Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]
Шрифт:
— А что теперь будут стоять тридцать новых грузовиков, это, по-вашему, рентабельно?
— Но мы приняли меры,
— Знаю ваши меры — объявление на радио. Дудки! — раздражаясь, перебил Андрей. И вдруг почему-то вспомнил Тройного Прокопа. — Так к нам шоферы сейчас и прибегут! Держи карман шире!
— Но поймите, Андрей Николаевич, курсы — это зарплата преподавателям, стипендии курсантам, дополнительное оборудование учебных машин, классов, амортизация, налоговые отчисления, а все вместе — морока. Зачем она нам, когда есть специальные учреждения, которые готовят
Валентина Александровна сняла с плеча квадратную красную сумку, отдернула молнию.
— Я только что оттуда. Послезавтра шестьдесят человек — как раз на две смены для новых машин — направляются к нам. Вот подтверждение.
Андрей прикусил губу, рассердился еще больше, но теперь уж на себя: действительно, он, должно быть, сейчас похож на упрямого мастера, который когда-то спорил без толку с Михаилом Петровичем. Тут бы и согласиться е Валентиной Александровной, ведь она же права. Но Тройной Прокоп все еще стоял за спиной, и Андрей сказал, правда, уже тоном ниже:
— Так я и доверил этим свежеиспеченным шофе-рам новые автомобили! Держи карман шире!
— Правильно, Андрей Николаевич. На эти маши-ны надо перевести наших опытных водителей, а новички пусть поездят на уже обкатанных грузовиках. Это будет справедливо.
Андрей смотрел на положенную перед ним бумагу. Валентина Александровна спокойно сидела в кресле, закинув ногу на ногу.
— А знаете, Андрей Николаевич, вы сильно загорели. В Горьком была хорошая погода, да?
— Валентина Александровна… Черт его знает, зря расшумелся. Я был неправ, решительно заявляю… Она качнула остроносой туфлей.
— Вот как? Да… А я и не знала, что вы такой решительный.
Андрею стало жарко.
Он полез в карман, нащупал твердую коробочку. Вероятно, лицо у него было довольно-таки глупым, когда он сказал:
— Решительный? Нет… Я давно хотел… Я…
Она молча ждала, не спуская с него вопросительного взгляда.
Зазвонил телефон.
Облегченно вздохнув, Андрей поспешно схватил трубку:
— Да, я… Кто будет говорить?.. А, хорошо, я слушею…
Валентина Александровна встала, подошла к двери. Прежде чем закрыть ее за собой, оглянулась. «Чего это она так улыбается?» — с досадой подумал Андрей.
— Да, я слушаю вас. Здравствуйте, Михаил Петрович… Спасибо, помаленьку… Да, прибыли. Вот они стоят у меня за окном, тридцать штук… Что?.. Так ведь шоферов еще нет. Через два дня, пожалуйста, а сейчас—никак… Сгниют? А что я могу сделать? Шоферов нехватка. Они бегут на целину, на строительство гидростанций, новых городов. Нет, мне не выдюжить… Ну и что же, что бывший кузнец? Опять вы, Михаил Петрович!.. Ну, я постараюсь, но обещать не Алогу. Сейчас будем думать с парторгом… Хорошо, через два часа позвоню.
Андрей дал отбой и снова снял трубку. В дверь протиснулась здоровенная фигура Новикова.
— А я как раз хотел тебе позвонить, Новиков. Здравствуй, старик, садись.
— Здравствуй, Коробков. Ну, как съездил?
— Об зтом потом. Только что звонили: на Большую
Новиков присел на край кресла и принялся раскуривать трубку. Андрей ходил из угла в угол.
— Может, дождаться конца дневной смены, уговорить ребят поработать на новых грузовиках?
Новиков молча курил, приминая табак большим, навеки промасленным пальцем. Андрей все ходил по кабинету.
— Впрочем, это не выход. Если ребята и согласятся, так им же с утра опять садиться за руль. Еще аварий понатворят… Ну, что же ты молчишь, старик?
Новиков медленно пятерней разогнал окутавшее его облако табачного дыма.
— Молодость я свою вспомнил, Коробков. Эх, черт… — Он выколотил трубку в пепельницу и встал. — Надо устроить партсобрание.
— Собрание? Сейчас?
— Ну да. Открытое. Андрей резко остановился:
— Там овощи гниют, а мы тут будем заседать?
— Ничего. Устроим собрание прямо во дворе. Там сидеть не на чем…
Однако сидеть всё же нашлось на чем. Люди устроились на подножках новых грузовиков, на бамперах, а кто помоложе — залезли в кузова. Весть о двух эшелонах овощей из Белоруссии, которые сгниют на Товарной станции, если их не вывезти в хранилища, облетела уже весь двор. А после того как вахтер Самсоныч постучал железкой по куску подвешенного к столбу рельса — сигнал к обеденному перерыву, — вокруг Андрея и Новикова собралась порядочная толпа.
— Тише, товарищи! — Новиков полез в кузов, достал из кармана связку ключей, позвякал ими, как председательским колокольчиком. — Тише! Суть дела вы уже знаете. Меня поймут в первую очередь старые дружки, с которыми мы четверть века назад крутили баранки в этом же парке. Вот стоит наш старший Диспетчер Вадим Сергеевич. А помнит ли он, как однажды на Пискаревке заехал с грузом песка в канаву, и я его на буксире вытаскивая? А вот завснабжением товарищ Корнеев: теперь у него борода лопатой и каждый год ему путевку в Мацесту подавай — ревматизм, А ведь когда-то был Корнюша наилихим шофёром. Никто быстрее его в нашем парке не гонял, никто больше его штрафов в милиции не платил. Эх, молодость! Одним словом, многие из вас, прежде чем стать начальниками колонн, завотделами, механиками и другими важными птицами, крутили эту самую баранку и у каждого есть шоферские права…
Новиков достал из буллажника потертую книжечку и внушительно потряс ею.
— Лично я горжусь! Это моя молодость. А в нашей трудовой и трудной молодости были и такие общеизвестные факты, когда на дверях писали: «Райком закрыт. Все ушли на фронт». Вот и я — закрываю партком, сажусь на грузовик и еду спасать овощи. Тем более, что они сверхтрудовые, внеплановые, Наглядная, так сказать, сознательность белорусских работяг! У меня все. Кто просит слова? Ты, Вадим? Давай.
— Вот здорово! — сказал старший диспетчер. — Я сам себе выпишу путёвку.