Фронтовые повести
Шрифт:
Володе показалось, что допрашивали его не строго, пожалуй, ему даже верили или делали вид. И переводчик и офицер вежливо кивали на его обдуманные, неторопливые ответы. Однако спокойствие оставило Володю, когда переводчик вдруг спросил, не знаком ли он с Шурой Мелешкиной. Володя почувствовал, что бледнеет. Он потер лоб, закрыв лицо ладонью и делая вид, что вспоминает, затем пробормотал растерянно: «Мелешкину… Мелеш-кипу…»
— По-моему, она в столовой комендатуры работает, — наконец проговорил он.
Офицер и переводчик молча за ним наблюдали, ни словом, ни жестом не подтвердив его слов.
«Надо что-то еще сказать!
— Извините, все говорят, что эта самая Шура — любовница господина Ранкенау, — произнес он с вымученной улыбкой.
Переводчик, сдерживая ухмылку, пересказал эту фразу по-немецки, а офицер некоторое время пристально, изучающе разглядывал Володю и наконец разрешил ему идти работать.
Выйдя из кабинета, Володя сразу решил, что настала пора бежать. Бежать, и как можно скорее! Но прежде надо непременно предупредить Шуру и забрать ее с собой. У них остались неиспользованными только две мины с часовым механизмом, но их сегодня же можно подбросить куда надо. Но как бежать, если до конца смены никому из рабочих не разрешается выходить со станции? Станция оцеплена, в последние дни ощупывают и обыскивают каждого с головы до пят. Мысли Володи лихорадочно заметались— как быть, что придумать? Если рвануть сейчас же, после допроса, значит станет ясно, что парень неспроста бежит, значит, рыльце в пуху.
Потом Володя заметил, что по одному стали вызывать в кабинет начальника и других рабочих. До конца смены там побывали почти все.
Это его успокоило, — значит, никаких особых подозрений сам Володя пока не вызывает, приглашали его так же, как приглашали других.
В минуты опасности чутье человека всегда обостряется. Володе показалось, что сегодня особенно пристально следит за ним хромоногий мужичонка, появившийся у них на работе три дня тому назад. Все уже заметили, что делать он ни черта не делал, но везде по-хозяйски нагло совал свой нос. С нетерпением Володя ожидал конца смены.
Вот наконец он идет по городской улице. Идет, не оглядываясь, подходит к своему дому, не оглядываясь, входит в калитку… Закрыв калитку, он пригнулся, быстро пробежал вдоль забора в угол двора и выглянул на улицу в щель между досками. В сумерках он увидел того самого хромоногого новичка. Тот сидел на скамейке в тени акации, на той стороне улицы, наискосок, и, достав кисет, сворачивал самокрутку.
По счастливому совпадению именно сегодня в девять вечера Тигр выходил на связь. Володя быстро приготовил шифровку, сообщил новые сведения, которыми располагал, попросил разрешения вместе с Тридцатой покинуть город и прибыть в отряд — положение стало критическим.
Когда пес ушел с донесением, наступила темнота.
Прошел час — Тигр не возвращался. Обычно он совершал свой рейд в оба конца минут за сорок.
Прошел еще час… И еще час…
Володя и не думал спать, чутко прислушиваясь к ночной тишине, ожидая услышать легкое повизгивание верного друга, как бы докладывающего о выполнении задания.
Володя вышел из дому, прошел на огород, беспокоясь все больше и больше.
…Тигр приполз глубокой ночью, волоча по земле израненное брюхо. Володя бросился в комнату, быстро нашел чистую нижнюю рубашку, располосовал ее на лепты, но когда вернулся к Тигру, пес уже был мертв, лежал, вытянув морду, как будто продолжая идти по следу. Передние лапы его лежали словно две палки.
Ошейника на Тигре не было.
Связной
Володя, понимая, что в доме больше нельзя оставаться, быстро собрал все необходимое для дальней дороги, надел телогрейку, положил в старую сумку хлеб, картошку, все скудные запасы съестного в доме.
Он подумал, что Тигра следовало бы вынести со двора. Потом раздумал — пусть завтра придут сюда фашисты и поймут все. Пусть узнают, кто пустил под откос два эшелона, кто перестрелял четырех фашистов на вышках возле зернохранилища и кто впредь еще будет мстить им и за погибшую мать и за свой осиротевший двор.
Прячась в тени заборов и палисадников, Володя пробрался к дому Шуры, вызвал ее, коротко рассказал о допросе днем и о судьбе Тигра и предложил немедленно бежать. На случай провала явки в березовой роще за кладбищем у них было условлено со связным встретиться в другом месте, на противоположной окраине города.
— А как же я брошу мать? — заметалась Шура. — Ведь нельзя ее оставлять здесь!.. И с нами она не сможет уйти, совсем ослабела за последние месяцы…
Договорились, что утром Шура сначала отправит мать в деревню к сестре, а потом придет к Володе. Они должны будут встретиться вечером неподалеку от места новой явки.
Володя благополучно достиг леса, но, оказавшись в полной безопасности, он затревожился пуще прежнего — в городе, среди фашистов, оставалась единственная теперь для него отрада — любимая…
Он понимал, что Шура не сможет прийти днем в лес, но тем не менее несколько раз выходил к месту встречи, пробирался туда ползком, прислушивался к лесным шорохам, прикидывал все возможные варианты опасности, которые могли погубить Шуру…
Наконец в полной ночной темноте они встретились, и Володя долго не выпускал Шуру из своих объятий, будто не веря, что она все-таки пришла. Для них теперь начиналась новая жизнь.
Шура рассказала, что утром, до начала работы, ей удалось проводить мать в деревню. Тщательно взвесив всю обстановку на работе, Шура пришла к выводу, что сегодня ее в любом случае не арестуют, могут только усилить слежку. У Ранкенау, насколько Шуре известно, нет никакой нити, — следовательно, прежде чем ее арестовать, он постарается нить нащупать через саму Шуру.
Она спокойно и вовремя явилась на работу и прихватила с собой две оставшиеся мины, решив устроить прощальный фейерверк фашистам. Поначалу она хотела пристроить эти мины под двумя столами в углу, где обедали высшие офицеры, но затем посыльный велел ей принести обед в кабинет Ранкенау. Она принесла, и как раз в это время самого Ранкенау срочно вызвали на междугородный переговорный пункт. Тогда Шура, предупредив дежурного унтера о том, что сейчас вернется со вторым блюдом, пошла в столовую, положила обе мины на поднос, тщательно прикрыла их салфетками, поставила сверху тарелку с бифштексом и две чашки кофе. В кабинете она пристроила обе мины: одну за портретом Гитлера, висевшим над столом, а другую — опять-таки в диван. Дело было под вечер, и взрыв она, к сожалению, не слышала — была уже в пути к месту встречи с Володей.