Фурье
Шрифт:
Задолго до выхода первого номера начались споры о характере и направлении «Фаланстера». Ученики считали, что он должен стать только популярным изданием. Фурье же настаивал на теоретической направленности и засыпал редакцию многочисленными статьями, все увеличивая их размеры. Это обстоятельство вызывало возмущение сотрудников: метр не считался с планами номеров, капризничал по поводу любого сокращения его сочинений.
Вскоре мнение, что за учителем нужно оставить только роль вдохновителя, стало единогласным. К большинству присоединился даже деликатный Мюирон. Но сказать об этом
Фурье воспринял письмо как продолжение споров о стиле его сочинении. Ему ведь и раньше советовали поменьше говорить об «антильвах» и «антикитах», утверждали, что его сочинения композиционно запутанны, часто страдают косноязычием и все это в конце концов вредит «организации ассоциации». И конечно, Фурье снова обиделся.
А тут еще получил письмо от Клариссы Вигурэ: «Почему кажетесь Вы грустным и несчастным в момент, когда имеются только прекрасные надежды, когда за последний год наши дела шли лучше, чем можно было ожидать? Создается впечатление, что Вы недовольны всеми Вашими учениками?»
Да, Фурье видел, что ученики единодушно признавали его «создателем социетарной школы», его почитали, ему посвящали оды, его считали мыслителем, равного которому нет. Виктор Консидеран называл его даже «искусителем мира, Христофором Колумбом социального мира, человеком, открывшим закон судеб». Его идеи примагнитили к себе целую дюжину сенсимонистов. Но это все было внешнее. На самом же деле с ним совершенно перестали считаться. Его выслушивали, причем с неизменным почтением, но поступали по-своему. Беспокоило Фурье и другое, более значительное наблюдение.
Внешне школа оставалась, как и прежде, на позициях, непримиримых к строю Цивилизации. В некоторых вопросах, например, в критике положения пролетариата, ученики даже превзошли учителя в радикализме, но уже в эти годы наблюдались и колебания среди них в сторону примирения социальных противоречий. Вставая на путь реформ и компромиссов, фурьеристы отходили от своего учителя. В эти годы, когда казалось, что его популярность неуклонно растет, Фурье иногда чувствовал себя катастрофически одиноким.
Весной 1832 года на парижан накатились новые беды. Масленица с ее карнавалами, представлениями на Елисейских полях и бульварах прервалась неожиданна. Северные ветры весной принесли не только возвращение стужи, но и огромную по размерам эпидемию холеры, которая поразила тогда почти всю Европу. Голод и холера косили людей тысячами. Трагическую тишину парижских улиц нарушало только громыхание больших фургонов для мебели, нагруженных доверху гробами, которые свозились на кладбище Пер-Лашез.
В конце мая от холеры умер реакционный министр Казимир Перье, которому были устроены пышные похороны. В ответ на это либеральная буржуазия организовала манифестацию на похоронах умершего от той же болезни генерала Ламарка.
Герой Ватерлоо, мужественный солдат и прекрасный оратор, Максимилиан Ламарк пользовался большой популярностью и был одним из самых видных депутатов оппозиции. 5 июня к 10 часам утра улицы Сент-Оноре и Риволи, площади Конкорд и Королевская были переполнены участниками похорон. За гробом шло свыше 150 тысяч человек. В окнах многих домов были вывешены траурные флаги.
На площади Бастилии к процессии присоединились рабочие Сент-Антуанского предместья и вырвавшиеся из казарм, взломавшие двери, без фуражек и в изорванных мундирах воспитанники военизированной Политехнической школы. В рядах демонстрантов раздавался лозунг: «Да здравствует республика!» Многие прятали под одеждой пистолеты или кинжалы. Полковой оркестр играл запрещенную правительством «Марсельезу».
Во время прощальных речей на площади у Аустерлицкого моста на толпу напали драгуны, и это изменило ход похорон. Гроб Ламарка был отправлен в Монде-Марсан, а парижане с возгласами «Завоюем свободу!» начали строить баррикады. К вечеру префект полиции Миске доносил правительству, что через два часа после нападения драгун половина Парижа была в руках восставших. Центром восстания стал район улицы Сен-Мартен.
Жизнь города вновь замерла. Лавки и магазины спешно закрывались. На центральных улицах были побиты все фонари. Обыватели за закрытыми ставнями определяли по гулу и крикам на улицах, как разворачиваются события. Вот началась ружейная перестрелка, вот пронеслась кавалерия или артиллерийская повозка.
Снова восставшие разбирали мостовые, собирали в кучи булыжник, взламывали двери домов, срубали деревья.
Три полка атаковали баррикады на улице Сен-Мартен. Горсть республиканцев мужественно отбивала наступление линейных войск и национальной гвардии. Наконец победители овладели комнатой, наполненной трупами. Сражение на улице Сен-Мартен впоследствии было признано великим революционным подвигом новейшей истории.
Правительство Луи-Филиппа прибегло к массовым репрессиям. Арестованных было так много, что в тюрьмах не хватало помещений и нужно было спешно освобождать здания под новые.
Все эти события, казалось, прошли мимо Шарля Фурье, хотя трудно поверить, что он не был их наблюдателем. Самые трагические эпизоды восстания разыгрались в нескольких кварталах от его дома. Однако в его записках того года мы находим лишь пометки, что он целыми днями трудится над проблемами капитала и кредита, заработной платы и брака, религии и свободы мысли. Его волнуют вопросы воспитания, усовершенствование плана ассоциации, подробности производства и распределения. Он умудряется мечтать и фантазировать под аккомпанемент ружейных выстрелов.
Эпидемия холеры пощадила Шарля Фурье, и на страницах журнала «Фаланстер» он по-прежнему бичует строй Цивилизации. Его статьи обнажают чудовищный облик банков и монополий, которые даже в этот тяжелейший год преуспели в сколачивании богатств.
В неопубликованных записках Фурье того времени мы находим полное скептицизма утверждение: «Социальный прогресс есть призрак. Богатый класс идет вперед, но бедный остается на месте, стоит на нуле».
Человечество должно знать, что век Цивилизации зашел в тупик. В стихотворной (и этот жанр ему вновь пригодился) «Оде на открытие социальных судеб» Фурье пишет: