Галантный прогрессор

Васильев Николай Федорович

Глава двадцать четвертая. Жизнь рыбацкая

Рыбацкое поселение Анчио состояло из трех десятков одно-двухэтажных плоскокрыших белых домиков, сложенных из неотесанных плит известняка, скрепленных известковым же раствором. Напротив домиков у берега стояли на приколе лодки (хотя большинство мест еще пустовало), а поперек берега сушились на распорках сети, меж которыми тут и там затевали свои игры дети. Гвидо причалил возле незавидного одноэтажного дома, принес из него корзины и велел Паоле и Алексу грузить в них добычу - раздельно. Сашка, исколовший ладони и пальцы о проклятых ежей еще возле острова, поднял руки вверх и показал

их мужику. Тот презрительно скривился, но принес из дома брезентовые рукавицы. В рукавицах сортировка пошла у Сашки споро, но тут он заметил, что кожаные перчатки Паолы совсем тонкие и она тоже морщится от уколов. Тотчас он снял правую рукавицу и протянул ей. Она взглянула на него в упор и качнула в знак отрицания головой, но Сашка сунул рукавицу ей в руку и утрированно грозно сдвинул брови. Рыбачка беззвучно оскалила в улыбке зубы и надела рукавицу.

Улов Гвидо тотчас понес на продажу - вернее, две корзины понес Сашка и одну Паола. Покупателем же оказался самый зажиточный селянин (обитал аж в трехэтажном доме!), который, вероятно, являлся перекупщиком, а собственно потребители ежей, голотурий и крабов пребывали где-то в аристократических высях. Сашка и Паола при торге, конечно, не присутствовали, а сели на лавку во дворе дома и, не имея возможности поговорить, стали смотреть друг на друга. Долго смотреть у них не получалось (то один отводил в смущении взгляд, то другая), но через одну-две минуты их взгляды снова встречались.

Стоит пояснить, что сексуальный аппетит Сашки от купанья в море нисколько не убавился, и потому взгляд его, обращенный на молодую донну, быстро эволюционировал от игривого любопытства до едва завуалированного вожделения. Паола вожделения была достойна: помимо ярких черных очей ее овальное смуглое лицо имело все достоинства итальянской красоты, то есть прямой изящный нос, полные губы, белейшие зубы, маленькие уши, круто очерченные соболиные брови и чистый невысокий лоб, обрамленный гривой густых черных волос, обрезанных почему-то до плеч. А шея.... А груди, свободно шевелящиеся под рубашкой.... Гибкий стан, внятные ягодицы, стройные ноги с босыми изящными ступнями.... Столь же изящные кисти рук.... И взгляд ее: сначала изучающий, держащий на дистанции, но не отталкивающий, равно готовый к улыбке или негодованию, и все-таки понемногу наполняющийся влечением в ответ на Сашкины все более нескромные взгляды....

Читателю вправе, кажется, поморщиться: у этого сочинялы и принцессы и рыбачки - все красавицы.... Он, вероятно, не бывал в Италии и, тем более, на Сардинии. Здесь за тысячелетия селились многие, очень многие нации: греки, римляне, кафагеняне, вандалы, готы, норманны, арабы, испанцы.... И все, первым делом, "покоряли" местных женщин, а те рожали детишек.... С каждой волной "покорителей" все более и более красивых детишек. В итоге даже рыбачки Сардинии имели очень замысловатую родословную, восходящую к цезарям и эмирам.

Вдруг Паола, успевшая еще на острове узнать, что француз не понимает итальянского, а тем более сардов, заговорила:

– Che, ranocchio, in filare in me tuo cazzo? (Что, лягушонок, хочешь воткнуть в меня свой хрен?). Invano lo hai nascosto, ho avuto il tempo di vedere (Напрасно ты его прячешь, я успела увидеть). Questo, forse, ci sarrebe stato bene (Это, может быть, было бы и неплохо). Come ho avito abbestanza di questo Guido! (Как мне осточертел этот Гвидо!). Сhe stupido che sono, che ha ceduto in momento di debolezza! (Какая я дура, что поддалась ему в минуту слабости!) La Vergine Maria! Mi dispiace per I brutti pensieri! (Дева Мария! Прости меня за дурные помыслы!).

И стала часто креститься.

Сашка напряженно вслушивался в речь Паолы, выхватывал отдельные слова, но не понимал. Впрочем, общий смысл уловил: сначала она в чем-то его упрекнула (в том, что пожирает ее глазами?), а потом стала жаловаться на свою жизнь. Давай, птичка,

давай, а я потом тебя пожалею....

Тут из дома вышел Гвидо, крутя головой: объегорил его, вероятно, ушлый перекупщик. Оба страстотерпца поднялись с лавки и поплелись за ним по жаре обратно.

В доме Гвидо оказалось всего две комнаты, не считая кухни: в одной спал Гвидо со своей женой (старой вешалкой с проницательным взглядом, имя которой Сашка не расслышал), в другой обитала Паола с двумя детишками (девочкой лет 7 и пацаненком 4 лет). "Куда же определят на ночь меня?
– озадачился Сашка.
– Или поблагодарят сейчас за помощь да отпустят восвояси?". Оказалось, что с улицы к дому пристроен сарайчик длиной 2 метра, беспорядочно заваленный колотыми дровами из плавника. Но если их сложить вдоль стены в поленницу, то вдоль другой стены можно будет лечь.... Так, во всяком случае, понял Сашка слова и жестикуляцию Гвидо. "Приступлю тогда к укладке поленницы. Надеюсь, ночью она на меня не свалится?"

Преобразованием сарайчика в жилье Сашка занимался до вечера. Когда Паола пришла звать его на ужин, то удивилась: вдоль стены стояли на забитых в землю кольях крепкие нары (из нескольких плавниковых стволов, обнаруженных под дровами), противоположную стену закрывала до крыши ровная поленница, в головном торце сарайчика, между поленницей и нарами, высился столик из плахи на высоких кольях, а в ногах (напротив входа) был устроен круглый очаг из камней. Она покачала головой из стороны в сторону в знак снисходительного одобрения и повела лягушатника в дом.

После небогатого ужина (паста из мелких шариков теста вперемешку с сыром, луком и мелкими жареными рыбешками, которую запивали кислым слабеньким вином) та же Паола выдала Сашке обширную накидку, сшитую из двух овечьих шкур, и подушку, набитую каким-то мягким мехом, и отправила в сарайчик, объяснив на смеси итальянских и французских слов, что завтра их вновь ждет сбор иглокожих и крабов. Сама же занялась, видимо, вязанием при свете рыбацкого фонаря. Сашка побрел спать, размышляя меж тем, не "сделать ли ноги". Но без знания языка тут легко огрести нехилые неприятности, вплоть до попадания в рабство - нет, лучше попахать пока на Гвидо, попутно изучая лингуа итальяно....

Впрочем, времени на изучение языка у него назавтра почти не было: пришлось нырять, нырять и нырять, собирая колючие дары моря. Наступил момент, когда его глаза стало немилосердно щипать и он пошел в отказ. Гвидо было нахмурился, но приглядевшись к слезящимся глазам найденыша, вернулся к прежней методике лова, наощупь. Улов стал прибывать значительно медленнее. Сашка посожалел об отсутствии маски и вдруг вспомнил, что в доме перекупщика окна стеклянные (у Гвидо и у других окна были в частых переплетах, ячейки которых затянуты бычьими пузырями) - значит, стекло раздобыть можно, а если найдется также гипс.... Он попытался объяснить свою задумку Гвидо, потом подключил Паолу, стал рисовать на песке маску и убедил их бросить скудный промысел и плыть в поселок для изготовления маски.

Стекло и гипс Гвидо купил в том же доме, причем нашелся и корундовый стеклорез. Сашка сумел обрезать прямоугольную пластинку стекла до овала, потом заготовил гипсовый бинтик и окантовал им этот овал. На следующем этапе он прилепил к пластинке гипсовую трубу и стал ее понемногу обпиливать, подгоняя к рельефам своего лица. Наконец, привязал к гипсовой маске завязки и пошел опробовать ее у берега моря. Пока "труба" не погружалась целиком в воду, обзор дна был прекрасным, но при полном заныривании вода в маску неизбежно проникала и все портила. "Значит, буду плавать поверху и примечать добычу на дистанции". Гвидо тоже полежал на воде в маске и выбрался обратно удивленным и довольным. Паола смотрела завистливо, но лезть в воду и мочить платье не захотела. Сашка, воспользовавшись моментом, попросил Гвидо, чтоб Паола поучила его языку - тот поворчал, но разрешил.