. Он осторожно поднял руку, обхватил ладонью блестящее упитанное тельце и спрятал его под рубаху на спине.
— Демон будет нашим гонцом. Он принесет тебе известия обо мне.
— Ты — сумасшедший! — только и смогла сказать Бекк.
— Так мне говорили.
Бекк смотрела, как он подошел прямо к камердинеру архиепископа. И у нее на глазах его фигура как-то сжалась, скособочилась и стала хромать и подпрыгивать. Почему-то Бекк почувствовала, что такой была его прежняя жизнь.
— Хозяин! — сказал Фуггер. — О, добрый хозяин, смотрите, что у меня для вас есть!
Генрих поймал отшатнувшегося итальянца и подтолкнул его обратно к последнему добровольцу. У него возникло странное ощущение, будто прежде он где-то видел этого лепечущего невнятицу дурака, но у баварца все еще сильно болела голова, в глазах по-прежнему стоял туман, так что он объяснил это ощущение своим состоянием. В конце концов, он никому в Италии рук не рубил. Этот поступок имел место много лет назад, еще в Баварии.
Встряхнувшись в попытке прогнать туман, Генрих рявкнул:
— Давай, этого для начала хватит.
Тут он пустил в ход увесистую дубинку, с которой всегда выходил на улицы, и довольно бесцеремонно погнал полудюжину добровольцев через Кампо и по виа дель Пеллегрини ко дворцу архиепископа.
Бекк следовала за ними в некотором отдалении, наблюдая за тем, как Фуггер кружится в своем странном танце. Приостановившись перед баптистерием, он на секунду неподвижно замер, вскинув руку в жесте, который явно был прощальным. А потом он нырнул в арку, и черные створки ворот закрылись за ним.
Глава 3. МОРСКОЕ СРАЖЕНИЕ
— Парус! Три паруса! По левому борту!
Не сам крик, а его тон заставил замереть всех, кто находился на «Персее», мусульман и христиан, вольных и рабов. Паруса на этих оживленных морских путях встречались часто. Их появление не вызывало того ужаса, который все явственно расслышали в голосе дозорного.
Акэ, подвешенный вниз головой, истекающий кровью из раны в груди и трех разрезов на спине, там, где содрали кожу, услышал это. Услышал это и Корбо, стоявший над ним с ножом в руке и намечавший место следующего разреза. Услышали Жан, Джанук, Хакон и Да Коста — и их взгляды обратились в ту сторону, откуда приближался источник этого страха. Стоявший на квартердеке де Лавальер услышал это — и потянулся за подзорной трубой.