Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле

Лем Станислав

Метрах в десяти надо мной, выделяясь на фоне черного неба тяжелым белым скафандром, вертикально опускался человек, от ступней до пояса охваченный бледным пламенем тормозных ракет. Выпрямившийся, огромный, держа одну руку на рукоятке управления, он поравнялся со мной и опустился на грунт в тот же момент, что и я. Мы стояли в каких-нибудь пяти-шести шагах друг от друга, неподвижные, будто статуи, словно и он тоже одурел, увидев, что тут не один. Он был точно моего роста. Тормозные ракеты у коленей, уже погасшие, обдавали его огромные лунные ботинки последними порциями седого дыма. Застывший, он, казалось, смотрел мне в глаза, хотя я и не видел его лица за противосолнечным стеклом белого шлема. Мысли мои смешались. Сначала я подумал, что это дистантник номер два, выброшенный из грузового отсека вслед за мной из-за какой-то аварии, но, прежде чем эта мысль меня немного охладила, я увидел на грудной части его скафандра большую черную единицу. Такой же номер стоял и на моем скафандре, и другого скафандра с единицей в отсеке наверняка не было. Я мог поклясться. Совершенно автоматически я двинулся с места, чтобы заглянуть ему сквозь стекло шлема в лицо, а он одновременно сделал шаг в мою сторону, и, когда между нами оставалось уже не больше двух шагов, я остолбенел. Если б не охватывающая череп изоляция, волосы мои непременно встали бы дыбом: сквозь стекло шлема виднелись два маленьких, черных, нацеленных в меня прутика. Я инстинктивно попятился, так резко, что чуть было не потерял равновесие и не повалился на спину, забыв о необходимой здесь медлительности; он тоже отступил, и тут меня осенило. Я все еще, как и он, правой рукой держал рычажок управления отдачей. Он держал ее левой. Я медленно поднял руку, он повторил мое движение, я пошевелил ногой, он — тоже, и я уже начал понимать (хотя, собственно, ничего не понимал!), что он — мое зеркальное отражение. Чтобы убедиться, я, преодолевая внутреннее сопротивление, подошел к нему, а он ко мне, так что мы чуть не столкнулись грудными выпуклостями

скафандров. Медленно, словно собираясь прикоснуться к раскаленному железу, я протянул руку к его груди, а он — к моей, я — правую, он — левую. Моя массивная перчатка с пятью пальцами углубилась в него без следа — просто исчезла, и одновременно его рука скрылась по запястье, погрузившись в мой скафандр. Теперь я уже не сомневался, что больше здесь нет никого и я стою перед собственным зеркальным отражением, хотя не вижу даже признаков какого-нибудь зеркала. Так мы стояли, замерев, но я уже смотрел не на него, а на торчавший за его спиной сероватый камень, который я только что миновал при посадке. Камень находился позади меня, я в этом был совершенно уверен, а значит, я видел не только собственное отражение, но и отражение всего вокруг. Тогда я начал искать глазами место, в котором зеркальное изображение кончалось бы — ведь где-то оно должно было кончиться и перейти в неровности плоских лунных холмов, однако никакого шва, никакой границы не обнаружил. Не зная, как поступать дальше, я попятился, он тоже пошел задом, словно рак, пока мы не удалились друг от друга настолько, что он уже уменьшился в размерах, и тогда, не знаю почему, я, словно ничего не произошло, повернулся к нему спиной и двинулся вперед, прямо на низко стоящее солнце, которое, несмотря на противосолнечное стекло, сильно слепило меня. Я сделал несколько десятков шагов, покачиваясь по-утиному, чего невозможно избежать на Луне, остановился и взглянул назад. Он тоже стоял на вершине небольшого холма и, повернувшись боком, смотрел в мою сторону.

Дальнейшие эксперименты, собственно, были уже ни к чему. Я стоял как столб, но в голове прямо-таки гудело от лихорадочных мыслей. Я вдруг только теперь сообразил, что никогда не интересовался, были ли вооружены разведочные автоматы, высылавшиеся на Луну. Никто об этом ничего не говорил, а я, осел, не задавал вопросов, потому что они как-то не приходили мне в голову. Если они были вооружены, да еще лазерами, то их молчание после посадки, их неожиданное исчезновение имело очень простое объяснение. В этом следовало убедиться, но как? Прямую связь я имел только с кораблем, висевшим высоко над головой, потому что он двигался по стационарной орбите с той же угловой скоростью, что и поверхность Луны. В действительности-то я находился на борту, а в кратере Фламстида стоял лишь в виде дистантника. Чтобы связаться с Землей, надо было включить передатчик, то есть внутренний датчик в скафандре, который я умышленно выключил, прежде чем покинуть корабль, чтобы во время посадки земные опекуны не мешали мне своими советами сосредоточиться, а они наверняка не пожалели бы их, если бы в соответствии с инструкцией я оставался в радиоконтакте с ними. Повернув рычажок на груди, я начал вызывать Землю. Я знал, что ответ придет с трехсекундным запозданием, но эти секунды показались мне вечностью. Наконец я услышал голос Вивича. Он засыпал меня вопросами, но я велел ему молчать, сказав только, что опустился без помех и нахожусь на цели ноль-ноль-один, ничто на меня не напало, но о втором дистантнике не пикнул ни слова.

— Ответьте мне на один вопрос, это чрезвычайно важно, — сказал я, стараясь говорить медленно и равнодушно. — Те дистантники,которых вы посылали сюда раньше, были снабжены лазерами? Какими? Неодимовыми?

— Ты нашел их останки? Они сожжены? Лежат там? Где?

— Прошу не отвечать вопросами на вопросы, — прервал я. — Раз это мои первые слова с Луны, значит, они очень важны. Какие лазеры были у разведчиков? У Лона и того, второго? Одинаковые?

Минута тишины. Стоя неподвижно под черным тяжелым небом, рядом с неглубоким кратером, заполненным слежавшимся песком, я видел шнурок собственных следов, протянувшихся через три пологих холма к четвертому, у которого стояло мое отражение. Я не спускал с него глаз, одновременно прислушиваясь к неясным голосам в шлеме. Вивич просил информацию.

— У дистантников были такие же лазеры, как и у людей, — голос его прозвучал так резко, что я даже вздрогнул. — Модель Е-М-9. Девять процентов излучения в рентгеновском и гамма-диапазонах, остальное — голубые.

— Свет видимый? Ультрафиолет тоже?

— Тоже. Спектр не может резко прерываться. А что?

— Сейчас. Максимум эмиссии в надсветовой полосе?

— Да.

— Сколько процентов?

Опять тишина. Я терпеливо ожидал, чувствуя, как с левой стороны, там, где его освещало солнце, понемногу нагревается скафандр.

— Девяносто один процент в надсветовых полосах частот. Алло, Тихий. Что там происходит?

— Подожди.

В первый момент сообщение сбило меня с толку, я помнил, что эмиссионная характеристика лазерных ударов, уничтоживших наших разведчиков, была другой. Переместилась к красному. Или это все-таки не зеркало? Вдруг я сообразил, что отраженный луч не должен быть точно таким, как падающий. Даже при обычном стекле. Впрочем, о стекле тут не могло быть и речи. То, что отражало лазерные лучи, могло переместить их спектрально в сторону красного цвета. Сейчас я не мог требовать консультации с физиками. Отложил это на потом, стараясь отыскать в голове крохи забытых сведений из оптики. Переход высокоэнергетических излучений, таких, как рентгеновское или гамма-излучение, в видимый свет не требует дополнительного расхода энергии. Так что он осуществляется легче. Поэтому луч, попадающий на здешнее зеркало, был иным, нежели отраженный. Можно было придерживаться зеркальной теории, не призывая на помощь чудо. Это меня успокоило. Я принялся определять свое положение относительно звезд, как делал на полигоне. Милях в пяти к востоку раскинулся французский сектор, а значительно ближе, в неполной миле, у меня за спиной были границы американского. Следовательно, я находился на ничейной земле.

— Вивич! Слышишь меня? Говорит Луна.

— Да, Тихий! Не было никаких вспышек — почему ты спрашивал о лазерах?

— Вы меня записываете?

— Конечно. Каждое слово.

По голосу чувствовалось, как он нервничает.

— Внимание. То, что я скажу, очень важно. Я стою в кратере Фламстида. Смотрю на восток в сторону французского сектора. Передо мной зеркало. Повторяю: зеркало. Не какое-нибудь обычное, а нечто такое, в чем я отражаюсь вместе со всем находящимся вокруг. Не знаю, что это такое. Прекрасно вижу собственное отражение, то есть дистантника номер один на расстоянии около двухсот сорока шагов. Отражение опустилось вместе со мной. Не знаю, как высоко простирается отражающая зона, потому что, опускаясь, я смотрел вниз, под ноги. Двойника заметил уже над самым кратером, очень близко. Он находился немного выше. И был крупнее, то есть выше ростом и толще, чем я. Вероятно, зеркало может увеличивать отражаемое изображение. Именно поэтому так называемые лунные роботы, которые прикончили дистантников, казались страшно толстыми. Я пытался прикоснуться к двойнику. Рука проходит насквозь. Никакого сопротивления. Будь у меня лазер и выстрели я, со мной уже было бы покончено — я получил бы весь отраженный заряд. Не знаю, что будет дальше. Я не могу определить, где так называемое «зеркало» кончается и переходит в нормальную местность. Пока все. Сказал, что знаю. Сейчас больше сообщить нечего. Если будете сидеть тихо, не выключу радио, но, если у вас языки чешутся, отключусь, чтобы не мешали. Отключаться?

— Нет. Нет. Прошу проверить…

— Прошу помолчать.

Я ясно слышал с трехсекундным запозданием, как он дышал и сопел в четырехстах тысячах километров надо мной. Я говорю надо мной, потому что Земля стояла высоко на черном небе, почти в зените, мягко-голубая среди звезд. Солнце же было уже низко, и, все еще глядя на своего двойника в белом скафандре, я видел длинную собственную тень, которую он отбрасывал на холмы. В наушниках немного потрескивало, а вообще-то стояла тишина. Я слышал в ней собственное дыхание, понимая, что дышу на борту корабля, а слышу тут, как будто собственной персоной стою рядом с Фламстидом. Мы готовы были к неожиданностям, но все же не на ничейной земле. Похоже было, что они применяют трюк с зеркалом, чтобы всякий живой или мертвый прикончил сам себя сразу же после посадки, даже не понюхав их лунного пороха. Хитро. Сообразительно. Больше того, интеллектуально, но что касается перспектив моей разведки — скорее плачевно. Они наверняка приготовили еще немало неожиданностей. Откровенно говоря, я охотнее вернулся бы на борт, чтобы обдумать ситуацию и обсудить ее с базой, но я тут же отбросил такой вариант. Конечно, достаточно было одного движения главного штурвала, чтобы разбить предохранительное стекло на груди дистантника и бросить его, однако я это исключал. В дистантнике я был не в большей опасности, чем на борту. Искать источники возникновения зеркала? Допустим, найду, а что мне это даст? Отражение исчезнет. Больше ничего. Известно, что самые умные мысли приходят к человеку во время легкой прогулки. Я пошел, правда, не совсем прогулочным шагом, а скорее пьяным, лунным; сначала переставляя ноги, как на Земле, а потом уже совсем по-лунному, держа их вместе и прыгая, как воробей. Точнее, как большой мяч, который между прыжками долго летит над песчанистым грунтом. Отдалившись таким манером довольно далеко от места посадки, я остановился и глянул назад. Почти на горизонте увидел маленькую фигурку и снова осовел. Несмотря на большое расстояние, я увидел, что это уже не двойник в белом скафандре, а кто-то совершенно другой. Хрупкий, стройный, с горящей в лучах солнца головой. Человек без скафандра на Луне! К тому же совершенно нагой. Робинзон Крузо, полагаю, так не изумился при виде Пятницы. Я быстро поднял обе руки, но существо не

повторило моего движения. Оно не было моим отражением. У него были золотистые волосы, спадающие на плечи, белое тело, длинные ноги, и шло оно ко мне не спеша, как-то неохотно, и двигалось не утиным покачивающимся шагом, а грациозно, словно по пляжу. Подумав о пляже, я тут же понял, что это женщина. Точнее — девушка, блондинка, голая, словно в клубе нудистов. Она держала в руке что-то пестрое, большое и, прикрывая им грудь, приближалась, но шла не напрямую ко мне, а немного в сторону, будто хотела обойти меня на приличном расстоянии. Я уже чуть было не вызвал Вивича, но в последний момент прикусил язык. Он не поверил бы. Подумал бы, что у меня галлюцинации. Я стоял не шевелясь, пытаясь рассмотреть черты ее лица, отчаянно соображая, что если б знал, что делать, было бы просто прекрасно. Вопрос правдоподобия, достоверности органов чувств и так далее я уже отбросил, потому что если я и был в чем-то совершенно уверен, так только в том, что мне это не привиделось. Не знаю почему, но мне показалось, что все зависит от ее лица. Вот если б она была такой же, как та ложная Мэрилин Монро из приключения в итальянском ресторанчике, тогда я усомнился бы в состоянии собственных органов чувств, ибо каким же образом какие-то токи, волны, силы, черт знает что еще, могли проникнуть в мою память и выловить именно этот образ? Ведь я даже не стоял на здешнем мертвом грунте собственной персоной. В действительности я все еще сидел на корабле, пристегнутый ремнями к глубокому креслу у рулей, да, впрочем, если бы даже я был здесь сам, что могло так эффективно и точно проникнуть ко мне в мозг? Оказывается, думал я, невозможность тоже бывает разной — большей и меньшей.

Это была сирена с островов, мимо которых проплывал Одиссей. Смертельная приманка. Почему я так думал, не знаю. Я стоял, а она продолжала идти, наклоняя время от времени обрамленное рассыпающимися волосами лицо, чтобы погрузить его в цветы, которые держала в руке (на Луне, где никто ничего никогда не сможет понюхать). Она не обращала на меня ни малейшего внимания. Независимо от того, как выглядели и действовали устройства лунной фата-морганы, они должны были функционировать логично как плод логических программ. Это могло стать точкой опоры. Чего-то ведь надо было придерживаться. Невидимое зеркало имело целью обезвредить любого вооруженного разведчика. Увидев противника, он прицелился бы, вначале только для самообороны, а не для выстрела, так как в его задачу входила разведка, а не нападение. Но когда мнимый противник тоже прицелился, разведчик стрелял, чтобы уцелеть, потому что, дав себя безропотно уничтожить, не выполнил бы запрограммированного заранее задания. Я же этого не сделал. Не применил оружия. Зато вызвал Землю и сказал Вивичу, что вижу. Или мои слова подслушивали? Почти наверняка, нет. Хотя теперь, когда я об этом думаю, мне кажется чудовищной ошибкой, просто катастрофическим упущением во всем разведывательном проекте, что никто не подумал заблокировать от подслушивания связь Тихого с базой. Соответствующий преобразователь, встроенный в мое радио, передавал бы то, что я говорю и слышу с базы, в виде потока закодированных сигналов. Здешние компьютерные подземные арсеналы должны были знать человеческий язык, а если его первоначально и не знали, очень даже легко могли выучить, прослушивая Землю с десятками тысяч ее радиостанций. А если так, то столь же просто они могли принимать телевизионные программы, и именно из них, как Афродита из пены морской, родилась нагая девица. Логично, ничего не скажешь. Коли не робот — ведь не стреляет и даже не пытается толком исследовать собственного близнеца, а надо думать, с этого начал бы сразу любой после посадки, — значит, человек. Ну а раз человек, то наверняка мужчина, потому что люди на такую разведку вряд ли выслали бы первой женщину. Если же мужчина, то его ахиллесову пяту выдает любая телепрограмма. Эта пята — противоположный пол. Значит, в любом случае нельзя было приближаться к искусительнице, ибо это могло мне дорого обойтись. Как дорого, я не знал, но предпочитал опытным путем не выяснять. О правильности такого рассуждения свидетельствовала ее внешность — лицо сирены, потому что историю с той, другой, хотя тоже блондинкой, не мог знать никто. Ее скрывала абсолютная тайна. Или у каких-то лунных оружейников были союзники в Лунном Агентстве? Пока что я это исключал.

Она шла медленно, и у меня было достаточно времени на лихорадочные размышления, но теперь нас уже разделяли всего несколько десятков шагов. Она ни разу не взглянула в мою сторону. Я пытался разглядеть, оставляют ли ее босые ноги следы на песке (ведь мои ботинки оттискивали на нем каждый шаг), но ничего не увидел. Оставляй она следы, было бы хуже, еще хуже, это означало бы просто поразительное совершенство фата-морганы. Зато я видел ее лицо и вздохнул с облегчением. Это была не Мэрилин Монро, хотя ее черты показались мне знакомыми, вероятно, по какому-то фильму. Скорее всего лицо украли у какой-то актрисы или другой красотки, потому что оно было не только молодо, но и прекрасно. «Лунная сирена» шла все медленнее, словно не могла решить, остановиться ли и присесть, а может, даже прилечь на солнце, словно на пляже. Она больше не прикрывала грудь цветами. Просто держала букет в опущенной руке. Осмотрелась, нашла большой, слегка наклонный камень с гладкой поверхностью, присела на него, а цветы выпустила из рук. Странно выглядели эти красные, желтые и голубые цветы на фоне мертвого, серо-белого пейзажа. Она сидела боком, а я с таким напряжением, что у меня вот-вот были готовы закипеть мозги, думал, чего ее создатели или хозяева ожидают сейчас от меня как человека и поэтому чего именно я не должен делать. Если б я сообщил Вивичу, кого встретил, это было бы, пожалуй, то, чего онихотели, потому что мне не поверил бы ни он и никто другой в центре, о чем, разумеется, и не сказали бы. Решив, что я галлюцинирую, они велели бы бросить дистантника номер один как ненужную уже скорлупу и тем самым вернуться на борт, чтобы нащупать цель номер ноль-ноль-два либо три на другом полушарии Луны и повторить процедуру посадки заново, а перед тем устроили бы консилиум психиатров, чтобы решить, какое снадобье спятивший Ийон Тихий должен отыскать в бортовой аптечке. Аптечка была полнехонька, но я в нее даже не заглянул. Потеряв доверие земных патронов, я тем самым на девяносто девять процентов провалил бы разведку, а это наверняка отвечало намерениям авторов фата-морганы, потому что прикрывало их деятельность от Земли так же успешно, как предыдущее уничтожение сателлитного контроля Луны. Значит, я не должен был обращаться на базу. Флирт тоже скорее всего не входил в расчет. Им, надо думать, известно о людях достаточно, чтобы не ожидать, что живой разведчик в скафандре начнет волочиться в лунном кратере за голой девицей. Однако мне наверняка захотелось бы подойти к ней, чтобы осмотреть вблизи, убедиться в ее материальности. В конце концов она и могла быть в высшей степени материальной, то есть не просто голографическим изображением, а реальным созданием. Конечно, она не была настоящей девушкой, но, коснувшись ее, я мог уже не пережить прикосновения. Мина, усовершенствованная на основе присущего человеку полового влечения. Я попал в недурственное положение. Сказать базе, что произошло, — плохо, не сказать — тоже скверно, а вплотную заняться сиреной — и опасно и глупо. Значит, следовало сделать то, чего ни один мужчина, на Земле ли, на Луне ли, наверняка не сделает, увидев юную, ладную блондинку голышом. Сделать то, что не предвидела программа ловушки. Осмотревшись, я отыскал неподалеку большой валун, собственно, расколовшийся надвое скальный обломок, за которым мог укрыться, и, с вожделением глядя на девицу, будто не ведая, куда иду, подошел к камню, и, как только оказался за ним, мои движения стали молниеносными. Я поднял большой камень, который на Земле весил бы килограммов пять, настоящую шероховатую буханку, и взвесил его на руке. Он был твердым и легким, как окаменевшая губка. «Бросить в нее или не бросать, вот в чем вопрос», — подумал я, глядя на сидящую. Опершись спиной о наклонную стенку валуна, она, казалось, принимает солнечную ванну. Я прекрасно видел розовые сосочки ее грудей и то, что груди были белее живота, как у женщины, которая обычно загорает в бикини. В голове у меня прямо-таки кипело. Представьте себе реакцию командира, которому артнаблюдатель сообщает по полевому телефону, что на его глазах орудия неприятельской батареи превращаются в новорожденных или в люльки. Если бы онипопросту прервали мне радиосвязь, на базе уже по крайней мере знали б, что Тихий в затруднительном положении, но, сообщи я, что прячусь от голой блондинки, это означало бы, что я спятил… при действующей связи. Черт побери. Не придумав ничего лучше, я кинул в нее камнем. Он летел медленно, казалось, бесконечно, попал ей в руку, пробил ее навылет и зарылся в песок у ее босых ног. Я ожидал взрыва, но его не последовало. Я заморгал, и вдруг она исчезла. Секунду назад еще сидела, накручивая на палец прядь светлых волос, упираясь локтем в поднятое колено, а в следующий момент — ее уже не было. Даже следа ее тела. Только брошенный мною камень медленно перевернулся, прежде чем замереть, а маленькое облачко поднявшегося песка опало на черную поверхность. Я опять был одинок как перст. Я встал, сначала на колено, потом во весь рост. Тут заговорил Вивич. Видимо, уже не мог вынести дальше моего молчания. По его голосу я понял, что они наблюдали за всей сценой по видео. Ведь облако микропов висело где-то надо мной.

— Тихий! Пропало изображение! Что случилось?

— У вас нет изображения?.. — медленно спросил я.

— Нет. Сорок секунд назад были помехи. Техники думали, в нашей аппаратуре, но уже проверили. Здесь все в порядке. Смотри внимательнее, ты должен их увидеть.

Он имел в виду микропы. Они маленькие, как мушки, но на солнце их действительно видно на большом расстоянии, потому что тогда они блестят, как искорки. Я обвел глазами всю противоположную Солнцу сторону черного неба, но не заметил ничего. Зато увидел нечто другое, более странное. Пошел дождь. Редкие, маленькие темные капельки падали то ближе, то дальше на песок. Одна скользнула по шлему, и, прежде чем упала, я успел ее схватить. Это был микроп, почерневший, словно превращенный жаром в маленькую каплю металла. А дождь продолжался, хотя все более редкий. Я сказал об этом Вивичу. Спустя три секунды услышал проклятия.