Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле

Лем Станислав

— Не знаю, что думаете вы, — сказал я, не скрывая зевоты, — но с меня на сегодня достаточно. Иду спать.

VI. Вторая разведка

Проснулся я отдохнувшим и тут же вспомнил события прошедшего дня. После хорошего душа всегда думается лучше, поэтому я настоял на том, чтобы иметь на борту туалет с настоящей водой, а не влажные полотенца, которые нищенски заменяют воду. Правда, о ванне нечего было и мечтать. Вместо нее у меня была емкость размером с бочку, вода била струями с одной стороны, а с противоположной ее всасывал сильный ток воздуха. Чтобы не задохнуться под слоем воды, растекающейся в невесомости по всему телу и лицу, перед омовениями я вынужден был надевать кислородную маску. Было весьма неудобно, но уж лучше такой душ, чем никакого. Как известно, когда построить ракету стало уж проще простого, астронавтов мучили неполадки в клозетах, и техническая мысль долго еще билась о стенку головой, прежде чем отыскала решение этой шарады. Анатомия человека трагически не годна для космических условий. Этот крепчайший орешек сгонял сон с вежд астротехников, но нисколько не волновал авторов научной фантастики, которые, словно бестелесные духи, попросту его не замечали. Ну с малой нуждой еще полбеды, правда, только у мужчин. Проблему же большой удалось разрешить, лишь использовав соответствующим образом запрограммированные компьютеры, так называемые дефекаторы, у которых была лишь одна слабая сторона: когда они ломались, возникала драматическая ситуация и тогда уж каждый — спасайся как можешь. В моем лунном модуле это, как ни странно, был чуть ли не единственный компьютер, который от начала до конца работал, как швейцарские часы, да будет мне позволено воспользоваться столь хвалебной метафорой. Умытый и освеженный, я выпил кофе из пластиковой груши, закусывая бабой с изюмом под воронкой сильного эксгаустера, [135] включенного на полную мощность, так как я предпочитал пожертвовать крошками, нежели задохнуться или подавиться изюминками. Я не из тех, кто отказывается от привычек по любому незначительному поводу. Подкрепившись как следует, я уселся в кресло перед селенографом и, посматривая на глобус Луны, принялся не без приятности размышлять, зная, что никто не станет мне навязываться в советчики, потому что я не уведомил базу о том, что проснулся, и там, конечно, думали, что я еще сплю. Зеркальный феномен и нагая девица, несомненно, представляли собою две фазы в попытке установить, ктоопустился, и, вероятно, удовлетворили того или то, что уготовило мне такой прием, ибо потом я уже мог лазить по Фламстиду, не подвергаясь ни нападению, ни искушению призраками. Капкан, который оказался миной, в этой картине сидел как бревно в глазу. С одной стороны, ониприлагают столько усилий, дабы вызвать миражи на ничейной земле, действуя на расстоянии, как того требует ее неприкосновенность, а с другой — закапывают там мины-ловушки, что, вместе взятое, выглядело так, будто я оказался перед армией, вооруженной радарами дальнего обнаружения и палицами. Правда, мина могла остаться от прежних времен, а ни я и никто другой понятия не имели, что творилось на Луне за многие годы полной изоляции. Не разрешив загадки, я взялся за подготовку следующей разведки. Вполне исправный ЛЭМ 2 был детищем фирмы «Дженерал Телетроникс» и сильно отличался от бедняги, которого я так неожиданно потерял, поэтому, прежде чем стать им, я спустился в грузовой отсек, чтобы осмотреть его как следует. Это, насколько я понял, был силач

из силачей, такие толстые у него были ноги и руки, соответственно — широкие плечи, тройной панцирь, глухо загудевший, когда я постучал по нему пальцем, а кроме визиров в шлеме у него было шесть дополнительных глаз на спине, на бедрах и на коленях. Чтобы общелкать конкурентов, запроектировавших первого ЛЭМа, «Дженерал Телетроникс» снабдила свою модель двумя системами специальных ракетных комплексов: кроме тормозных, отбрасываемых после посадки, у бронированного атлета были намертво закрепленные дюзы в пятках, под коленями и одна даже между ягодицами, что должно было — как значилось в инструкции, полной самовосхваления — обеспечивать равновесие и, кроме того, позволяло производить восьмидесяти— или сташестидесятиметровые прыжки. Вдобавок ко всему панцирь блестел, как чистая ртуть, чтобы с него соскальзывал луч любого светового лазера. Я в общих чертах помнил, сколь распрекрасен этот ЛЭМ, но не скажу, чтобы меня очаровал его осмотр, ибо чем больше визиров, глаз, индикаторов, дюз, вспомогательных приспособлений, тем большего внимания они требуют, а у меня, человека вполне стандартного, было не более конечностей и органов чувств, чем у любого другого. Вернувшись в кабину, я для пробы включился в этого дистантника, и встав им, а вернее, уже собой, на выпрямленные ноги, познакомился с его безобразно сложным управлением. Кнопка, позволяющая делать большие прыжки, имела форму средних размеров пряника, из которого выходили соответствующие провода, а взять его надлежало в рот. Как же в таком случае разговаривать с базой, ежели у тебя такая, с позволения сказать, кнопка во рту? Оказывается, эластичный пряничек можно было смять пальцами, как пластилин, и вложить за щеку, а достать и надкусить лишь в случае надобности. Однако, если положение было особенно напряженным, я мог, поясняла инструкция по использованию, все время держать кнопку между зубами, остерегаясь только того, чтобы не прикусить ее слишком сильно. О том, можно ли щелкать зубами в случае неожиданного возбуждения, там не было ни слова. Я полизал кнопочку. Вкус у нее был такой, что я сразу ее выплюнул. Сдается, хотя не присягну, на земном полигоне ее чем-то мазали, скорее всего апельсиновой или мятной зубной пастой. Выключив дистантника, я поднялся на более высокую орбиту и помчался вокруг Луны, чтобы нащупать цель номер ноль-ноль-два между Морем Пены и Морем Смита, уже в меру вежливо беседуя с земной базой. Я летел спокойно, как ублаготворенное дитя в коляске, пока что-то странное не начало твориться с селенографом. Прекрасный аппарат, пока он действует. Чтобы не возиться с настоящим глобусом Луны, его заменили трехмерным голографическим изображением — вся огромная Луна потихоньку вращалась у меня перед глазами на расстоянии метра, причем прекрасно были видны рельеф, границы секторов и названия их владельцев, так что одно за другим проплывали принятые во всем мире сокращения, которыми обозначаются автомобили: US, G, I, F, SU, S, N и так далее. Однако в один прекрасный момент что-то испортилось, секторы начали переливаться всеми цветами радуги, потом оспинки больших и малых кратеров помутнели, изображение задрожало, а когда я кинулся к регуляторам, восстановилось, но уже в виде девственно белого гладкого шара. Я менял резкость фокусировки, увеличивал и уменьшал контрастность с тем результатом, что спустя некоторое время Луна появилась, но вверх ногами, а потом исчезла вовсе, и никакой силой я уже не мог заставить селенограф действовать нормально. Я сообщил Вивичу и, естественно, услышал, что я что-то не так покрутил. После моего сакраментального, повторенного десяток раз утверждения, что «у меня серьезная проблема», ибо так говорится со времен Армстронга, спецы занялись моим голографом, на что у них ушло полдня. Вначале мне велено было подняться и выйти над Сферой Молчания для того, чтобы исключить помехообразующее влияние каких-то неведомых сил или волн, направленных на меня с Луны. Когда это не помогло, они принялись проверять все интегральные и не интегральные схемы в голографе непосредственно с Земли, я же тем временем приготовил себе второй завтрак, а потом и обед. Приготовить хороший омлет в невесомости затруднительно, потому я снял шлем и наушники, чтобы мое внимание не отвлекала перебранка информатиков и телетроников со специально созванным штабом профессоров. После долгих дебатов оказалось, что голограф испорчен,и хотя было известно, какая микросхема отказала, именно ее-то у меня в резерве нет, а посему сделать ничего не удастся. Мне посоветовали поискать обычные, отпечатанные на бумаге лунные карты, липкой лентой приклеить их к экранам и таким путем выйти из затруднения. Карты я нашел, но не все. Оказалось четыре экземпляра первой четверти Луны, именно той, на которой я уже испытал некие приключения, а остальных — ни следа. Замешательство было что надо. Мне порекомендовали искать получше. Я перевернул ракету вверх дном, но, кроме маленького порнокомикса, брошенного техниками обслуживания во время последних приготовлений перед стартом, нашел только словарь сленга американских гангстеров пятого поколения. Тогда база разделилась на два лагеря. Одни считали, что в таких условиях продолжать миссию нельзя и я должен вернуться, другие же хотели отдать решение мне на откуп. Я присоединился ко второму лагерю и решил опуститься там, где это предусматривалось. В конце концов они могли передавать мне изображение Луны по видео. Изображение было терпимым, но они как-то не могли синхронизировать его с моей орбитальной скоростью и показывали поверхность Луны, то мчащуюся во весь опор, то почти неподвижную. Что еще хуже, садиться мне предстояло на самом краю видимого с Земли диска, а потом двинуться на другую сторону, и тут возникла новая проблема. Они не могли передавать телевизионное изображение напрямую, когда корабль висел над обратной стороной Луны, впрочем, это была бы мелочь, так как передавать изображение можно было через спутники внутренней системы контроля, а они не хотели. Не хотели же по той причине, что о такой возможности как-то раньше никто не подумал, а спутники эти были запрограммированы исходя из доктрины неведения, то есть не могли ничего передавать ни с Земли, ни на Землю. Ничего. Правда, имея в виду поддержание связи со мной и моими микропами, на высокой орбите поместили так называемые спутники-троянцы, но они не были приспособлены для передачи телевизионных изображений. То есть были, но только изображений, высланных микропами. Об этом страшно много говорили, пока наконец в безвыходной ситуации кто-то не предложил устроить на базе brain storming; [136] говоря по-простому, brain storming — это импровизированное совещание, когда каждый может выдвигать самые смелые, совершенно невероятные гипотезы и концепции, а другие стараются его перещеголять. Если говорить еще проще, то речь идет о том, чтобы плести, что кому на ум пришло. Этот brain storming длился четыре часа. Болтали ученые до одурения, страшно меня утомили, как-то невольно отклонились в сторону, и уже их интересовало не то, как мне помочь, а кто виноват, не подумав о нормальном изготовлении голографической имитации. Как обычно, когда действуют коллективно, плечом к плечу, виновного не было, они перекидывались упреками как мячом, и в конце концов я бросил свои три гроша, заявив, что буду все решать сам. Я вовсе не видел в этом лишнего риска, ибо он и без того был уже так велик, что одна дробинка ничего не меняла, кроме того, вопрос, буду ли я садиться в секторе US, SU, F, G, Е, I, С, СН или под другой буквой, носил чисто академический характер. Само понятие национальной или государственной принадлежности роботов, неведомым по счету поколением заселяющих Луну, было пустым звуком. Как вам известно, а может, и не известно, наиболее сложным при создании лунного вооружения оказалось запрограммировать его так, чтобы оно нападало только на противника. На Земле с этим никогда не было трудностей — для того существуют мундиры, опознавательные знаки на крыльях самолетов, флаги, форма касок, да, впрочем, нетрудно установить, говорит ли пленный солдат по-голландски или по-китайски. С автоматами другое дело. Поэтому возникли две доктрины под дифференциальным девизом FORF, то есть Friend or Foe. Первая рекомендовала использовать датчики, аналитические фильтры, дифференциальные селекторы и подобные диагностические устройства, вторая же отличалась выгодной простотой: враг — это кто-то другой,и тем самым все, что не отвечало должным образом на пароль, следовало атаковать. Однако никто не знал, какое направление приняла самостоятельная эволюция оружия на Луне, а значит, что там делают тактически-стратегические программы, чтобы отличить союзника от противника. Впрочем, из истории известно, что эти понятия весьма относительные. Кто очень уж интересуется, может, порывшись в метрических книгах и других документах, установить, была ли у некой особы арийская бабушка, но уже не в состоянии определить, был ли ее предком в эоцене синантроп или скорее палеопитек. Кроме того, автоматизация армий ликвидировала идеологические проблемы. Робот старается уничтожить то, на что его нацелила программа, и делает это в соответствии с методом фокализационной оптимизации, дифференциального диагностирования, а также математических правил теории игр и конфликтов, а вовсе не из-за патриотизма. Так называемая милитарная математика, возникшая в связи с автоматизацией всех видов оружия, имеет не только своих великих творцов и сторонников, но также еретиков и отступников. Первые утверждали, что есть программы, обеспечивающие стопроцентную лояльность боевых роботов, и нет такой силы, которая могла бы их перевербовать, чтобы они оказались абсолютными предателями, другие же уверяли, что таких гарантий не существует. Как всегда, когда проблемы были не по мне, я и теперь руководствовался здравым смыслом. Нет ни шифра, который невозможно было бы разгрызть, ни кода, настолько секретного, чтобы никто не мог его обратить в свою пользу, как о том свидетельствует история компьютерных преступлений. Сто четырнадцать программистов ограждали «Манхэттен чейз бэнк» от вторжения посторонних в его вычислительные средства, а потом прыткий паренек с карманным компьютером в руке, пользуясь обычным телефоном, играючи, влез в глубь секретнейшей программы и, как говорится, попереставил балансы на третью сторону. Как заправский медвежатник, который определенным, весьма драматическим образом оставляет на месте своей деятельности следы собственной личности, чтобы разъярить следственные органы, так и студент ввел в сверхсекретную банковскую программу в качестве визитки приказ: когда аудиторы начнут проверять баланс, перед каждым естьи следуеткомпьютер должен отстукать «ку-ку».Конечно, теоретики программирования не дали себя «обкукукать», а сразу же придумали другую, еще более сложную программу, которую невозможно взломать. Не помню уж, кто и с этим справился. Впрочем, сказанное не имеет отношения ко второму этапу моей смертоубийственной миссии.

135

Эксгаустер — вытяжной вентилятор.

136

мозговой штурм (англ.).

Не знаю, как назывался кратер, в который я опустился. С севера он немного напоминал Гельвеций, но с юга казался как бы другим. Я высмотрел себе вторую площадку с орбиты, причем наобум. Может, когда-то это была ничейная земля, а может, и нет. Конечно, можно было установить координаты, поиграв с астрографом и замеряя всяческие склонения, наклонения и так далее, но я предпочел оставить это на десерт и хорошо сделал. ЛЭМ 2 был гораздо маневреннее, чем я предполагал со свойственной мне подозрительностью, пытаясь, как всегда, найти былинку в глазу, но у него был один несомненный минус: климатизацию в нем можно было установить либо до упора вперед, либо на полную катушку назад. Вероятно, я как-нибудь сладил бы с постоянными перескоками от печи к холодильнику и обратно, если б речь шла просто о климатизации скафандра, но дефект не имел с нею ничего общего. Ведь я продолжал сидеть в корабле и мог блаженствовать в его умеренной температуре, но не в порядке было что-то в сенсорах этого ЛЭМа, и он раздражал мою кожу то кажущимся теплом, то холодом. Не видя другого выхода, я каждые несколько минут передвигал рычажок переключателя. Если б корабль перед стартом не стерилизовали, я наверняка бы загрипповал. Ну а так только заработал насморк, его-то вирусы каждый носит в носу всю жизнь. Сначала я сам не знал, почему так долго вожусь с посадкой, ведь явно же не из-за страха, и наконец понял настоящую причину. Я не знал названия посадочной площадки. Можно подумать, будто название имело какое-то значение, но факт остается фактом. Вероятно, этим объясняется то рвение, с каким астрономы крестили каждый кратер Луны и Марса и были страшно опечалены, когда на других планетах обнаружили столько гор и впадин, что для них уже не нашлось приличных названий.

Местность была плоская, только на северном горизонте на фоне черного неба выделялись светло-пепельные зубья стройных скал. Песка было сверх меры, и я шел, тяжело переставляя ноги и время от времени проверяя, сопровождают ли меня микропы. Они висели так высоко, что только временами поблескивали, словно искры, быстрым движением отличаясь от звезд. Я находился недалеко от терминатора, границы дня и ночи, но темная половина лунного диска была впереди, где-то за горизонтом, отстоящим мили на две отсюда. Солнце, очень низкое, касающееся огромным диском горизонта за моей спиной, покрывало плоскогорье длинными параллельными тенями. Каждое углубление, даже небольшое, заполнял такой мрак, что я окунался в него, словно в воду. Попеременно погружаясь то в холод, то в жару, я упорно шел вперед, прямо на собственную огромную тень, которая превращала меня в истинного гиганта. Я мог разговаривать с базой, но не было о чем. Вивич каждые две минуты вопрошал, как я себя чувствую и что вижу, а я неизменно отвечал, что прекрасно и что ничего. На вершине покатого холма лежали стопкой довольно большие плоские камни, а направлялся я к ним потому, что увидел там какой-то металлический блеск. Блестела массивная на взгляд, пустая оболочка какой-то старой ракеты, вероятно, еще времен первых запусков на Луну. Я поднял ее и, осмотрев, бросил. Пошел дальше. На самой вершине холма, где почти не было мелкого песка, который так мешал идти, отдельно от других лежал камень, похожий на плоскую скверно выпеченную буханку хлеба, и, не знаю почему, мне захотелось пнуть его ногой. Может, от скуки, а может, потому, что он лежал в одиночестве. Я и пнул его, однако он, вместо того чтобы скатиться со склона, треснул, но так, что отскочил только кусочек размером с кулак, и поверхность разлома заблестела, как чистый кварц. Правда, мне в голову вбили массу сведений о химическом составе лунной коры, но я не мог припомнить, есть ли в ней чистый кварц, поэтому наклонился, чтобы поднять осколок. Для Луны он был достаточно тяжел. Я подержал его в руке перед глазами, потом, не зная, что с ним делать, хотел бросить и пойти дальше, но не двинулся с места, потому что в последний момент, когда уже выпускал его из рук, он как-то странно блеснул на солнце, замигал, словно в вогнутой поверхности разлома задрожало что-то микроскопическое. Однако я не стал его снова поднимать, а только, наклонившись, довольно долго глядел на него, решив, что это скорее всего обман зрения, потому что с камнем действительно творилось что-то странное. Выщербины на поверхности разлома мутнели, к тому же так быстро, что через несколько секунд стали совсем матовыми, а потом начали заполняться, словно изнутри камня проступало что-то. Я не понимал, как это может быть; камень, казалось, истекает полужидкой массой, как надрезанное дерево смолой. Я осторожно коснулся его пальцем, но масса не была липкой, скорее напоминала гипс перед тем, как ему затвердеть. Тогда я взглянул на вторую, более крупную часть и удивился еще больше. Она не только стала матовой, но словно бы сделалась выпуклой в месте разлома, однако я ничего не сказал Вивичу, только стоял, расставив ноги, чувствуя, как солнце припекает спину, и не спуская глаз с камня. Он рос, точнее, зарастал. Попросту зарастал, так что через несколько минут обе части, большая и маленькая, которую я все-таки взял в руку, перестали подходить друг к другу, округлились так, что на них уже не стало видно плоскостей разлома. Я ждал, что будет дальше, но больше уже ничего не происходило, словно появившиеся на осколках шрамы затянули какую-то рану. Это было невероятно и лишено всякого смысла, но это было. Тут я сообразил, как легко треснул камень, хотя я его пнул совсем не сильно, и стал искать глазами другие. Несколько камней поменьше лежали на освещенном солнцем скате, и я, взяв саперную лопатку, спустился к ним и, пользуясь ею как топором, стал ударять по каждому поочередно. Они лопались, как перезрелые плоды каштана, блестя разломами, наконец я напал на обыкновенный камень, от которого лопатка отскочила, оставив на его поверхности только беловатую царапину. Тогда я вернулся к распавшимся надвое. Они уже, несомненно, зарастали. В кармане на правом бедре у меня был небольшой

счетчик Гейгера. Он даже не дрогнул, когда я приблизил его к камням. Открытие могло быть важным, потому что камни так себя не ведут, стало быть, эти были не естественного происхождения, а скорее всего продуктом здешней технологии, и я обязан был их собрать. Я уже потянулся за одним, но вспомнил, что не смогу вернуться на борт, так как проект этого не предусматривал. Химических анализов я тоже не мог сделать на месте, не имея никаких реагентов. Если уведомить Вивича об этом феномене, начнутся бесконечные переговоры, консультации, взволнованные лунологи прикажут мне торчать на холме, разбивать, словно яйца, другие камни, сколько их там ни будет, наблюдать, что с ними происходит, выдвигать все более смелые гипотезы, но я чувствовал всеми фибрами, что ничего путного из этого не получится, потому что вначале надо понять, зачем такое явление существует, что за ним кроется, и тут услышал Вивича, который видел, как я что-то разбиваю саперкой, но не разобрал как следует что. Изображение, передаваемое микропами, вероятно, было не очень резким. Я сказал, что ничего особенного, и отправился дальше. Голова была забита мыслями.

Способность затягивать полученные в борьбе повреждения могла быть очень полезной боевым роботам, если они здесь были, но ведь не камням же. Неужто здешние вооружения под компьютерным контролем начали с пращи и ядра? А если даже так, то на кой ляд каменным ядрам зарастать? И тут, сам не знаю, откуда это пришло мне в голову, я подумал, что я ведь здесь нахожусь не как человек, а как дистантник, то есть не в живой, а в мертвой ипостаси. А не могло ли быть так, что развитие лунных вооружений шло в двух независимых направлениях: с одной стороны, создание оружия, нападающего на враждебное и мертвое, с другой — на враждебное и живое? Допустим, так оно и было. «Предположим, — фантазировал я, — что средства, поражающие мертвое оружие, не могут с тем же успехом поражать живого неприятеля, а я напал как раз на эти другие, приготовленные на случай посадки человека. Поскольку же я им не был, эти мины — допустим, что это были мины, — не чувствуя живого тела внутри скафандра, не сделали мне ничего плохого, и вся их активность ограничилась тем, что сколы затянулись. Если какой-нибудь земной разведывательный робот задел бы их ногой, он не обратил бы внимания на их зарастание, потому что наверняка не был бы запрограммирован так, чтобы учитывать столь поразительное и непредвиденное явление. Я же не был ни роботом, ни человеком и поэтому заметил. Что дальше?» Этого я уже не знал, но, если в моей догадке была хоть крупица истины, следовало ожидать появления других мин, охотящихся уже не на людей, а на автоматы. Поэтому я пошел немного медленнее и более осторожно ставил ноги, минуя холм за холмом, с неподвижным солнцем за спиной, время от времени натыкаясь на большие и средние камни, которые уже не разбивал лопаткой и не трогал ногой, потому что, если они действительно были двух видов, все могло кончиться скверно. Так я прошел добрых три мили, может, немного больше, но не хотелось доставать шагомер: он находился глубоко во внутреннем набедренном кармане, а карман был таким узким, что только с величайшим трудом я мог засунуть в него перчатку; и тут, глянув на юг, я заметил какие-то руины. Особого впечатления это на меня не произвело. На Луне имеется масса осыпей с таким нагромождением каменных обломков, что издали они походят на развалины построек, однако, подойдя ближе, человек видит, что обманулся. И все-таки я изменил направление и, шагая по все более глубокому песку, ждал, когда же скалы проявят свою истинно хаотическую форму, но они не желали. Наоборот, чем ближе я подходил, тем явственнее становились видны потрескавшиеся и закопченные фасады невысоких строений, черные пятна были не обычными тенями, а отверстиями, правда, расположенными не так равномерно, как оконные проемы, но таких огромных дыр, к тому же образующих почти правильные ряды, ни в одной из лунных скал до сих пор не обнаруживал никто. Неожиданно песок перестал осыпаться под ногами. Ботинки ударили в шероховатую стеклянистую поверхность, напоминавшую затвердевшую лаву, но это была не лава, а, пожалуй, расплавленный под действием высокой температуры и застывший песок. Стеклянистая скорлупа ярко горела на солнце и покрывала весь пологий склон, по которому я поднимался к руинам. Меня отделял от них довольно высокий холм, возвышающийся над всем районом, и, оказавшись на его вершине, я смог окинуть взглядом странные развалины и понял, почему их нельзя было увидеть с орбиты. Они были глубоко погружены в щебень. Будь это действительно развалины домов, я бы сказал, что щебень доходит до окон. С расстояния каких-нибудь трехсот метров они напоминали хорошо знакомую по фотографиям картину: селение, построенное из камня и развалившееся во время землетрясения. Кажется, в Иране есть такие селения. С орбиты их можно различить только вблизи терминатора, когда низко стоящее солнце просвечивает навылет их полуразвалившиеся и как бы взрывом деформированные оконные проемы. Однако я все еще не был уверен, не своеобразное ли это нагромождение скал, и решил подойти поближе. Что-то они мне не понравились, поэтому я взял в руки счетчик Гейгера и все время посматривал на его циферблат. Спускаясь с холма, я даже упал, поэтому включил штеккер «Гейгера» в розетку скафандра и теперь мог слышать его тиканье, если бы район оказался радиоактивным. Оказался, а как же, но только до половины противоположного склона. Едва я вступил на навал, окружающий приземистые дома без крыш с щербатыми стенами (теперь я уже не сомневался, что это не природное образование на Луне), как послышалось плотное пощелкивание. Больше того, щебень не разъезжался под ногами, как обычно бывает со щебнем, потому что был сплавлен в плотную массу. Походило на то, что в центре странного селения произошел взрыв, который долго излучал жар, так что руины, в которые оно превратилось, подплавились, образовав единое целое. Я уже находился совсем рядом с развалинами, но не приглядывался к ним, так как приходилось следить за каждым шагом, осторожно ставя тяжелые ботинки на острые выступы этого огромного террикона, чтобы не поскользнуться между камнями, а это было вовсе нетрудно. Только выше, уже напротив ближайших развалин, довольно крутой отвал перешел в стеклянистую поверхность, покрытую черноватыми полосами, похожими на сажу. Идти стало легче, я ускорил шаг и оказался у первого окна. Это было неправильной формы отверстие, вдавленное сверху нависшими камнями. Я заглянул внутрь и не сразу — там был плотный мрак — заметил какие-то лежавшие в беспорядке продолговатые предметы. Вползать через разбитое окно не хотелось, потому что при массивности моего дистантника я мог запросто в нем застрять. Я стал искать обходной путь. Коли есть окна, то и двери тоже должны быть. Однако я не нашел ни одной. Обходя строение, с такой гигантской силой вдавленное в грунт, что все оно растрескалось и сплющилось, я обнаружил в боковой стене достаточно широкую щель, через которую мог, наклонившись, протиснуться. Там, где солнечный свет непосредственно соседствует на Луне с тенью, световые контрасты настолько велики, что глаз не может с ними совладать, поэтому мне пришлось пройти в угол, нащупать раскинутыми руками стену и, прижавшись к ней спиной, закрыть глаза, чтобы приучить их к темноте. Просчитав про себя до ста, я осмотрелся.

Внутренность напоминала пещеру без кровли, что, впрочем, не делало ее светлее, потому что лунное небо черно, как ночь. И солнечный свет там нельзя узреть в виде светлого столба, падающего сверху через какое-нибудь отверстие, потому что его ничто не рассеивает, подобно воздуху и пыли на Земле. Солнце осталось снаружи и только белым горящим пятном освещало стену напротив угла, в котором я стоял. В ее отсвете у моих ног лежали три трупа. Так мне показалось в первый момент, потому что, хотя и были они почерневшими и деформированными, у них все-таки были ноги, руки, торсы, а у одного даже голова. Прищурив глаза и заслонившись от солнечного пятна рукой, чтобы оно не слепило, я присел над ближайшим из тел. Это не был труп человека, больше того, это вообще не были мертвые тела, ибо то, что мертво изначально, умереть не может. Еще не коснувшись останков, распростертых у моих ног, я понял, что это некое подобие манекена, но, пожалуй, не робота, потому что его вспоротый корпус был пуст. Если не считать немного песка и осколков щебня. Я осторожно потянул его за руку. Он был необычно легким, словно из пенопласта, черным, как уголь, без головы, но ее я заметил у стены. Она глядела на меня тремя пустыми глазницами. Разумеется, я удивился, почему тремя, а не двумя. Круглая ямка третьего глаза зияла пониже лба, там, где у человека находится основание носовой кости, но у странного манекена, пожалуй, никогда не было носа, да это и понятно, если учесть, что на Луне он совершенно не нужен. Остальные манекены тоже в общих чертах напоминали человека. Хотя их сильно покорежило, с первого взгляда было видно, что их человекоподобие и раньше было весьма приблизительным. У них были слишком длинные ноги, пожалуй, в полтора раза длиннее туловища, чересчур тонкие руки, которые к тому же выходили не из плеч, а как-то странно — одна из груди, другая из спины. Так могло случиться, если бы взрывной волной и обвалом повыкручивало конечности одному, но ведь не всем, и к тому же одинаково. Возможно, в определенных условиях, кто знает, и удобно иметь одну руку спереди, другую сзади. Сидя во тьме напротив яркого солнечного пятна в компании трех мертвяков, я неожиданно сообразил, что, кроме частого стука счетчика радиоактивности, не слышу ничего, а ведь уже несколько минут, если не больше, до меня перестал доходить голос Вивича. Последний раз я отвечал ему с вершины холма и не упомянул о своем открытии, ибо прежде хотел удостовериться, что не ошибся. Я вызвал базу, но по-прежнему быстро и тревожно трещал только мой «Гейгер». Радиоактивное заражение было значительным, однако я не стал терять времени на его измерение, ведь в любом случае мне как дистантнику оно не могло нанести вреда, но подумал, что радиосвязь нарушил какой-нибудь ионизированный газ, который выделяют растрескавшиеся камни поселка, так что в любой момент я могу потерять связь со своим кораблем. Это меня здорово напугало: мне вдруг показалось, что теперь я останусь здесь навсегда, но бояться-то было нечего, ведь, если бы связь прервалась, среди руин и щебня остался бы не я, а дистантник, я же пришел бы в себя на борту. Впрочем, пока признаков потери власти над дистантником я не ощущал. Мой корабль висел точно над поселком, двигаясь по стационарной орбите так, чтобы все время находиться в зените надо мной. Правда, никто не предвидел ни такого открытия, ни такой ситуации, но нахождение в зените оптимально при маневрировании дистантником, так как обеспечивает минимальное расстояние от дистандера, а значит, и минимальное запаздывание всех реакций. У Луны нет атмосферы, а плотность ионизированного газа или испарений минералов после взрыва была не слишком велика. Нарушилась ли связь базы с микропами, я не ведал, да и не беспокоился об этом; в данный момент мне больше хотелось узнать, что тут происходило, а после уже начать думать зачем и почему. Пятясь через вырыв в стене, я вытащил самый большой «труп», тот, у которого была целая голова. Я называю их трупами, хотя это вовсе и не трупы, но такое определение напрашивалось непроизвольно.

Радиосвязь не восстановилась и снаружи, однако прежде всего я хотел исследовать бедолагу, который, правда, никогда не жил, но своим видом производил столь же жутковатое, сколь и жалкое впечатление. Он был метров трех ростом, может, чуть меньше, стройный, с сильно вытянутой трехглазой, без следов носа или рта головой на длинной шее, с цепкими руками, пальцы на которых я пересчитать не смог: тонкие части сильнее всего оплавились. Весь корпус его был покрыт черным шлаком. «Приличная тут была температура», — подумал я, и только тогда у меня мелькнула мысль, что это мог быть поселок вроде тех, какие когда-то строили, чтобы изучать последствия ядерных взрывов, в Неваде и кое-где еще на Земле, с домами, палисадниками, магазинами, улицами, только людей там заменяли животными, кажется, козами и овцами, да еще свиньями, у которых, как и у нас, кожный покров не покрыт шерстью, поэтому у них при термическом ударе появляются такие же ожоги. Не могло ли и здесь происходить нечто подобное? Если б знать первоначальную мощность ядерного заряда, смявшего поселок и вдавившего его в щебенку, можно было бы на основании теперешней радиоактивности установить, сколь давно произошел взрыв, а, возможно, по составу изотопов и сейчас еще физики сумели бы это сделать, так что на всякий случай я положил в наколенный карман скафандра горсть щебня и снова, уже со злостью, вспомнил, что ведь не вернусь на борт. Однако установить время взрыва было необходимо хотя бы приблизительно. Я решил выбраться из зараженной зоны, восстановить связь с базой и передать сообщение, а уж потом подбросить задачку физикам. Пусть сами додумываются, как проанализировать взятые мной пробы. Не совсем понимая зачем, я поднял несчастного «покойника», легко перекинул через плечо — здесь он весил не больше восьми—десяти килограммов — и начал достаточно хлопотное тактическое отступление. Длинные ноги «куклы» волочились по грунту, цеплялись за камни, и мне приходилось идти медленно, чтобы не рухнуть вместе с ним. Склон был довольно пологий, но я никак не мог решить, то ли идти по скользкой каменной глазури, то ли по щебенке, которая расползалась под ногами и плыла вместе со мной при каждом шаге. Из-за этого я потерял выбранное направление и вместо того, чтобы взобраться на холм, с которого пришел, вышел на четверть мили западнее между двумя сглаженными валунами, похожими на камни-монолиты, которые геологи именуют «свидетелями». Я положил свою ношу на плоском грунте и сел сам, чтобы передохнуть, прежде чем вызвать Вивича. Пытался высмотреть микропы, но нигде не было и следа их искрящегося облачка, никаких голосов я тоже не слышал, хотя, собственно, они уже должны были доходить до меня. Щелчки счетчика стали уже такими редкими, словно на мембрану падали одиночные песчинки. Услышав неясный голос, я подумал, что это база и, вслушиваясь в него, остолбенел. Из хриплого бормотания сначала выделились два слова: «Брат родимый… родимый брат…» Минута тишины — и опять: «Брат родимый…»

«Кто говорит?» — хотел крикнуть я, но не отважился. Я сидел, скорчившись, чувствуя, как пот выступает на лбу, а чужой голос снова заполнил шлем. «Иди сюда, брат родимый. Родимый брат, иди ко мне. Не бойся. Не хочу ничего плохого, брат родимый. Иди ко мне. Мы не станем с тобой драться. Родимый брат, приблизься. Не бойся. Я не хочу драться. Мы должны побрататься. Да, братец родимый». Что-то щелкнуло, и тот же голос, но совсем другим тоном, коротко, отрывисто, ворчливо бросил: «Клади оружие! Клади оружие! Клади оружие! Брось оружие, не то сожгу. Не пытайся бежать! Повернись спиной! Подними руки! Обе руки! Так! Руки на шею! Стоять, не двигаться! Не двигаться! Не двигаться!»

Опять что-то захрипело, и снова заканючил первый голос, тот же самый, но заикающийся, слабый: «Братец родимый! Подойди. Надо побрататься! Помоги мне. Мы не станем драться». Я уже не сомневался, что болтал «мой» мертвец. Он лежал в той позе, в которой я его оставил, похожий на выпотрошенного паука с разодранным животом и спутанными конечностями, глядел пустыми глазницами на солнце, не двигался, но что-то из него продолжало взывать ко мне. У песенки было два такта. На две мелодии. Сначала о родимом братце, потом хриплые приказы. «Его программа», — подумал я. Манекен или робот вначале должен был заманить человека, солдата, а потом взять в плен или убить. Двигаться он уже не мог и только хрипел в нем, словно закольцованный, недогоревший кусок программы. Однако почему по радио? Если бы он предназначался для войны на Земле, то, пожалуй, говорил бы обычным голосом вслух. Я не понимал, зачем ему радио. Ведь на Луне не могло быть живых солдат, а робота он так не заманит. Вероятно, нет? Как-то все это было лишено смысла. Я смотрел на его почерневший череп, на выкрученные и обгоревшие руки с превратившимися в сосульки пальцами, на вспоротый корпус уже без всякого сочувствия. Скорее неприязненно, сказал бы я, а не просто с отвращением, хотя он тут был ни при чем. Ведь так его запрограммировали. Разве можно обижаться на программу, отпечатанную на электрических контурах? Когда он опять завел свое «братец родимый», я откликнулся, но он меня не слышал. Во всяком случае, никак этого не проявил. Я встал, а когда моя тень упала ему на голову, он замолчал. Я отступил на шаг. Он снова заговорил. Итак, его возбуждало солнце. Убедившись в этом, я стал раздумывать, что делать дальше. От манекена-ловушки радости было мало. Уж слишком примитивным было такое «боевое устройство». Надо думать, и лунные оружейники сочли сие длинноногое создание не имеющим никакой ценности, если воспользовались им для выяснения последствий ядерного удара. Чтобы он не морочил мне голову своей бесконечной песенкой, а честно говоря, я и сам не знаю только ли для этого, я начал собирать вокруг куски грунта покрупнее и обложил ими сперва его череп, а потом и корпус так, словно собирался похоронить. Стало тихо, и я услышал тонкое попискивание. Сначала подумал, что это еще он, и даже оглянулся в поисках камней, но распознал азбуку Морзе: «Т-и-х-и-й — в-н-и-м-а-н-и-е — т-и-х-и-й — г-о-в-о-р-и-т — б-а-з-а — а-в-а-р-и-я — с-п-у-т-н-и-к-а — с-е-й-ч-а-с — в-о-с-с-т-а-н-о-в-и-т-с-я — ф-о-н-и-я — с-е-й-ч-а-с — в-о-с-с-т-а-н-о-в-и-т-с-я — ж-д-и — т-и-х-и-й».

Стало быть, отказал один из троянцев, поддерживавших между нами связь. «Сейчас его исправят, а как же», — с ехидством подумал я. Ответить я не мог, нечем было. Последний раз взглянул на обгоревшие останки, на белые в лучах солнца руины построек по ту сторону седловинки между холмами, обвел взглядом черное небо, впустую выискивая микропы, и на авось двинулся к огромной выпуклой скальной складке, которая выступала из песка, словно серое туловище гигантского кита. Шел прямо на черную от тени трещину в скале, похожую на устье пещеры. Прищурился. Там кто-то стоял. Почти человеческая фигура. Приземистая, плечистая, в серо-зеленоватом скафандре. Я сразу поднял руку, думая, что это опять мое отражение, а цвет скафандра изменила полоса тени, но он не дрогнул. Я остановился. Может, меня охватил страх, может, только предчувствие. Но ведь я пришел сюда не для того, чтобы сбежать, да и куда, собственно? Я двинулся дальше. Он выглядел совсем как человек небольшого роста.

— Алло, — услышал я его голос. — Алло… ты меня слышишь?

— Слышу, — ответил я без особого энтузиазма.

— Иди сюда, иди… У меня тоже есть радио!

Это прозвучало достаточно идиотски, но я направился к нему. Что-то военное было в покрое его скафандра. Крест-накрест металлические ремни на груди. В руках не было ничего. «И то хорошо», — подумал я, продолжая идти, непроизвольно замедляя шаг. Он вышел навстречу и поднял руки непринужденным радушным жестом, словно увидел старого знакомого.