Французский «рыцарский роман»
Шрифт:
Рауль де Уденк, конечно, не столь «проблемен», как его учитель Кретьен де Труа, но нельзя, однако, сказать, что в его романе нет никакой этической проблематики. Не так глубоко и не так тонко, как создатель «Клижеса» и «Ивейна», Рауль ставит тем не менее проблему соотношения рыцарского долга и любви. Типично «кретьеновскую» проблему. Сделав Идайну легкомысленной ветреницей, поэт, быть может, несколько упрощает эту проблему (ошибка Говена слишком очевидна), но не следует забывать, что этот персонаж традиционно наделялся (и у Кретьена) такими чертами, как повышенная влюбчивость и импульсивность. И в рамках этого заданного характера-маски Рауль де Уденк и решает образ своего протагониста. Поэтому построение фабулы романа несомненно хорошо продумано. Вряд ли можно с полным основанием сказать, что книга «представляет собою подбор эффектных, но малоосмысленных авантюр» и. Так, автору надо было отправить героя навстречу его любовному приключению, т. е. заставить его забыть о возложенной на него опасной миссии, точнее сделать ее выполнение невозможным (на какое-то время, конечно). И он прекрасно использует здесь
Mais tant se haste que il lait
Le troncon dont il doit vengier
Le mort. Ci a grant enconbrier:
Car sans le troncon de la lance
N’en prendroit il nule vengance.
Il s’en vait, si l'а oublie.
(v. 544—549)
Безрассудная порывистость Говена как ведущая черта его характера проявляется и в поединках, и в любви. Или тогда, когда он вспрыгивает на борт волшебного корабля, сознавая, что это безумие, но будучи не в состоянии поступить иначе:
De се que il a einsi fait
Se tint роr fol et s’en repent,
Mais il ne puet estre autrement.
(v. 4930—4932)
Написанный живо, не без выдумки и воображения, и явно в духе уроков Кретьена, роман Рауля де Уденка уступает, однако, произведениям последнего прежде всего в психологической глубине. Собственно, попыток разобраться в переживаниях персонажей здесь немного, да и сами эти персонажи достаточно просты. Хотя поступки героев (и прежде всего, конечно, Говена) жестко мотивированы чертами их характеров, сами характеры эти предстают раз и навсегда заданными, статичными. Протагонист, забыв о данном обете и увлекшись молодой красавицей, не испытывает глубоких угрызений совести. К исполнению долга его возвращает не психологический конфликт (как это бывало у Кретьена), а измена возлюбленной. Резкой оппозиции любви и рыцарской «авантюры» здесь нет.
Модная для своего времени проблематика положена в основу другого романа Рауля де Уденка, его «Мерожиса». Спор идет здесь о том, какой любви более достойна знатная дама, и какая любовь выше — плотская (точнее, любовь, вызванная плотскими прелестями) или духовная. Славный рыцарь Говен любит прекрасную Лидуану лишь за ослепительную красоту. Его соперник Мерожис, отдавая должное внешней привлекательности дамы2 ценит еще выше достоинства души — ум, обходительность и т. д.
Обращаясь к сопернику, он заявляет:
J’aim la dame que vos amez
Einsi sanz faille outreement
D’autre amor et tot autrement
Que vos ne l’amez; car je l’aim
D’amors de si naturel raim
Que je l’aim por sa cortoisie
I'or sa bonte sanz vilainie,
Por son douz non, por sa proece.
(v. 598—605)
Вполне очевидно, на чьей стороне истина. И если спор двух юных рыцарей не может решить их поединок, то приговор артуровского двора единогласен (все дамы во главе с королевой Геньеврой высказываются в пользу более возвышенной и более глубокой любви). Сценами этого «суда любви» и можно было бы закончить роман, который, однако, превратился бы тогда в куртуазный любовный трактат в стихах. Рауль де Уденк этого, естественно, не делает. Окончательное решение вопроса об истинной любви откладывается на год, и Мерожис отправляется в странствия, которые диктуются лишь этой отсрочкой. Герой оказывается втянутым в целую серию приключений, никак почти между собою не связанных. Он сражается со свирепыми рыцарями, ускользает из ловушек, проникает в очарованные замки, не поддается на хитрости коварных карликов. Здесь приключение, «авантюра» не служит раскрытию характера героя и не воспитывает его.
В романах Рауля де Уденка на первый план выдвигался несомненно Говен (он фигурировал и в «Мерожисе», сначала как рыцарь, с которым должен выдержать смертный бой герой, а затем как его друг и соратник). Говен станет протагонистом неисчислимой череды авантюрных романов в стихах, таких, как «Рыцарь со шпагой», «Мул без узды», «Гибельный погост» и многие другие. Интерес к этому персонажу весьма симптоматичен. Этот рыцарь как нельзя лучше подходил для приключенческого романа посткретьеновского периода, когда центр тяжести произведения перемещался с моральных проблем на описание приключений как таковых, щедро уснащенных всяческим колдовством и чертовщиной. Говей не был «молодым» героем, какими были, например, Эрек, Клижес или Персеваль; ему не надо было делать первых шагов на рыцарском поприще, его инициация была где-то далеко позади. Он был рыцарем со сложившимся характером, рыцарем, конечно,
В этом отношении очень характерен анонимный роман «Гибельный погост», обычно датируемый серединой XIII в. К этому произведению исследователи относятся не однозначно. Роман иногда считают ярким свидетельством упадка жанра. Однако это не вполне верно. Книгу не без основания причисляют к образцам «черного», «готического» романа (не в средневековом, конечно, а в более позднем значении этого термина), ибо есть в ней и воскресающие мертвецы, и разверзающиеся пропасти, и подымающиеся могильные плиты. И здесь в центре повествования — приключения Говена. Приключения порой загадочные и устрашающие. Герою приходится сражаться с нечистой силой, сражаться на ночном кладбище посреди раскрывающихся могил и т. п.. Среди Артурова рыцарства разносится печальная весть, что отважный Говен погиб; в действительности же он жив и невредим. Но он решает воспользоваться этой ложной вестью и отправляется на поиски приключений под именем Безымянного Рыцаря. Это позволяет ему победить трех рыцарей, каждый из которых похваляется тем, что именно он поразил насмерть славного Говена. Более того, в одном замке ему даже показывают якобы его собственную руку, отсеченную от его мертвого тела. Это дает повод для весьма забавных диалогов, например:
— Biax dox ostes, fait cis sans non,
Роr Diu et роr sa raencon,
Counoiscies vous bien Gavain?
— Je vous mosterrai ja sa main,
Fait li ostes...
(v. 5189—5193)
Герою романа приходится не только отважно сражаться, не только преодолевать страх, но и оказываться в ситуациях достаточно обыденных, по крайней мере совсем не героических. Так, желая спасти от голодной смерти одну девицу (а Говену все время приходится помогать попавшим в отчаянные ситуации знатным девицам и дамам) , он униженно выпрашивает у хозяйки замка немного еды и, получив отказ, попросту крадет с блюда куски пирога, хлеба и прочей снеди:
Et il est lors ales plus pres,
Si prist un paste et un pain,
Et un larde a l'autre main,
Dont l'escuele ert toute plainne.
(v. 4146—4149)
Если в «Гибельном погосте», как и в романах Рауля де Уденка, сколь бы типичны они ни были для своего времени, перед нами довольно поверхностное следование «урокам» Кретьена де Труа, то на рубеже XII и XIII столетий и в первой половине XIII в. нельзя не заметить постепенного отхода от заветов «учителя». Дело не в том, что приключения героев теперь не так четко детерминируются их характерами, как это было в романах Кретьена. В новых произведениях романного жанра появляется назойливая назидательность, уживающаяся рядом с самыми головокружительными авантюрами. Исследовавший романы этой поры Ж.-Ш. Пайен писал: «Я констатирую, что рядом с эпизодами, заслуживающими подражания (в той мере, в какой они подают пример куртуазного совершенства), в стихотворных романах после Кретьена встречается также немало эпизодов, рисующих совсем иную картину нравов и переживаний» 12. И далее: «Параллельно куртуазным мифам, или, точнее говоря, вклинившийся в самые куртуазные эпизоды, начинает чувствоваться глубокий пессимизм, ставящий под сомнение веру в любовь и заставляющий увидеть в облике дамы — потаскуху, а в облике героя — мужлана. Вот где проявляется демифологизация. Сознательная и добровольная? Это уже другой вопрос» 13. Между прочим, вопрос этот было бы уместно хотя бы поставить...
Наиболее яркими примерами рыцарских романов, в которых особенно явной демифологизации подверглись куртуазные идеалы, Ж.-Ш. Пайеи считает анонимные «Идер» и «Дурмарт Валлийский» и «Фергюс» Гильома Леклерка. Герой «Идера» встречается по меньшей мере в двадцати французских рыцарских романах; между прочим, в «Эреке и Эниде» Кретьена этот рыцарь наносит оскорбление королеве Геньевре, за что его наказывает юный Эрек. Теперь, в «своем» романе, Идер сам ищет приключений, сражается с другими рыцарями Круглого Стола, а также бьется с карликом, с двумя кровожадными великанами, с дикими зверями и т. д. Одна из важных сюжетных линий романа — поиски героем своего отца графа Нута, с которым он предварительно сражается, и лишь затем следует трогательная сцена узнавания.